Медведев Л.: в гимназии: Купание

В спальне еще тихо, тихо... Но вот стенные часы в пансионском коридоре медленным и несколько мрачным темпом отбивают четыре удара. Со скамейки, стоящей недалеко от часов, лениво поднимается фигура дежурного дядьки. Он вздыхает, что-то бормочет, потом крестит зевающий рот и, слегка пошатываясь, так как еще не успел прийти в себя от сладчайшей дремоты, направляется в другой конец коридора, где находится комната для дядек. Там сладко спит другой дядька. Пришедший начинает тормошить спящего. - Чего тебе? - недовольным тоном отзывается тот и пробует повернуться на другой бок. - Как чего, или уже позабыл, что пора. Иди, давай звонок младшему возрасту. Конечно, дядька с удовольствием поспал бы еще те два часа, которые остаются до шести - время, в которое обыкновенно вставали пансионеры. Но на этот раз приходится вставать ранее на два часа. Поспать бы, конечно, хотелось, но долг службы прежде всего и ничего тут не поделаешь. - Эх, вот она жизнь-то наша, - вздыхает разбуженный дядька и медленно подымается с койки, зевая и кряхтя. - Ну, ты поторапливайся, - говорит ему сослуживец, - а я пойду будить воспитателя. Он идет в комнату воспитателя, а через каких-нибудь две-три минуты в обеих спальнях, как младшего, так и старшего возраста, уже отчаянно гремят резкие звуки колокольчиков. - Купаться, купаться... кто хочет купаться, - взывает дядька в младшей спальне, неистово потрясая колокольчиком, от которого идет такой трезвон, что, кажись бы, мертвые - и те не в состоянии были выдержать. - Господа, купаться! - вопит другой дядька в старшей спальне. И моментально поднимается страшный гвалт. Мальчики быстро вскакивают с своих кроватей, вскакивают с такой поспешностью, какую весьма редко можно наблюдать в обычное время, когда приходится вставать прямо на занятия. Купание - это своего рода праздник в будни, особенно теперь, когда во всех классах идут экзамены, т.е. от середины мая до конца июня.

Пансионеров водили купаться дважды в неделю и, помимо самого процесса купанья, удовольствие увеличивалось еще чудной прогулкой. До реки итти от гимназии очень да-леко, почти три версты, притом к реке приходится спускаться с очень крутой горы, а потом, следовательно, подниматься обратно, но что значат эти пять-шесть верст для молодых ног?.. Утро раннее, вешнее, пока еще прохладное, прогулка "свободным маршем", т.е. не строго распределенными парами, а добровольными группами. Чего же еще надо? И пансионеры, столь лениво встающие в обыкновенное время, норовящие поспать хоть минуточку лишнюю, теперь быстро вскакивают и сами будят других. - Окуневский, вставай, - тормошит один пансионер своего соседа. - Отстань, не хочу! - бормочет тот. - Как не хочешь? Сегодня - купанье. - Дай еще хоть минутку полежать. - Вставай, вставай. Но Окуневский, известный любитель поспать, не желает подниматься. Тогда сосед сдергивает с него одеяло, а потом вытаскивает из-под головы подушку. - Погоди же, я тебе задам, - свирепо вскрикивает Окуневский, вскакивая с кровати. Но сосед, хохоча во все горло и с подушкой в руках, устремляется в бегство. Окуневскому после этого только и остается, что начать одеваться, что он и делает. Сосед возвращается на место. - Прошлый раз, - говорит он, - ты не встал, а потом сам же и ругался за то, что я тебя не разбудил. Ты просил принять все меры, ну, вот теперь я, кажется, принял все меры. Меня упрекнуть нельзя. Окуневский недовольно сопит, но сознает, что приятель прав, так как он, заведомый соня, очень просил - "разбудить его непременно, хоть водой облить". Поспать, разумеется, очень приятно, но зато какое раскаяние овладевает потом. Пансионеров у нас купаться не принуждали; желающие могли продолжать свой сон вплоть до возвращения остальных с купания, т. е. еще добрых часа три, но именно это отсутствие всякого принуждения (от самых маленьких до самых старших включительно) и делало то, что из ста человек, живущих в пансионе, оставалось дома не более десяти.

Пансионеры, не желая терять драгоценное время, одеваются быстро. Часть бежит к умывальникам, но большинство предпочитает сохранить удовольствие освежения до самого купанья. Среди встающих появляется фигура воспитателя. - Скорей, господа, скорей, - поощряет он, хотя, строго говоря, подбодрения никакого не нужно: все и так, сами по себе, торопятся. - Ах ты, Господи, - восклицает вдруг воспитатель, - а Инфимовский опять, кажется, не думает купаться. Господа, да разбудите же его. - Да мы уж пробовали, не встает. Попробуйте вы сами, Степан Константинович. Может быть, вам это удастся.

Инфимовского растормошить трудно. Это самый отчаянный любитель сна. За два почти месяца он, может быть, каких-нибудь два-три раза решается поднять свое длинное тело с ложа сна и омыть его в быстрых прохладных волнах реки. Воспитатель дерзает сделать попытку. - Инфимовский, - подходит он к кровати. На кровати полное молчание. - Инфимовский! Воспитатель пробует прикоснуться к одеялу. Снова молчание. - Инфимовский! - Гм... что там... что нужно... гм... спать хочу, - слышится какой-то мычащий голос. - Вставайте, выкупайтесь, хоть один раз. Ведь это же полезно, - начинает убеждать воспитанника воспитатель. - Нет, я в следующий раз, - отвечает Инфимовский и закрывает глаза. - Инфимовский, да встаньте же хоть раз, - настаивает воспитатель, которого уж самого заинтересовывает, возможно ли разбудить Инфимовского. И вдруг происходит чудо: Инфимовский вскакивает. - Поспать человеку не дают! - восклицает он с необычайным отчаянием, но, увидев, что перед ним не товарищи, а сам воспитатель, старается быть сдержанным и говорит уже не свирепо, а только с укоризной: - Ей Богу, Степан Константинович, спать хочется - Да ну-те, вставайте, надо же вам хоть раз проветриться, - убеждает воспитатель. - Ну, ладно! - отзывается воспитанник и, словно решаясь на самое отчаянное предприятие, начинает напяливать на себя сапоги. - Господа, - со смехом восклицает воспитатель, - величайшее событие: Инфимовский, наконец, решился-таки встать. - Ура!.. Ура, Инфимовский! Ура, Степан Константинович, разбудивший непробудное!.. И веселый смех сопровождает эти восклицания. Даже сам Инфимовский, охваченный общим оживлением, изображает на своей физиономии что-то вроде слабой улыбки удовольствия. - Разбудили-таки, - бормочет он. - Ладно, ладно, пошевеливайся, - кричат пансионеры. На все требуется не более каких-нибудь двадцати минут. Малыши, правда, строятся в некоторое подобие пар и уходят, сопровождаемые дядьками. Шум там у них изрядный. Еще так рано, что прохожих на улицах очень мало. Но и эти немногие, если не с ужасом, то с удивлением смотрят на шумящую орду мальчуганов, а некоторые с полнейшим недоумением спрашивают у дядек.

- Куда это вы их гоните? Дядька же, не без досады и презрения по адресу невежественных любопытных, отвечает:

- Куда? Известно куда - купаться. Старшие воспитанники идут произвольными группами, по три-четыре человека, но не отбиваясь друг от друга. Конечно, тут значительно тише, шума нет, хоть смех и веселый разговор так и звенят в чистом утреннем воздухе. Около воспитателя группа человека в четыре. Временами одни сменяют других. Разговоры самые непринужденные; начальни-ческого тона не позволяет себе сам воспитатель, да и воспитанники почти никогда не дают даже самого малейшего повода к какому-либо замечанию. Это что-то вроде превратившегося в обычай добровольного соглашения между сторонами. Но полная воля начинается при спуске с горы. В этом случае уж многое зависело от воспитателей: Около горы шла обходная дорога.

Чех Поспишиль непременно требовал, чтобы пансионеры шли именно по этой дороге, что всегда очень неохотно исполнялось младшими воспитанниками. Но все три другие воспитателя позволяли спускаться прямо по откосу горы, очень крутой, местами поросшей кустарником, местами песчаной и обрывистой. Тут-то и начиналось общее веселье для малышей, и их юркие фигурки, то ползущие, то прямо бегущие по горному спуску, представляли действительно оживленное зрелище. Понятно, и дядькам приходилось следовать за ними, что для людей солидных лет особенной привлекательности не представляло. Старший возраст предпочитал обходное движение и, когда старшие только начинали подходить к купальне, младшие уже были там. Содержатели купален предупреждались в таких случаях и получали деньги заранее; и во время нашего купания частная публика в занятые нами две купальни не допускалась. Для маленьких брали более мелкую купальню, некоего Кутовенко, для старших самую глубокую (всех было четыре или пять, не помню), содержимую некоей Марией Медецкой. Воспитатель и дядьки находились при маленьких, для старших же надзор в этом случае считался излишним. Купались, в общем, около часа и веселья было немало. Натура и характер каждого воспитанника сказывались в отдельности. - Господа, кто первый? - раздавался крик какого-нибудь особенно ретивого купальщика. И через какую-нибудь минуту несколько человек уже бросались в воду, а спустя минут десять вся купальня (старших было в пансионе человек сорок) наполнялась обнаженными телами. Впрочем, некоторые, наиболее осторожные и "боящиеся воды" влазили по меньшей мере через четверть часа и то постепенно. Иной поплавает и вылезет, потом снова прыгнет в воду и так повторяет несколько раз. Но был у нас один товарищ, по фамилии Ельников, который купался каким-то особенным способом. У него была своя собственная манера, доставлявшая, вероятно, ему глубокое страдание (хотя он никогда не пропускал купанья и всегда говорил, что оно "необходимо в смысле гигиены"), а другим шумное удовольствие. Влазил он в воду с несомненным отвращением, опускаясь постепенно по ступенькам лестницы, при каждом дальнейшем погружении в воду вскрикивая и стуча зубами. Плавать он не умел и, наконец, опустившись с последней ступеньки на досчатое дно, ухватывался обеими руками за решетку, окунался с чувством величайшего ужаса в воду, причем никак не мог окунуться полностью, так что верхняя часть головы оставалась сухой, а затем, не сходя с места, оставался в воде добрых двадцать, а то и двадцать пять минут. Он старался только об одном - как бы быстрое течение не снесло его с места. Такой способ купания без малейшего движения, приводил к тому, что у этого "добровольного мученика купанья", как мы его называли, появлялась дрожь по всему телу, зубы колотились о зубы, выбивая громкую дробь, а сам он становился прямо синим. Ему говорили, что это вредно для здоровья, что так нельзя, но он заявлял: - Иначе не могу. - Да ты боишься? - Боюсь, - сознавался он. - Чего? - А если течение унесет. Иногда кто-нибудь предлагал ему услуги - поучить плавать, и если предлагающий прикасался к его рукам, чтобы отнять их от решетки, то Ельников, судорожно сжимая перила оцепеневшими руками, вопил прямо не своим голосом: - Оста-а-а-вь, утопишь! Когда он вылазил обратно, то долго сидел и сушился на солнце, пока, наконец, был в состоянии прийти в себя от этой прямо вредной для здоровья ванны и начать одеваться. Впрочем, это нисколько не мешало ему каждый раз неизменно говорить. - А и здорово же я, братцы, выкупался. Выходило действительно здорово, но только не в смысле здоровья. Возвращались мы еще веселее. Тут уже всякий, кто хотел, из старшего возраста, уходил обратно сам. Некоторые даже на извозчиках уезжали. На обратный путь времени было достаточно, и воспитатель только предупреждал, что все обязаны быть в пансионе к чаю, т.е. к половине восьмого. - Смотрите же, господа, не подведите и меня, будьте вовремя. - Будем, будем. И случаи опоздания, и то на каких-нибудь пять минут, не более, были очень редки. Нам давали свободу, и мы ценили ее, боясь потерять доверие начальства, делавшего нас, так сказать, "большими". Но во время обратного пути мы успевали наделать массу дел. Лавки уже были частью отперты, так что можно было сделать некоторые покупки, но главной приманкой был для нас базар, для чего мы делали, впрочем, не прося предварительно разрешения у воспитателя, изрядный обход в сторону. На базаре приобреталась масса предметов, конечно, главным образом, съедобных: ягоды, "греческий хлеб" и в ужасающем количестве сырые овощи - морковь, репа, огурцы... И все это немедленно пожиралось (именно не съедалось, а пожиралось) сейчас же после чаю, когда мы, освеженные и бодрые, возвращались в пансион и садились за книги, чтобы готовиться к экзаменам. Мудреное ли дело - простое купанье, а еще и теперь я вспоминаю эти купальные дни с величайшим удовольствием. А тогда это было целым "событием", нарушавшим обыденный строй нашей, в общем, довольно монотонной пансионской жизни. Это были своего рода праздники по будням.

Ссылки: