Мотовилова С.Н. о "большевистском идиотизме"

На последних библиотечных курсах, где мне пришлось читать технику библиотечного дела, лишь последние десять дней были отданы чисто библиотечным предметам, остальное время было посвящено политграмоте (политической экономии, марксизму и т.д.) Главный дефект теперешних курсов в том, что на них присылают совсем некультурных, чуждых книг людей, часто малограмотных, и предполагают, что в три-четыре недели их можно накачать всякими науками. "Политическая экономия" - в 6 часов, когда они самых простых слов не понимают.

<...> Но хуже гораздо, когда такой нахватавшийся верхов юноша воображает, что он знает все и может всех поучать. Страшно утомительны эти восемнадцатилетние начальства. Так как он ничего не знает, он подозрительно относится ко всему. Такое начальство сейчас приставлено к нашей библиотеке, этому уже лет двадцать, он окончил коммунистический факультет в Харькове. Что это за факультет, я не знаю. Образчик его подозрительности таков. Он решил проглядеть наши журналы, и, о ужас!, у нас "имеется" "Мир Божий". Явно что-то подозрительное, носящее религиозный характер. Взял просмотреть, не знаю, чем кончится.

Одно из предыдущих наших начальств (дольше двух месяцев они у нас не задерживаются) нашло подозрительной, контрреволюционной книгу "Положение рабочего класса в Англии". И когда ему сказали: "Но, ведь это же Энгельса", он удивленно спросил: "От-куда вы это знаете?"

<...> Имена им ничего не говорят, а книг они все равно не читают. Но зависимость от подобных начальств - довольно скучная вещь. Мы, например, не можем отстоять элементарного права: библиотекарь должен сам покупать книги. Нам же их присылают из Москвы или их покупают в Киеве люди, ничего в книгах не понимающие. Но, перемелется - мука будет, "бурлившая ранее" жизнь начинает уже оседать, вся эта шелуха и временный налет отойдет".

Однако "шелуха и временный налет", наоборот, с годами только укреплялись, поскольку были неотъемлемыми элементами "партийного руководства всем и вся". Через четыре десятка лет наша героиня вспоминала другие живописные подробности "больше-вистских библиотечных вивисекций":

"В 1920-х я читала на курсах технику библиотечного дела. Директор у нас был мальчишка (бывший наш заведующий называл его "Ваш сморкач"). Это был недурной паренек. Заведовать библиотечным отделом его, вероятно, поставили для смеха. Он был крайне необразован, но очень решителен. Например, решил уничтожить все стационарные библиотеки, чтоб были [только] склады и передвижки. Я придерживалась иного мнения. Он поставил вопрос так: "Кто за мое мнение, а кто за контрреволюционное мнение Софии Николаевны?" Все были за него. Боялись быть "контрреволюционерами". И вот взбрендило ему в голову, чтоб, не сказав заранее никому, я устроила на библиотечных курсах экзамены, не в конце, а так - среди занятий, и всех проэкзаменовала сама, по всем предметам. Я старалась объяснить, что могу экзаменовать только по своему предмету, а по другим у нас есть лучше специалисты. Тогда интеллигенция гналась за любым заработком, чтоб не умереть с голоду, и преподавали у нас университетские профессора. Я, конечно, ему не уступила, а подала заявление, что ухожу, мне надоело слушать его крики об "интеллигентской сволоте", "интеллигентской сволочи", я сама интеллигентка.

Потом он занимался чисткой нашей библиотеки на железной дороге, где я работала. Их было три юнца: он от политпросвета, еще мальчишка из Ч.К. и мальчишка - заведующий нашей библиотекой. Всем троим не было шестидесяти лет (суммарно). Боже, что это было. Книги с полок летели вниз, образуя кучи. "Отчего Вы бросаете книгу?", - спрашиваю я. "Я ее не читал?. А много он книг читал? Из кучи выброшенных книг я вытащила книгу Ленина "Развитие капитализма в России". "Отчего Вы эту книгу выбрасываете?". "Нечего нам читать о капитализме". "Да ведь это же книга Ленина!". Подозрительный взгляд. В первом издании написано ведь Ильин. Объясняю, что это псевдоним. Где-то они справились, книгу вернули. Ну а потом этот юнец начал учиться, окончил медицинский факультет и уже в своей анкете писал, что он "интеллигент" (из письма И.Р. Классону).

И таких эпизодов чистки-изъятия-выбрасывания, калейдоскопической смены начальства в письмах своим корреспондентам наша героиня приводит не один десяток (см. опять же главку "О жизни "в стране большевиков" Воспоминаний С.Н. Мотовиловой ).

Между прочим чистка библиотек проводилась и по составленной под руководством Н.К. Крупской "Инструкции о пересмотре книжного состава библиотек к изъятию контрреволюционной и антихудожественной литературы", М., 1923. Так что В.И. Ульянов-Ильин-Ленин усилиями своей супруги и их безграмотных соратников чуть не прошел по разряду контрреволюционного литератора! В мае 1924-го С.Н. Мотовилова отправила Н.А. Рубакину письмо, в котором наиболее живописным сюжетом оказался "библиотечный балаган - театрализованное представление":

"Только что вернулась из прощального вечера на наших библиотечных курсах, заведующей которых была [моя знакомая] Фридиева . Впечатление ужасное. Много слов по поводу "наших новых, красных библиотекарей", много громких фраз - но все шумиха. Стены сплошь покрыты плакатами и лозунгами. Все это красно, кричаще, шумно, пестро. После торжественных речей были инсценировки. Инсценировали какой-то рассказ из "Красной нови", где сын-большевик кричит, чтоб арестовали "этого белогвардейца" - его отца. Ужасная драма, из которой делается балаган. Перед этим было какое-то рычание нрзб - грубо донельзя. Потом прочли две статьи, т.е. не прочли, а рассказали одну статью Луначарского и другую о Розе Люксембург. Я только что прочла письма Розы Люксембург - художественные, яркие. Но то, что говорилось сегодня, только стирало это впечатление. Затем был суд "над книгоубийцей", тоже аляповатая инсценировка. Какая-то девица изображала Библию, которая визжала, а "комендант" выталкивал ее из "пролетарского суда". Но неужели библиотека должна превратиться в балаган? Шумный, крикливый, пестрый балаган.

В июне-июле 1924-го нашей героине удалось два раза побывать в Москве. Вот выдержки из ее писем той поры Н.А. Рубакину : <...> Думаю, что Вас интересует съезд библиотекарей. <...> Но на самом деле, по-моему, это был не съезд, а одна из обычных инсценировок. Было все, как должно быть: и большой зал, и много украшений, и ужасно много аплодисментов, и страшно много приветствий. Но говорили только "свои люди" из центра, Москвы и Петербурга, Ленинграда теперь. Ни одного доклада с места, ни одного доклада людьми не из центра! Даже слово на три-пять минут неохотно давали. Представитель из Сибири с негодованием сказал, что он, представляющий треть всей страны, три дня не может получить слова.

<...> От Киева с правом голоса был студент-медик, бывший заведующий библиотечной секцией в Киевской губернии. Это он кричал когда-то, что нужно "за хвост и на солнышко выкинуть Толстого из наших библиотек", он участвовал в комиссии, изъявшей у нас и Короленко, и Салтыкова, и пр., и оставившей черносотенные книги. Он вносил план уничтожения всех крупных районных библиотек и создания из всех книг губернии передвижек. И когда я возражала, упрекал меня в "контрреволюционности", полушутя конечно. Он же кричал, что "не нужна нам интеллигентская сволочь", и создал библиотечные курсы, взяв слушателями украинских крестьян от сохи, едва грамотных, не понимавших лекций (они сбежали при наступлении полевых работ). Правда, сейчас он вырос, многому научился. Но он, конечно, подлинный "новый, красный библиотекарь", славный, честный парень, без внутреннего равновесия, без культурного фундамента. Он был делегатом с правом голоса, а остальные двадцать библиотекарей, приехавших из Киева, - без права голоса.

В октябрьских от 1924-го письмах своему лозаннскому корреспонденту опять упоминались "большевистские идиотизмы":

<...> Иногда с болью, с скрежетом зубовным думаешь: неужели русский народ, русский пролетариат, это Versuchskaninchen (подопытный кролик) , на котором малокультурные, малограмотные юноши производят опыты? Правда, в процессе творчества они сами растут, многому научаются, и, поработай они дольше в библиотечной области, из них и выработались бы, может быть, хорошие работники. Но горе в том, что это случайные люди: шоферы, слесаря, медики, студенты-политехники и пр. Для них библиотечное дело - этап, момент. <...> Разрушают с такой же легкостью, как и создают. Сейчас я с болью переживаю разрушение нашей Дорожной Центральной Библиотеки. Роскошное здание, занимаемое нами, передано под частные квартиры! "Высокопоставленные" члены нашего же профессионального союза взяли здание под свои квартиры! А библиотеку переносят на вокзал, в здание, в которое не войдут наши книги и где от сырости течет со стен. Довод: "Там больше рабочих". Причем они ведь думают, что все равно какие книги. По- нять не хотят, что Центральная библиотека и рабочая участковая, по книжному составу, совсем иные. Ужасно трудно! <...> Вот уже месяц, как уложена вся наша библиотека, 3 000 читателей без книг, а помещение, куда мы должны переехать, не готово. Читатель вообще у нас на последнем месте: карьера, шумиха, служебные взаимоотношения, а потом уже как придаток - читатель. <...> Я сейчас сижу в большой грусти, хоть погода дивная. У меня идет 35-е начальство по счету за 4 года! С мая месяца сменилось 4 заведующих библиотекой! О последнем, по моей просьбе (т.е. вопросе о вновь назначаемом) передали высшему начальству, что он абсолютно не годится, т.е. заведующий большой библиотекой. И высшее начальство ответило: "Нет, он славный парень?. Итак прошло уже 35 "славных парней", но бедное библиотечное дело!

Нам дают неподходящего заведующего, неподходящее помещение, неподходящие книги, неподходящий штат и говорят: "Мы создадим показательную библиотеку". Я чувствую, что мне придется уйти, и эта мысль гнетет: очутиться сейчас в положении безработной - ужасно. Это поистине трагично: в стране, такой бедной культурными людьми, сейчас масса безработных квалифицированных, культурных работников. Зато "славные парни" работают вовсю. Но ведь это те же Салтыковские Ташкентцы! <...> Я сейчас безработная: сокращена. У нас сократили трех лучших работников. Относительно меня было сказано "высококвалифицированный работник, сможет себе другую службу найти". Все это весьма юмористично. Правда, мне предлагают уже два места. Но у нас так много говорят о повышении производства, а вот выкидывают лучших работников и оставляют худших. И все-таки надо в России жить и вариться в этой каше. Тут - жизнь" (см. также главку "О жизни в "стране большевиков" Воспоминаний С.Н. Мотовиловой ).

Так, как прекрасно сформулировала наша героиня: "надо в России жить и вариться в этой каше, тут - жизнь", думали, вероятно, и другие Мотовиловы, и Классоны. Но "каша варилась" весьма тяжело для них.

В ноябре 1924-го Алина Антоновна описывала своему дорогому зятю в письме в Лозанну суровую обстановку в Киеве. Прежде чем перейти к своим делам, она упомянула про полуголодное существование двух киевских семей. Первая, из шести человек, в которой один только шестидесятипятилетний старик зарабатывал писцом, но его заработок сократили с 24 до 17 руб.; а вторая - это одинокая старуха, проработавшая всю жизнь учительницей, умирала теперь в больнице от крупозного воспаления легких на почве "голодания и замерзания". "<...> Грустно все это, и нам, которые еще не дошли до такого состояния, стыдно жаловаться на свою судьбу, хотя Сонино сокращение для нас очень чувствительно. Но есть еще Зина , которая зарабатывала всегда и, кроме того [мы надеялись], что и Соня что-нибудь найдет. Она до того удручена своей безработицей и тем, что сократили именно ее, а всяких безграмотных в библиотечном смысле тупиц оставили. Соня была всей душой предана своему делу, любила свою библиотеку не за страх, а за совесть, боролась за ее существование, гордилась всякими нововведениями, увеличивающими число читателей. И вдруг и вся библиотека, и сама она пошли прахом. Найти же теперь место очень трудно, т.к. всюду и везде идут страшные сокращения. А Соня - не те, кто как-то умеют искать и устраиваться. Будем надеяться, что место все-таки найдется, хотя бы в отъезде в провинцию.

<...>Соня теперь работает в Национальной библиотеке, совсем другой жанр, чем прежняя, железнодорожная. Там работа была живее и современнее, а тут носит более научный характер, но Соня еще не знает, какие будут ее функции, она всего один день там поработала. Я рада, что она, наконец, устроилась, а то с ее тревожным характером она все время была в волнении.

Ссылки: