Опять Лежанка

Наш путь лежит опять на Лежанку. Перед ней мы заехали в ст. Плотскую, в которой уже были в феврале. Я иду к знакомому плотнику, так недоверчиво говорившему в прошлый раз об Учредительном собрании. Вошел - плотник узнал меня:

"Садитесь, садитесь, опять приехали".

- "Приехали, ну как живете?"

- "Да мы что,-тянет плотник,- вот как вы?.. говорят, вашего главного- то убили, правда это?" На лице его нехорошая улыбка.

"Кого, главного?"

- "Да Корнилова-то",- улыбается плотник.

"Нет, не убили",- лгу я помимо воли.

"Не убили? а у нас слыхать было, что убили". Плотник помолчал.

"Где вы остановились-то?"

- "Здесь, в угловой хате".

-"А, у Калистратовой..." Пауза.

"У нее сын-каэак, а в красную армию ушел,- смеется плотник,- вы ее спросите, где, мол, у тебя сын-то? что она скажет, она поди вас боится..."

К вечеру мы въехали в Лежанку и остановились на площади. Ночь свежая, холодная. Черный купол неба блещет золотом звезд. Обоз ночует здесь. Поскрипывают телеги, фыркают, жуя сено, лошади, изредка кто-нибудь простонет и опять тихо. Небо чуть синеет, рассветает. Обоз зашевелился, ругаются: "Да где же это начальство!.." Уже светло. Раненые сползают с телег, идут по хатам пить чай. На дороге обступили кого-то, стоят кучкой. В середине, держа в руках коней,- три запыленных донца-казака. В синих полуподдевках, шаровары с красными лампасами, фуражки лихо сбиты набекрень, из-под них торчат громадные вихры волос.

"Все встали, чисто как один,- говорит широкоплечий, рослый казак,- из половины области их уже выгнали, теперь вас только ждем, нас за вами депутатами послали".

- "Какой вы станицы?"

- "Егорлыцкой".

-"Ну, а теперь нас обстреливать не будете сами?" - спрашивает худенький раненый юнкер. Казак засмеялся и махнул рукой.

"Да рази мы кады обстреливали! Теперь не беспокойтесь, и стар и мал за винтовку схватились, на себе испытали..."

Идем в первую хату. Кухня, у печи - женщина.

"Здравствуйте, хозяйка, не найдется ли чего закусить или чайку попить?"

- "Ох, были ваши здесь, все забрали".

-"Может, что и найдется?"

- "Седайте вон за стол",- показывает рукой она, не глядя на нас. Сели. На столе позеленевший самовар. Кое-что нашлось, едим, а хозяйка стоит у стены, подпершись рукой...

"А вы в прошлый-то раз были, что ль?" - спрашивает она.

"В феврале-то? Были, а что?"

- "Ничего, народу много тогда побили",- спокойно говорит она,

"У вас кого-нибудь убили?"

-"Мужа убили",- отвечает хозяйка каким-то безразличным голосом.

"Мужа? где же его?"

- "Вышел он из хаты вот недалечка, его бонбой вашей и убило..."

- "Снарядом?"

- "Снарядом чи бонбой, рази я знаю...

Хозяйка помолчала.

- А сегодня вас комиссар хлебом-солью встречал, все народ уговаривал небежать, так, говорит, лучше: не тронут. С хлебом-солью к вашему начальнику выходил".

- "Да чего бегут-то?"

- "Чего? Боятся - вот и бегут..."

С площади обоз разъезжается. Наша подвода едет на край села, к реке. Во дворе, у хаты - бабы, ребятишки, все тупо-испуганными лицами уставились на нас.

"Хозяйка, мы у вас встанем!" Она молчит, как будто не понимает. Идем в хату - метнулась к нам, заговорила:

"Да мы сами на фатере стоим, нет у нас ничего и хата малая".

- "Что же делать-то, хозяйка - не на улице же нам оставаться. Все хаты заняты. А вы не бойтесь - мы народ смирный, все переранены".

- "Ох, не знаю же я как, хозяина-то нет",- охает баба. Скоро помирились. Хозяйка сварила яиц, поставила самовар... Я вышел на крыльцо. За огородом синеет река, змейками блестя на солнце, за ней начались, ушли вдаль бесконечные донские степи.

"Заходите к нам!" - зовет Таня из крошечного оконца белой хаты. Зашел.

"Вы у квартирантов остановились, а мы у самой хозяйки,- смеется она,- только хозяйка-то что-то сердитая. Мы уж на кухне устроились, а она там,- показывает Таня на комнату, отгороженную мазанной стенкой,- наверное, у нее прошлый раз кого-нибудь убили. Пойдите к ней, поговорите". Я вошел. В комнате у окна сидят старуха и молодая женщина.

Молодая, увидев меня, отвернулась недовольным лицом и вышла из хаты, шлепая босыми ногами..

"Здравствуйте, бабушка! Вы уж нас простите, что поселились здесь, ничего не поделаешь, не наша воля". Старуха непонимающе посмотрела.

"Не сердитесь, бабушка!" - весело кричит из-за перегородки Таня.

"Чего там сердиться-то,- шамкает старуха,- только, говорю, праздник большой скоро..." Таня позвала меня к себе, а вечером я снова зашел к старухе. Теперь она смотрела на меня уже как на знакомого. Сел у стола. Над ним карточка лихого пограничника унтер-офицера, размахивающего на коне шашкой.

"Это сын ваш?"

- "Сын",- шамкает старуха.

"Где он?" Старуха помолчала, глухо ответила: "ваши прошлый раз убили". Я не знал, что сказать.

"Что же, он стрелял в нас?"

- "Какой там стрелял". Старуха пристально посмотрела на меня и, очевидно увидев участие, отложила работу и заговорила:

"Он на хронте был, на турецким... в страже служил, с самой двистительной ушел... ждали мы его, ждали... он только вот перед вами вернулся... день прошел - к нему товарищи, говорят: наблизация вышла, надо к комиссару идти... а он мне говорит, не хочу я, мама, никакой наблизации, не навоевался, что ль, я за четыре года... не пошел, значит... к нему опять пришли, он им говорит: я в каварелии служил, я без коня не могу, а они все свое - иди да иди... пошел он ранехонько - приносит винтовку домой... Ваня, говорю, ты с войны пришел, на что она тебе? брось ты ее, не ходи никуда... что Бог даст - то и будет... и верно говорит, взял да в огороде ее и закопал... закопал, а тут ваши на село идут, бой начался... он сидит тут, а я вот вся дрожу, сама не знаю, словно сердце что чует... Ваня, говорю, нет ли у тебя чего еще, викини ты, поди лучше будет... нет, говорит, ничего... а патроны-то эти проклятые остались, его баба-то увидала их... Ванюша, выброси, говорит... взял он, пошел... а тут треск такой, прямо гул стоит... вышел он на крыльцо, и ваши во двор бегут... почуяла я недоброе, бегу к нему, а они его уж схватили, ты, кричат, в нас стрелял!.. он обомлел сердешный (старуха заплакала), нет, говорит, не стрелял я в вас... я к ним, не был он, говорю, нигде... а с ними баба была - доброволица, та прямо на него накинулась... сволочь! кричит, большевик! да как в него выстрелит... он крикнул только, упал... я к нему, Ваня, кричу, а он только поглядел и вытянулся... Плачу я над ним, а они все в хату... к жене его пристают... оружие, говорят, давай, сундуки пооткрывали, тащат все... внесли мы его, вон в ту комнату, положили, а они сидят здесь вот, кричат... молока давай! хлеба давай!.. А я как помешанная - до молока мне тут, сына последнего не за что убили..." - старуха заплакала, закрывая лицо заскорузлыми, жилистыми руками...

"Он один у вас был?"

- "Другой на австрийском хронте убитый, давно уж,- всхлипывает старуха, утирается и опять говорит сквозь слезы...

- А какой парень-то был, уж такой смирный, такой смирный,- близко наклонившись ко мне, она зашептала, показывая на трехлетнюю девочку, притаившуюся в углу хаты:

- Девчонка-то без него прижита... другой попрекал, бил бы, а он пришел

- ну, говорит, ничего... не виню я тебя... только смотри, чтоб при мне этого не было..."

Старуха замолчала. Я посмотрел на лихого пограничника и ушел к своим раненым...

Сегодня великий четверг, мы идем к двенадцати евангелиям... Церковь полна ранеными. Хромают, ноги обвязаны разноцветными тряпками. Осторожно носят подвязанные платками руки. Пламя желтых свечей мерцает по бледным, усталым лицам. Церковь загорелась огнями. Священник читает Евангелие.

Кончил - потухли свечи. Поют. Далеко ухает артиллерия, как будто кто-то большой, страшный тяжело вздыхает. Вошли в сад, на паперть. Ночь синяя, весенняя. Свежо. Сильно пахнет распустившаяся сирень. Из церкви круглыми, нежными звуками вылетает пенье и замирает в весеннем воздухе.

"Тут служба, а на площади повешенные",- тихо говорит товарищ.

"Кто?"

- "Да сегодня повесили комиссаров пленных".

В церкви тухнут огни. Служба кончилась. Все выходят, столпившись на темной паперти. В мраке улиц, дрожа, плывут огоньки свечей - от евангелий. Кое-где в маленьких слепых оконцах вздрагивает свет, а далеко где-то ухает, вздыхает артиллерия... Следующий день лежим в хате. Полусонно. Маша, хозяйская дочка, держит в руках бумажку и поет что-то, заглядывая в нее, на мотив Стеньки Разина. Она уже с нами освоилась, разговаривает, смеется...

"Ты что поешь, Маша?" Смутилась, прячет лицо, закрывается бумажкой...

"Что поешь-то?"-

"Песню",- тихо отвечает она.

"Какую?" Мать улыбается. "Это она поет, здесь песню сложили, про бой, про первый".

- "Ну-ка, покажи мне. Маша". Подбежала с протянутой в руке бумажкой и, отбежав, опять села у стены. На бумажке каракулями написана "Песня".

Долго, долго мы слушали

Этих частных телеграмм

Наконец мы порешили

Защищать Лежанский план

И вступивши мы в Лежанку

Не слыхали ничего.

А наутро только встали

Говорят нам все одно.

Что кадеты идут в Лежанку

Не боятся ничего

И одно они твердят

Заберем всех до одного.

Лишь кадеты выступали

Выходили из горы

То мы все приободрились

Взяв винтовочки свои.

Положились мы в окопы

Дожидались мы врага

И мы их сперва пустили

До карантирскаго моста

Тут же храбрый наш товарищ

Роман Никифорович Бабин

Своим храбрым пулеметом

Этих сволочей косил

Он косил из пулемета

Как хорош косарь траву.

Крикнем братцы мы все громко

Ура, товарищу Бабину.

Пулеметы помогали

Пехотинцам хорошо.

Батарея ж разбежалась

Не оставив никого

И орудья побросали

По Лежанскому шляху

А затворы поснимали

Все спешили ко двору.

А пехота дострелялась

Что патронов уже нет

Хоть она и утеряла 240 человек.

Жаль товарищей попавших

В руки кадетам врагам

Они над ними издевались

И рубили по кускам.

Я спою, спою вам братцы

Показал вам свой итог

Но у кого легло два сына -

Того жалко, не дай Бог.

"Это у нас в училище играют",- говорит Маша.

"А кто этот Бабин?" - спрашиваю я хозяйку.

"Солдат был... На площади, вот его хата".

- "Его убили?"

- "Убили, сказывают, на пулемете закололи".

В великую субботу выезжаем на Егорлыцкую. Едем долго. Ночь. Темно. Степь покрыли черные тучи. Носится злой ветер.

Брызжет мелкий, колючий дождь. Подводы тихо ползут по черной степи. Оттуда, где перекатывались выстрелы, донеслись гулкие, неясные крики - это кавалерия пошла в ночную атаку.

"Что, двенадцать уже есть?"

- "Есть, первый".

- "Встретили заутреню".

Ссылки: