Марченко Анатолий: в 7-м лагере: ПВЧ: политзанятия

В семь часов вечера закрывается столовая, и зэки, которые работают в первой смене, разбредаются по зоне. Это время - до самого отбоя - наше. Кто идет в библиотеку, кто на волейбольную площадку, кто, сидя в секции, пишет письмо родным, любители забивать козла устраиваются около какого - нибудь стола, друзья собираются поболтать, поспорить, некоторые просто так, в одиночку, расхаживают вдоль запретки - прошел шагов сто в один конец, повернулся и пошагал обратно, глядя перед собой, думая о своем.

Но сегодня четверг, день политзанятий. Ровно в семь каждый должен быть в своем бараке: посещение политзанятий - одна из обязанностей зэков. Однако каждый старается, как может, от этой обязанности увильнуть. Что уж тут хорошего, полезного - сиди дурак -дураком и слушай, как твой отрядный, запинаясь и спотыкаясь чуть ли не на каждом слове, почти по складам, читает по тетрадке-конспекту очередную "лекцию". Отрядные в большинстве безо всякого образования, особенно которые постарше, - они даже эту беседу не в состоянии самостоятельно подготовить, да им это и не доверяют - мало ли что они наплетут по неграмотности. Каждую беседу готовит сам Свешников , перед политзанятиями диктует ее отрядным, те старательно записывают (воображаю, сколько там грамматических ошибок в конспекте!), а потом толкуют нам. Что мы узнаем из такой беседы? Газету прочесть и разобраться в ней каждый и сам сумеет, общие слова и лозунги давно всем надоели и приелись еще с воли. У большинства политических десятилетка, многие с высшим образованием, с кандидатскими диссертациями, люди, думающие самостоятельно, специально изучавшие философию, работы Маркса и Ленина, Гегеля и Канта, современных философов и социологов. Смех один, когда отрядный, повторяющий, как попугай, чужие слова, не умеющий разобраться даже в собственных записях, проводит с ними политбеседу на уровне четвертого класса школы. Да у нас в политическом лагере даже уголовники знают и понимают больше, чем отрядные, - прислушиваются к разговорам других заключенных, участвуют в спорах.

Я попал в лагерь совсем "темным", у меня образование восемь классов, ну разве думать старался сам, без подсказки. Но вот захотел разобраться что к чему - зачем я буду слушать лепет отрядного? Прочел всего Ленина том за томом, начал читать Плеханова. На политзанятия я не ходил (был всего несколько раз из любопытства), и меня за это постоянно лишали ларька, за весь срок ни разу не разрешали посылки. Помню мой первый разговор с отрядным на эту тему? Вызывает меня Алешин к себе в кабинет:

- Садитесь. Что же это вы, Марченко, только успели приехать из тюрьмы в лагерь, а уже нарушаете правила режима? Ведь вас перевели из тюрьмы раньше срока - опять захотели туда же, нюхать парашу? Я ответил, что не вижу в этих занятиях ничего для себя интересного и занимательного. Тогда он, видя, что я не поддаюсь на запугивания, зашел с другого бока:

- Другие же ходят! Вы считаете, что вы умнее других? Что вы уже все знаете?

- Я не думаю, что все знаю, наоборот, я знаю слишком мало, поэтому дорожу своим временем. Я никогда не считал себя умнее всех, - но уж и не дурнее тех, кто проводит занятия. А что другие ходят - это их дело. За себя я решал и буду решать сам. Алешин стал говорить мне, что посещение политзанятий - моя обязанность; что я могу не слушать, лишь бы пришел и отсидел положенные два часа; что хочу я или не хочу, меня все равно заставят подчиниться:

- Не подчинитесь - я вас буду наказывать. Конечно, можно иной раз пойти на политзанятия, чтобы самому поглядеть на эту комедию. Но каждую неделю? По обязанности, принудительно? Я к вам в лагерь не просился, не хочу, чтобы вы меня "воспитывали". К тому же я политический заключенный, у меня, может, свои взгляды, своя точка зрения на явления и события; может, я идеалист, религиозный человек. Вы же не на дискуссию меня приглашаете, и, начни я высказываться на этих ваших беседах, у вас против меня всегда найдется насильственный довод - карцер, лагерный суд, тюрьма! Словом, на политзанятия заключенных сгоняют под угрозой наказания. Не пойдешь - лишат ларька, очередной посылки, сократят свидание, дадут плохую характеристику: "- упорствует в своих ошибках, не стал на путь исправления." Так что те, кто дорожит посылкой или характеристикой, ходят "добровольно". Но ведь в лагере большинству терять нечего; ларька и так за что-нибудь лишили; свидание не скоро, через год; до полсрока далеко, так что посылки все равно не положено; у начальства ты и без того на плохом счету, на характеристику плевать, все равно сидеть от звонка до звонка, срок могут скостить только двадцатипятилетникам. Вот большинство на занятия и не идет. А надо, чтобы ходили все, от отрядных требуют стопроцентного охвата заключенных политико-воспитательной работой. Дутую цифру в отчетах не вставишь - сам Свешников может проверить в любой момент или другой отрядный донесет. Вот и приходится изворачиваться.

Без десяти семь. Библиотеку в четверг в это время закрывают, всех выгоняют из читального зала. Но на волейбольной площадке еще летает мяч; доминошники стучат по столу костяшками; зэки бродят кто где. Открывается дверь штаба, и оттуда в зону входит толпа отрядных - человек тридцать. Все идут "ловить" своих зэков. Надзиратели бегают по зоне и выгоняют зэков из укромных уголков. Несколько отрядных подходят к волейбольной площадке:

- Прекращай игру, на политзанятия! Никто не отвечает. Игра продолжается. Зэки как оглохли. Тогда кто -нибудь из отрядных или надзирателей побегает к игроку, у которого мяч:

- Отдай! Зэк молча перекидывает мяч другому. Отрядный - к тому, но мяч уже у третьего. И так до тех пор, пока мяч не окажется у наиболее робкого. Сам -то он не понесет мяч офицеру, допускает, чтобы тот отобрал, - что же делать? Надзиратели тут же волокут провинившихся в карцер - не за то, что отказываются от политзанятий, а вполне законно, за неподчинение начальству. То же самое происходит у доминошников:

- Прекращайте игру! Отдайте домино! Кончается тем же: офицер сгребает со стола костяшки, а несколько человек отправляются в карцер. Наконец согнали всех, кого могли; некоторые пришли сами. Начинаются занятия. Офицер бубнит себе под нос по конспекту, зэки занимаются кто чем: дописывают письма, читают книжки. Офицер старается этого не замечать. Только уж если открыто читают или пишут в первом ряду, предлагает пересесть подальше, чтобы Свешников не увидел, если войдет. Иногда это ответственное дело - чтение конспекта или статьи из журнала "Коммунист" - поручают "активным" зэкам, чтобы была видимость участия зэков в политзанятиях. Чаще всего эти "активисты" - полуграмотные старики, читают еле-еле, так что коллективная работа не получается. И уж совсем редко отрядный решается задать кому -нибудь вопрос по теме предыдущего занятия. Кого спросить? Этого нельзя - неграмотный, двух слов не свяжет; того тем более нельзя - чересчур грамотный. Зато нередко сами зэки, согнанные на занятия насильно, засыпают своего преподавателя вопросами - главным образом о материальном положении:

- Вот вы говорите, что надо жить честно, не обманывая государство, - а как можно прожить семье на 50-70 рублей? А у вас какая зарплата? Вы только что рассказывали о росте благосостояния трудящихся - как вы связываете понятие "рост благосостояния" с ростом цен на продукты, с повышением норм на производстве? Этот последний вопрос задал при мне мой товарищ Коля Юсупов . Наш отрядный замялся, потом ответил:

- Вы, Юсупов, неправильно понимаете нашу политику. Вы нарочно заостряете внимание на отдельных недостатках, к тому же временных. Все зэки засмеялись, а я спросил:

- Как долго длится, каким сроком исчисляется это "временно"? Мы же знаем, например, что декрет о цензуре был принят только "временно" и даже на "короткое время". Это было около пятидесяти лет назад, а цензура существует и сейчас.

- Вам, Марченко, мало дали, надо бы добавить. А остальным кое-кому, я вижу, в карцер захотелось?

- Убедил, убедил, - загалдели зэки. Занятия кончились, слушатели расходятся, перемывая косточки "воспитателям", "пропагандистам". Смеются над ними все, даже стукачи.

Ссылки: