Марченко Анатолий: новичок в Десятом мордовском лагере

На ужин дали какой - то жиденький суп и маленький кусочек отварной трески. Суп был такой пустой, что не к чему было работать ложкой, и я, глядя на других зэков, выпил его через борт. После ужина, скорее голодный, чем сытый, пошел бродить по зоне до отбоя. Познакомиться с кем - нибудь поближе успею потом, когда присмотрюсь к людям. Был теплый вечер, весна, зеленела трава. Медленно наступали сумерки. Зэки разбрелись кто куда: на одной скамейке около стола забивали козла, в другом месте играли в шахматы. Многие устроились на свежем воздухе с книгой или журналом. Кое - где шли оживленные разговоры, споры. Мне навстречу попадались такие же прогуливающиеся, как я - по одному и по двое - трое. Большинство - молодежь, люди среднего возраста. Но я заметил, что здесь есть и старики, некоторые совсем дряхлые. Мимо меня, стуча по дорожке палкой, шаря ею перед собой, прошел парень лет двадцати пяти - двадцати восьми. Когда он оказался рядом со мной, я увидел, что вместо глаз у него какие - то синие шрамы, из - под которых непрерывно текут слезы. - Куда идешь, Саня? - окликнули его. - Посол в санцасть, с зелудком замуцился, - невнятно ответил слепой. Я долго смотрел ему вслед, а потом зашагал в ту же сторону. Барак санчасти стоял ближе к вахте. Я обошел его кругом: в одном крыле жили заключенные - инвалиды, и я увидел на скамейке около барака калек: слепых, безногих, безруких, паралитиков. Поскорее отошел в сторону. - Что, земляк, свежий, только с воли? - обратился ко мне проходивший зэк, на вид лет сорока, невысокий, с заметной лысиной. Я сказал: - Совсем свеженький - полгода следствия, одиночки. Мы познакомились, а позднее сошлись довольно близко. Он оказался действительно моим земляком, к тому же тезкой: звали его Анатолий Павлович Буров . Вечером, еще засветло, вокруг всего лагеря вспыхнули огни: зажгли фонари и прожекторы над запреткой. Я пошел в свой барак, чтобы постелить еще до отбоя, - после отбоя в секциях гасят свет. Постелил и снова вышел, не сиделось на месте. Дошел до красного кирпичного здания: здесь меня и застиг отбой. Десять часов. Десять звонких ударов по рельсу разнеслись над нашей зоной. Когда умолк последний удар, я ясно услышал, как вдали тоже бьют отбой. А потом донеслись еще более далекие, еле слышные удары. И мне представилось, что такой перезвон идет сейчас по всей стране, от лагеря к лагерю, удары о рельсы отзываются на бой часов на Спасской башне. Однако после отбоя нельзя шататься по зоне. Надо идти к себе - "домой". В коридоре нашего барака еще толпились зэки: в одном нижнем белье докуривали по последней перед сном, продолжали недоконченные споры. Человека четыре торопились дописать письма. Вдруг кто - то от двери крикнул: - Мусор! И все кинулись по секциям, на ходу бросая свои самокрутки. Писавшие вскочили из - за стола, подхватили листки, ручки - и по местам. Я тоже заспешил к своей койке. Разделся при свете синей лампочки над дверью, покрутился - покрутился со своим барахлом, не зная куда его пристроить, потом догадался, сунул под матрац в ноги и полез на свой второй этаж. Зэки вполголоса договаривали свои дневные разговоры. Но понемногу все стихло. Сосед, старик лет шестидесяти - семидесяти, шепотом спросил: - Ну, сынок, как тебе на новом месте? - Ничего. Рай по сравнению с вагонзаками и пересылками. Я почувствовал, что старик смеется: моя койка, вплотную придвинутая к его, задрожала. Немного погодя он сказал: - Человек хуже скотины. Помотают его по пересылкам, потом сунут в лагерь, а он и рад. Определился. Ты еще увидишь, какой этой рай. Ну, спи, спокойной тебе ночи. Старик отвернулся и замолчал. А мне не спалось, я долго - долго думал. Нет, я не вспоминал новых знакомых, беседу с начальником. Наконец - то я в лагере - пора подумать о побеге. Я давно решил, что не буду сидеть за проволокой, как бы распрекрасно здесь ни было. Я просто не могу примириться с заключением. Убегу, пусть даже рискуя жизнью. Мне и в голову не приходило прикидывать, хуже здесь, чем я ожидал, или ничего еще, можно жить. Убегу. Надо только хорошо продумать, как это сделать. И с кем - не найдется ли напарник? Вот тут я стал вспоминать сегодняшних случайных знакомых. Я их еще совсем не знаю. Может, кто - то из них сейчас думает о том же?.. Уснул я под утро. Проснулся от качки, моя койка тряслась и прыгала, как лодка: это слезал со своего второго этажа сосед - старик, а нижние уже заправляли свои койки. Все четыре койки - две внизу и две верхние - связаны между собой для прочности веревками, и стоит кому - то одному из четырех пошевелиться, как все остальные начинают дрожать и качаться. Старик, увидев, что я проснулся, спросил: - Сынок, что видел во сне на новом месте? - Прокурора, конечно. Или, может, судью, - ответил за меня сосед снизу. - Угадал? - Нет, не угадал. Я на новом месте сны не смотрю, чтоб потом не думать, к добру или к худу. - Как же это ты ухитряешься - не смотреть, если снится? - А я, как только начинают показывать сон, зажмуриваюсь покрепче. Попробуйте сами - и у вас получится. Молодой парень запротестовал: - Я не согласен, мне нравятся сны. Интересно, а кроме того, все больше воля снится. Хоть во сне поживешь! - Э, посиди с наше, сынку, так и во сне про волю забудешь, а побачишь только те же самые хари надзирателей, - заметил пожилой украинец с пышными усами. - Я, конечно, тебе того не желаю, чтоб ты столько сидел. Так, к слову сказано. Старики согласились, что им воля давно уж и во сне не снится. Вместе со всеми я умылся, наскоро проглотил утренний "суп" и вернулся в барак, ожидать развода. Соседи по бараку сели пить чай. Это только называется "чай", а на самом деле кипяток, чуть подкрашенный суррогатом кофе. Его "заваривают" в многоведерных котлах на весь лагерь, а дневальные разносят в бачках по баракам. У меня к чаю ничего не было, кроме пайки хлеба. Соседи пригласили меня к себе, угостили сахаром, маргарином. Тогда, в 1961 году, в лагерях еще разрешены были продовольственные посылки, в ларьке продавали продуктов на десять рублей в месяц, и не только из заработанных денег, а можно было и от родных получить. Правда, всех этих благ могли лишить за любой пустяк; но все - таки у многих были тогда свои продукты. Пока мы гоняли чаи, наступило время развода - половина восьмого утра. Зэки начали помаленьку собираться у вахты. Вот появились нарядчик и надзиратель . Нарядчик выкликает бригаду, а зэки этой бригады выходят из толпы ближе к воротам. Надзиратель берет из ящика стопку картонных карточек - для каждой бригады в ящике особое отделение - и начинает вызывать по фамилиям. Карточка заведена на каждого зэка (это только для вывода на работу, а в спецчасти хранится на каждого целая папка), здесь и фамилия, и статья, и срок, и фотография. Назвали твою фамилию - иди к воротам, мимо надзирателя (он тебя оглядит с ног до головы, ты ли это, по форме ли одет, острижен), в предзонник, отделенный от зоны колючей проволокой. Пока идет перекличка, подбегают опоздавшие, на ходу дожевывая кусок, застегивая свои форменные куртки. Их могут наказать за опоздание. А карточки тех, кто совсем не откликнулся, не вышел на работу, надзиратель кладет обратно в ящик. После развода ими займутся отдельно, уже не надзиратели, а офицеры - отрядные . В предзоннике обыск, потом открываются ворота и вся бригада выходит за зону. По ту сторону еще один предзонник, снова такая же проверка - перекличка, и мы поступаем в распоряжение вооруженного конвоя с собаками (в зоне надзиратели без оружия: предосторожность, чтобы зэки не отняли и не вооружились сами).

Нам велят построиться в колонну по пяти, пересчитывают по пятеркам, предупреждают, что в случае неподчинения конвой применяет оружие, и - шагом марш! Наша бригада работает в поле.

Привели на место, расставили красные флажки, отметив запретную черту, за которой стреляет конвой без предупреждения, за флажком - это уже попытка к побегу. Участок весь на ладони, семь конвоиров следят за каждым твоим шагом - нет, с работы не убежишь, бесполезно! Мы высаживали рассаду капусты, помидоров, сажали картошку, морковь. Обыкновенная крестьянская работа, только принудительная, из - под палки. Крестьянин работает, надеясь на урожай, а мы знали, что не увидим ни одной моркови. Нас и на уборку не пошлют, разве что картошку копать - ее сырой не съешь. А норма такая, что работаешь целый день, не разгибаясь, и все равно еле - еле выполняешь.

Кто не выполняет, плохо работает, тех лишают посылок, ларька, переводят на штрафной, голодный паек - это все меры воспитательного характера, - они должны привить зэкам любовь к труду! Я работал очень усердно - и после всех вычетов у меня на лицевом счету осталось от месячного заработка 48 копеек. Даже на ларек не заработал! За второй месяц вообще ничего не получил. Я бы плюнул к черту на каторжную работу - пусть карцер, пусть БУР, один черт. Но я решил непременно бежать, а для этого надо осмотреться и познакомиться поближе с зэками. Может, среди них найдутся напарники. В одной бригаде со мной работал Анатолий Буров , тот самый, который в первый день окликнул меня: "Земляк!"

Ссылки: