Марченко Анатолий переквалифицирован в "политические", этап в Алма-ату

Один сокамерник, тертый мужик Володя. объяснил мне, что меня здесь держат неправильно, что, раз я политический, меня не могут держать вместе с уголовниками. Очевидно, в суматохе перепутали, не разобрались. Но я помалкивал: боялся снова оказаться один. После пяти месяцев одиночки мне здесь было интересно с людьми. А когда эта грязная, мрачная камера мне надоела, я на проверке спросил дежурного офицера, долго ли меня здесь будут мариновать? - Сколько надо, столько и будут. Жди. - Но мне нельзя здесь находиться. - Это почему? За что сидишь? Какая статья? - А вы посмотрите мое дело, узнаете. Офицер выскочил из камеры, а через несколько минут пришел еще с одним. - Марченко, быстро с вещами. Как вы попали в эту камеру? - Я себе камеру не выбирал. Меня перевели в пустую камеру, а через два дня отправили этапом в Алма - Ату. Райская жизнь кончилась, больше меня не сажали в отдельную клетку. Из Ташкента отправляли столько заключенных и сосланных, что было не до правил. Все клетки - купе вагонзаков были забиты до отказа. Восемь человек сидят внизу, четверо на втором этаже, двое лежат на самой верхотуре. Там, наверху, адская жара и духота, и они мокрые, как мыши, пот с них прямо капает. Впрочем, внизу тоже все взмокли.

Из Ташкента отправляли в ссылку "тунеядцев". В одной из клеток едут женщины, у них немного просторнее, их всего тринадцать. Но у одной грудной ребенок. На весь вагон слышен плач младенца, женщина о чем-то просит конвоира, а он грубо отказывает. Женщина начинает рыдать, ее соседки кричат, ругаются с конвоиром. В это время в коридор входит начальник вагона, капитан: - Кончай базар! Наручников захотелось? Женщина, плача, объясняет: ребенок обмарал пеленки, а у нее всего две смены, она просит, чтоб ее вывели в уборную постирать. - Ничего не случится, подождешь! - Да у меня ребенка завернуть не во что, что же делать? - Рожала - меня не спрашивала, - отвечает капитан и уходит. Когда женщин стали водить на оправку, первой пошла мать ребенка. Она кое - как замыла пеленки в раковине и оставила их там. Следующая тоже постирала сколько успела, и тоже оставила. И следующая. Пока сводили всех женщин, пеленки были постираны и последняя захватила их в клетку. Там их и сушили. Хорошо, что люди и за решеткой остаются людьми.

Всю дорогу идут бесконечные проверки. Входишь в вагонзак - обыск, даже только что выданный в тюрьме хлеб и тот весь перетыкали. Потом проверка - фамилия, имя, отчество, год рождения, статья, срок, конец срока. Сверяют тебя с фотокарточкой на деле. Выходишь из вагона - проверка. На пересылке - обыск, проверка опрос по делу. И так каждый день по нескольку раз. Сколько же мне ехать? Куда? Наверняка до Новосибирска - через Алма - Ату , Семипалатинск .

А из Новосибирска куда - на Урал? На Север? На Восток? Везде есть комсомольские стройки! В Алма - Ате после "воронка" - душегубки нас, как полагается, выстроили в колонну по пяти, стали считать пятерками, проверять по фамилиям, чтобы вести в корпус. В конце колонны - те самые женщины, из нашего вагона. Уголовники, едва очухавшись после "воронка", стали заводить знакомства. Надзиратели, офицеры орут на зэков, гоняют от женщин, угрожают: разговаривать вообще нельзя, с женщинами тем более. - А катись ты, начальник, со своим карцером вместе. Хоть погляжу на бабу, а там сажай. Мне теперь пять лет баб не видать, только на картинках ваших комсомолок, - отвечает зэк. Пока нас вели по тюремному двору к корпусу, один зэк стал пробираться в хвост колонны, ближе к женщинам. Надзиратель это заметил, остановил колонну, выудил нарушителя и потащил его в первую пятерку. Зэк вопил: - Козел, педераст, чтобы у тебя на лбу ... вырос! Надзиратель заикнулся было, что он обязан оберегать женщин от таких, как этот. Тогда взвились женщины: - Благодетель нашелся! - Веревки на вас нет, на благодетелей! На галдеж набежали еще надзиратели. Упиравшегося зэка стали крутить, надели наручники. А он орал: - Если тебе этих баб жалко, так приведи свою! Или сам подставь, вон какое с... отъел на дармовых харчах!.. Скандалиста стали избивать, колонна зашумела, послышались возмущенные крики. Тогда из колонны выхватили еще одного наугад, тоже надели наручники и тоже стали бить - сапогами по ногам. Обоих уволокли, а колонну повели в корпус.

Алма-атинская пересылка отличается от ташкентской разве что обилием клопов . Их здесь столько, что в камерах все стены красные. То же и в Семипалатинске , хотя здесь вместо деревянных нар железные двухъярусные койки. Ни матрацев, ни подушек не дают ни в одной пересылке, валяйся от прибытия до этапа на голых досках или на металлической решетке. А в вагоне тоже голые полки, к тому же негде ни лечь, ни встать; и снова селедка, снова не дают пить, снова не водят на оправку. В Новосибирской пересылке полно крыс. Они бегают по полу под ногами, бегают между спящими на полу, влезают на них. Здесь я встретил в коридоре группу заключенных, которые стояли не как все, а прислонившись к стене. Их было человек восемь, и у них были страшно изможденные лица. Нас поместили в одну общую камеру. Я узнал, что это "религиозники" , верующие. Они отказывались принимать участие в выборах , и вот их арестовали, судили закрытым судом и приговорили к ссылке как "тунеядцев". С самого дня ареста все они объявили голодовку, и их, голодающих, отправили по этапам в Сибирь. На каждой пересылке им насильно вливают питательную смесь и отправляют дальше. - Мы страдаем за веру, - говорили они.

Ссылки: