Арест и расстрел отца Г.В. Кисунько

Мудрым оказался дядя Иван : останься он председательствовать в Бельманке - стал бы или раскулачником, или подкулачником. А теперь, в Мариуполе, он - кузнец, рабочий человек, ударник, опора для всего "семейного колхоза". И вдруг эта опора рухнула. 8 сентября 1933 года дядя Иван, находясь на отдыхе в санатории, утонул во время купания в Днепре. Его жена Евдокия - двоюродная сестра моей матери, овдовев, сначала пустилась в гульбу с холостыми младшими братьями покойного мужа, но мой отец их приструнил, и тогда она стала искать утеху среди приятелей своего старшего сына. И вот теперь живет у нее незарегистрированный примак - Иван Хомчак , всего на четыре года старше ее сына Ивана. Хомчак - не по годам разбитной малый. Это он надоумил Евдокию отсудить на свое имя дом, построенный братьями. Суд определил, чтобы мой отец платил Евдокии по государственным расценкам квартирную плату за занимаемую нашей семьей комнатушку. Больше "квартирантов" в доме не осталось: Илья и Дмитрий поженились и живут с женами на частных квартирах, копят деньги на постройку собственных гнезд. Копит деньги и мой отец, присматривает, где бы купить себе дом. И Захара нет. Хомчак дико напивается с сыном Евдокии Иваном и другим ее приятелем - Арсенем, который еще раньше хаживал к вдове. Во хмелю примак дебоширит, грозит, что всех вышвырнет "из нашего дома", а моего отца, как кулацкую контру, посадит. Арсень - скользкий тип, известный тем, что околачивается в разных компаниях и ведет провокационные разговоры, за которые другого давно бы посадили. Говорят, что он - тайный доносчик НКВД . Однажды моя мать случайно услышала, как Арсень шепнул Евдокии: "Еще не взяли? Ну, ничего, теперь уже недолго осталось ждать". Даже младший сын Евдокии, школьник, как-то сказал моей матери:

"А я про дядьку Василя такое знаю!

- Ну, так расскажи.

- Нельзя, это государственная тайна. Придет время - сами узнаете. И моему отцу однажды по секрету сказал дядя моей матери, который служил где-то в Донецке, может быть, даже в НКВД:

- Немедленно бросай все и уезжай куда-нибудь подальше от Донбасса. Здесь с тобой может произойти непоправимая беда.

- У меня совесть чиста, никуда я не поеду.

- Пойми, я рискую головой, говоря тебе об этом. Только ради Надюши, чтобы она не осталась без мужа. Делай то, что я говорю. По секрету скажу, что старший брат Нади послушался моего совета, и теперь ему ничто не угрожает. Отец не послушался совета маминого дяди. Будь что будет! Между тем и сама Евдокия как-то в сердцах сказала моей матери:

- Вы с Василем корите меня за вдовьи развлечения? Хорошо, скоро и ты узнаешь, что значит быть вдовой. В юности Евдокия была недурна собой: пышнотелая, румяная, бойкая в танцах, веселая, беспечная певунья и хохотунья, может быть, немного глуповатая, но зато во всем селе только у ее отца и еще двух мужиков хаты были крыты не соломой, а черепицей, в хате были деревянные крашеные полы, да и в остальном хата у Акима Скрябина была не похожа на другие. Она состояла вроде бы из трех впритык поставленных хат, разделенных между собой глухими стенами. Из них средняя служила жильем для семьи, в другой был добротный амбар, в третьей хранился всевозможный инвентарь, брички, сбруя, дроги и даже ульи с уснувшими на зиму пчелами. А для скота были отдельно стоящие помещения - не то что у других мужиков, которые и жили под одной крышей со своей скотиной. У таких голодранцев, прежде чем попасть с улицы в жилую хату, надо было пройти через сени, в которых стояли лошадь, корова или то и другое. А рядом, в жилом помещении, стояли, перемешавшись, запахи навоза, детских пеленок, борща и свежеиспеченного хлеба. Евдокия глубоко презирала таких злыдней, и вдруг ее выдают замуж за одного из них - Ивана, в занюханную хату, в которой как клопы кишат засопливленные младшие отпрыски ее свекра. Она возненавидела хату свекра и всех ее обитателей и облегченно вздохнула, когда с Иваном и детьми удалось выделиться на отдельное подворье рядом с подворьем ее отца. И вот нате вам: опять со всей этой оравой в одном доме в Мариуполе! В принадлежавшем ей доме! С этим приходилось как-то мириться, пока был жив Иван. Но теперь - вон из моего дома! С Надькой у Евдокии особые счеты еще с тех времен, когда обе были солдатками в доме свекра, и Надька лезла не в свои дела, грозила наябедничать Ивану, когда он вернется с войны. Но сейчас особенно злит Евдокию и то, что Надькин сын заканчивает институт, говорят, будет дальше учиться на профессора, а ее Ванька еле одолел семилетку, дважды побывал второгодником, работает каталем у доменной печи. Да к тому же этот будущий профессор - явная контра и ведет агитацию. Евдокия сама слышала, как он говорил, что наукой доказано, будто в Библии написана правда и упоминаемые в ней цари и города не выдуманы церковниками, а существовали на самом деле. Она где угодно подтвердит, что студент вел такую агитацию в присутствии своего отца, тестя Ильи - Тимофея Черныша и тестя Дмитрия Афанасия Ивашины. Очень подозрительная компания. Родственнички. В тот день Василий Трифонович вернулся домой после двенадцатичасовой ночной смены. Своему сменщику он сдал паровоз блестящим, надраенным "как новый гривенник". Оттого и сам был, как обычно после смены, черным от копоти и мазута, в промасленной, потерявшей свой первоначальный цвет, задубеневшей до хруста парусиновой спецовке, которая лоснилась и тоже блестела как паровоз. Сняв спецовку в сарае, он повесил ее на колышки и там же поставил свой неизменный сундучок для еды. Потом прихватил из котелка добрую горсть скользкой песчано-глинистой массы, которую выдавали машинистам в качестве "спецмыла", и начал умываться, смачно отфыркиваясь над тазом с водой. После третьей смены воды сказал, обращаясь к жене:

- Готовь завтрак. Проголодался, как волк. И представляешь, иду сегодня с работы и думаю: - Эх, к завтраку бы рюмочку красного винца! Захотелось - ну прямо как перед смертью! С чего бы это? Слава Богу, сколько я тебя знаю, ни парубком, ни женатым никогда не пил, не курил. - А что тут плохого? Впереди - двое суток отдыха, и почему бы немного не расслабиться, когда жить стало, как говорится, лучше и веселее? Жили мы ради детей, пора пожить и для себя. Ты только вдумайся: сын у нас институт кончает, дочка - школу, мне разряд повысили, к осени, глядишь, будет у нас и свой домишко. Дети разлетятся кто куда, а мы будем себе в том домишке жить да поживать. Разведем садочек, виноград.

- Садись, завтракай, отдохни с ночи - вот тебе и будет "расслабиться". А насчет остального - подожди пять дней, отметим твои сорок два года.

Ночью к ним в комнату вошли участковый милиционер и человек в кожаном пальто, в сапогах. Третьим был Хомчак (?!). Вошли без стука, посветили фонариком, нашли выключатель, зажгли свет. В комнате все проснулись: отец, мать и дочь.

- Ты? Кисунько Василий Трифонович? - обратился милиционер к отцу, стоявшему у кровати в нижнем белье.

- Предъяви паспорт. Милиционер взял паспорт, раскрыл его, полистал и спрятал в милицейскую сумку. Потом начал ковыряться на полках стенной этажерки, где лежали школьные учебники и тетради, книга "Паровоз. Вопросы и ответы", старинного издания Библия в кожаном переплете.

- Вот это нам пригодится,- сказал участковый, пряча Библию в сумку. При этом он положил на этажерку расписку об изъятии при обыске "религиозной литературы в количестве одной книги".

- А теперь одевайся и показывай, где спрятано оружие. Говорю тебе по- хорошему, - сказал человек в кожаном пальто.

- Ни по-хорошему, ни по-плохому - признаваться мне не в чем.

- Ничего, в другом месте все расскажешь. Руки назад! и на выход!

- Подождите, пожалуйста. Сейчас соберу узелок!? попросила мать, но отец остановил ее:

- Не надо. Иду ненадолго. Правда свое возьмет. Безуспешно пыталась моя мать что-нибудь узнать об арестованном муже. Была в милиции, в НКВД. Мне написала коротенькую записку на открытке с просьбой приехать на майские праздничные дни - так как она "немного приболела". Все же ее сын у нее образованный. А она не знает и куда пойти, и с кем и как поговорить. Я выехал в Мариуполь 29 апреля, еще не зная истинной причины, заставившей маму написать мне открытку с просьбой приехать. А между тем 29 апреля - день моего выезда из Луганска - оказался роковым для моего отца. В этот день в Донецке появился следующий документ, с которым я познакомился только 7 мая 1992 года:

ПРОТОКОЛ *?

ЗАСЕДАНИЯ ТРОЙКИ УНКВД

ПО ДОНЕЦКОЙ ОБЛАСТИ

29 апреля 1938 года

СЛУШАЛИ: Дело Мариупольского горотдела НКВД по обвинению Кисунько Василия Трифоновича, 1896 г. рождения, и Ивашина Афанасия Леонтьевича, 1894 г. рождения. ПОСТАНОВИЛИ: Кисунько Василия Трифоновича и Ивашина Афанасия Леонтьевича РАССТРЕЛЯТЬ . Сведений о дате приведения в исполнение этого постановления в материалах следствия я не обнаружил, но в компетентных органах мне объяснили, что по положению, существовавшему с 1 декабря 1934 года, такие постановления в то время исполнялись немедленно, по вынесении. Значит, когда я подъезжал к Мариуполю, мой отец был уже расстрелян. Но обо всем этом мне было суждено узнать более чем полвека спустя, а тогда, а 1938 году, я с хорошим предмайским настроением спешил домой к рабочему поселку от станции Сартана с новеньким патефоном марки ПТ-3 коломенского завода.

Патефон в ярко-красном футляре, моя премия за отличную учебу - хороший сюрприз для домашних. В маленькой комнатушке, ставшей в Мариуполе моим "отчим домом", в полном сборе младшие братья моего отца, даже дядя Захар , который успел побывать в Луганске под одному мне известными псевдонимами: Жорж Глобер и Жорж Орлеанский. Теперь он вернулся в Мариуполь из Пятигорска как Захар Трифонович Кисунько , хотя прибывшая с ним жена продолжает называть его Жорой. Захар и Илья построили себе на двоих добротный дом из шлакоблоков. Мать говорит мне, что ее здоровье, слава Богу, начинает поправляться. Я рад этому еще и потому, что у нас собралось сразу столько гостей. Сейчас перед ними можно будет продемонстрировать патефон. В то время патефоны были большой редкостью. Вот патефон уже на столике, и из него льется песня:

Лейся, песня, на просторе,

не грусти, не плачь, жена? Я стараюсь уловить на лицах присутствующих выражение радости, так как и мама и дяди любили песни, знали в них толк и сами при случае не прочь были попеть. Но они как-то странно молчат и словно бы с укоризной смотрят на веселого студента. А из патефона несется новая песня:

Ой ты, волюшка, вольная воля,

в целом мире такой не сыскать? Дядя Илья, токарь, подходит к патефону, ударяет кулаком по мембранной головке, игла насквозь протыкает и раскалывает пластинку. Из глаз дяди выкатываются слезы.

- Тебе, студент, видно, очень весело. А почему ты хотя бы из приличия не спросишь, где твой отец? - Может быть, на работе? Или новую спецовку выдают, и он задержался после ночной смены?

Мать всхлипывает, с трудом сдерживая рыдания. У мужчин на глазах слезы.

- Что же случилось? Неужели крушение поезда?

- Ты почти угадал, племяшок. Он в сплошной ночной смене, из которой не возвращаются, и, наверно, уже в новой спецовке. А называется эта смена? НКВД . После короткого рассказа матери дядя Захар сказал:

- Вот так-то, студент. Теперь скажи нам, темным людям, что делать?

Что я мог ответить? Теперь я понял, что и меня самого не случайно, а именно в связи с арестом отца вызывали в луганский НКВД в середине апреля. Я тогда не придал значения этому вызову, потому что принимавший меня сотрудник задавал мне какие-то пустяковые вопросы: как учусь, какие преподаватели, какие дисциплины больше всех нравятся. Я подумал, что, может быть, расследуется донос на какого-нибудь преподавателя, и поэтому всячески расхваливал всех преподавателей. Только в конце беседы мне были заданы вопросы, вроде между прочим, о родителях: где отец, мать, чем занимаются, что пишут. Но я тогда еще ничего не знал о случившемся с отцом, и даже открытку от матери о ее "болезни" не получил. Я ответил, что дома все в порядке, и никакого другого ответа по имевшейся у меня информации не могло быть. Меня отпустили. А в каком случае могли не отпустить? И еще непонятно: неужели в НКВД не поинтересовались моим институтским личным делом? А если интересовались, то как могли не заметить фальшивую справку о социальном происхождении? Или, может быть, в луганском НКВД мое дело попало к просто хорошему человеку? И что было бы, попади оно к другому? Дядя Захар, остальные дяди и мама, задавая мне вопрос "Что делать?", фанатически верят в силу моей "образованности", которая подскажет мне, как вызволить отца. Им и в голову не приходит, что махина НКВД имеет свой план в виде давно составленных списков. Может быть, сейчас подошла очередь для того списка, по которому мне в 1934 году отказали выдать паспорт и пообещали "выслать куда-нибудь подальше". И все же? "Все это какое-то недоразумение. Вот увидите, там разберутся, и отец вернется. А мы начнем действовать по Конституции. Сейчас напишем письмо главному городскому прокурору, - сказал я.

- Ничего себе недоразумение: был человек - и нет человека,- ответил мне дядя Илья. Ты, Гриша, конечно, ученей нас, но мы по-темному так понимаем это дело: слишком уж много этих самых недоразумений. Пройдись только по нашему поселку - со счета собьешься. Слыхали мы про всяких врагов народа, но теперь уже выходит так, что народ сам себе враг. Вот это и есть сплошное, огромное и очень страшное недоразумение. Городской прокурор, к которому я попал после Майских праздников, повертев в руках мое заявление, равнодушно ответил:

- Таких заявлений не принимаем. Мои настойчивые просьбы он выслушивал, рассеянно глядя в окно.

- Но вы, как самый главный прокурор в городе, можете затребовать дело, и все выяснится. Тут просто недоразумение. Прокурор ответил:

- Обратитесь в НКВД. Я ничем вам помочь не могу.

В НКВД через окошко мне сказали: ?Справок не даем. Потом я направился к городской тюрьме, где стояла огромная очередь с узелками. На всякий случай купил немного яблок. А когда дошла моя очередь, услышал ответ:

"У нас не числится. Надо было возвращаться в Луганск: в июне - выпускные государственные экзамены. Написал заявление на имя областного прокурора, прокурора УССР, Генерального прокурора СССР; в НКВД: городское, областное, УССР, СССР; Сталину, Молотову, Калинину. Позднее, когда узнавал о смене наркомов или начальников НКВД,- особенно когда прежние объявлялись врагами народа,- повторно направлял заявления на имя вновь назначенных лиц. Все эти мои письма оставались без ответа. На луганском вокзале в раздумье, вспоминая, как здесь последний раз виделись с отцом, я по ошибке вышел к двери, на которой была надпись: "НЕТ ВЫХОДА". В этой надписи словно бы затаился прицельно мне адресованный зловещий смысл. С тех пор всегда и всюду при виде подобных надписей у меня невольно возникают ассоциации с трагическими событиями апреля 1938 года. Вернувшись в институт, я рассказал об аресте отца члену парткома института Ивану Фомичу Боярченко, выразил уверенность, что все это недоразумение, попросил совета. Но Иван Фомич ответил:

"Органы НКВД работают точно. У них недоразумений не бывает. Но ты не падай духом: сын за отца не отвечает. Это сказал сам Сталин. А тебя мы знаем и в тебя верим.

- Но я ведь не о себе, а об отце, которого знаю и в которого верю. Вас, старого партийца, хорошо знают и в Донецкой и в Луганской областях. Прошу вас, попросите, пусть разберутся. Слушая меня, Иван Фомич, может быть, вспоминал своего друга Владимира Горбатова, вожака и любимца луганских комсомольцев, которого уже нет. Фомич хорошо знал Володю, верит в него и не верит, что он враг. И потому дал мне совет:

- Отцу не поможешь, а себе навредишь. В институте о случившемся никому больше не рассказывай. Кому надо - я расскажу сам. После разговора с Иваном Фомичом я частенько, пока шли выпускные госэкзамены, ненароком наведывался в фойе институтского клуба, чтобы посмотреть, не сняли ли мой портрет отличника, как сына врага народа. Ведь в последние годы случалось так, что в течение считанных минут снимались и не такие портреты. В этом самом клубе мне пришлось делать доклад о жизни и деятельности П.П. Постышева . Доклад всем понравился. А через несколько дней по всей стране как ветром сдуло портреты этого "соратника великого Сталина". Видимо, дальше Ивана Фомича мой разговор с ним никуда не пошел. И именно Иван Фомич представлял партком в Государственной экзаменационной комиссии, которая по предложению кафедры приняла решение рекомендовать меня в аспирантуру - как студента с незаурядными способностями. А в областной газете от 30 июня 1938 года в заметке, посвященной выпуску специалистов пединститута, было сказано, что "среди выпускников этого года - талантливый математик комсомолец Кисунько Григорий Васильевич". Иван Фомич был первым, кто показал мне газету с этой заметкой. Были ли предъявлены отцу при его аресте ордер на арест и санкция прокурора? На эти вопросы ни моя мать, ни сестра-десятиклассница не могли дать ответ. Мать отвечала: "Та чи я ж розбираюся в отих проклятых милицейских бумагах з моею церковноприходською грамотою?"

Сестра отвечала:

"Мы были так потрясены всем происходящим, что нам было не до милицейских и хомчаковских морд. Мы видели только папу и с ужасом думали о том, что больше его не увидим". Ответ на этот вопрос я получил только в 1992 году, знакомясь с архивно-следственным делом НКВД, где оказались следующие относящиеся к нему документы:

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

1938 г. апреля 3 дня Мариупольский городской прокурор Белый, рассмотрев материал и ходатайство Мариупольского гор. отд. НКВД о даче санкции на арест гр. Кисунько Василия Трифоновича, обвиняемого по ст. 54-10, 54-11 УК СССР,

НАШЕЛ: Материалами следственного дела гр. Кисунько Василий Трифонович достаточно изобличается в том, что он является участником контрреволюционной организации. При оставлении его на свободе может повлиять на ход следствия и уклониться от суда, а поэтому руководствуясь ст. 142-156 УПК ПОСТАНОВИЛ: Санкционировать содержание под стражей при Мариупольской тюрьме гр. Кисунько Василия Трифоновича, 1896 г. рождения, происходящего из с. Бельманки Днепропетровской области. Мариупольский Горпрокурор п/п БЕЛЫЙ

ОРДЕР * Выдан 3 апреля 1938 г. Действителен _ 1 _ суток Сотруднику _________ НКВД УССР тов._________ поручается про извести обыск и арест гр-на Кисунько Василия Трифоновича, проживающего пос. Апатова, 8-34. Начальник Управления НКВД по Донецкой области Начальник 8 отд. УГБ Герб. печать Мариуп. ГО НКВД. Ордер на арест, заверенный гербовой печатью Мариупольского горотдела НКВД, подшит в дело неоторванным от корешка, а это значит, что при аресте он не предъявлялся. Да и как он мог предъявляться, если в нем вместо фамилии сотрудника, которому поручается провести обыск и арест,- пустое место в незаполненной строке? И еще: на ордере нет подписи прокурора, она даже не предусмотрена на форменном бланке. Значит, НКВД имел возможность заполнять и подписывать ордера без санкции прокурора, без нее арестовывать людей, а потом, задним числом, получать санкции. В случае же с отцом и сам ордер мог быть подшит вместе с корешком задним числом, для канцелярского порядка, уже после ареста. Будь вместо отца - не просвещенного в юридических азах рабочего человека - кто-нибудь из "детей Арбата", органы не решились бы на такую бесцеремонность при его обыске и аресте, - по крайней мере, бумаги были бы оформлены в полном соответствии с правилами дьявольских канцелярий. А в отношении рабоче- крестьянского быдла все эти церемониальные тонкости ни к чему. Но тогда, в 1938 году, собираясь идти с жалобой к городскому прокурору, я еще ничего этого не знал. Не знал и того, что именно этот прокурор по привычке подмахнул подсунутую ему из НКВД санкцию на арест отца.

Ознакомившись в мае 1992 года с архивно-следственным делом моего отца, я понял, что он попал в полосу массовых репрессий бывших "кулаков", которых хватали группами односельчан, после чего НКВД оставалось "скомплектовать" из них мнимые контрреволюционные повстанческие организации, выбивать пытками из этих несчастных признания придуманной следователями вины, на основании этих признаний стряпать "расстрельные" обвинительные заключения и передавать их особым тройкам НКВД. Решения троек приводились в исполнение немедленно по их вынесении. Выявление "кандидатов в повстанцы" происходило повсеместно как непосредственно органами НКВД, так и через кадровые органы предприятий путем запросов в сельсоветы, для чего существовали специальные бланки по форме * 10. Вот как выглядит справка по форме * 10 на моего отца в следственном деле НКВД:

Фамилия, имя, отчество - Кисунько Василий Трифонович

Уроженец с. Бельманка

Ск. времени проживал на территории сельсовета - до 1930 года

Когда выехал - в 1930 г.

Причина выезда - раскулачен

Соцположение - кулак

Кто состоит на иждивении и проживает на территории сельсовета - нет

никаво (так в подлиннике)

Сколько платил сельхозналога в 1929-1930, 1931 и 1932 г. - за 1929-30

211,96

Пользуется ли избирательным правом - нет.

Сведения о судимости - нет.

Другие сведения - нет

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ СЕЛЬСОВЕТА п/п

СЕКРЕТАРЬ СЕЛЬСОВЕТА п/п В подлиннике справки не указана дата ее выдачи; кроме того, фамилия, имя, отчество и размер сельхозналога заполнены фиолетовыми чернилами, а все остальные данные - черными (подсказка на кулацкий размер сельхозналога?). В этой справке дважды обыгрывается кулацкий акцент, привнесенный ее составителями в анкетные данные моего отца. И этот акцент по принципу "раз кулак, - значит, контра" прошел через все Энкавэдэвское бумаготворчество по делу В.Т. Кисунько, начиная с самого первого сатанинского документа, предопределившего его арест, а по номерам статей УК - и его расстрельную судьбу:

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

(об избрании меры пресечения)

Город Мариуполь, 1938 г., апреля месяца, 3-го дня.

Я, оперуполномоченный 3 отд. УГБ Мариупольского горотдела сержант Госбезопасности Трубников, рассмотрев материал по обвинению гр. Кисунько Василия Трифоновича, год рождения 1896, место рождения с. Бельманка Днепропетровской области, адрес пос. Апатова, 8-34, профессия и специальность машинист депо паровозов, завод Ильича, Соцположение рабочий, компрометирующее прошлое и судимости - кулак, партийность- беспартийный, национальность украинец, подданство- СССР, невоеннообязан, в преступлениях, предусмотренных ст. 54-10, 54-11 УК СССР, выразившихся в том, что Кисунько Василий Трифонович является участником контрреволюционной повстанческой организации.

На основании вышеизложенного, руководствуясь ст. 143, 145 и 156 УПК УССР, постановил:

1. Избрать мерой пресечения способов уклонения от суда и следствия по отношению к обвиняемому Кисунько Василию Трифоновичу содержание под стражей в Мариупольской тюрьме.

2. Настоящее постановление, в порядке ст. 144 УПК УССР и приказа НКВД и Прокуратуры Союза ССР от 16.05.1933 года * 1665 представить для санкции Мариупольскому горпрокурору.

п/п Сержант ГБ Трубников

п/п "Согласен" Нач. 3 отд. УГБ ст. л-т ГБ Авербух

п/п "Утверждаю" Нач. ГО НКВД ст. л-т ГБ Ленский

Читатель, вероятно, помнит, что в 1930 году раскулачивание семьи моего отца и семьи дяди Ивана было отменено и отец получил справку из сельсовета, что он - маломощный середняк. Справку, по которой я даже пытался в 1934 году получить паспорт, но милицейский начальник пригрозил выслать меня куда-нибудь подальше как сына кулака. Похоже, что клеймом кулака в то жуткое время по команде сверху автоматически полагалось метить уже всех, сбежавших в города из сел от коллективизации и от голода. И мой отец, как и всякий, отмеченный таким клеймом, тем самым автоматически оказался и на негласном учете в НКВД и был обречен рано или поздно попасть в его лапы. Наличие доноса только ускорило этот процесс, и отца арестовали немедленно по принципу: "Был бы человек, а статья для него найдется". Арест был произведен через два дня после того, как по решению особой тройки УНКВД по Днепропетровской области 1 апреля 1938 года была расстреляна "контрреволюционная повстанческая организация бывшего махновца Чернышева", состоявшая из односельчан села Бельманка, большинство которых до ареста, в том числе и сам Чернышев Т. П., проживали в Мариуполе; то есть "враги" орудовали, можно сказать, под самым носом у мариупольского НКВД. Не исключено, что в связи с этим мариупольский НКВД решил "не подкачать", раскрыв и ликвидировав еще одну контрреволюционную повстанческую организацию среди бельманских земляков- кулаков, работающих и проживающих на заводах в Мариуполе. Пытались ее разматывать через В.Т. Кисунько, требуя от него на допросах назвать известных ему лиц этой категории. Но он, пройдя через все ужасы "допросов с пристрастием" с 3-го по 28 апреля, выстоял, и даже свое "признание" в принадлежности к контрреволюционной повстанческой организации, вырванное у него следователем Соляным, подписал 28 апреля, не назвав ни одной фамилии бельманских земляков, крови которых жаждал НКВД. Поэтому Соляному не оставалось ничего, кроме как "зачислить" моего отца в организацию Т. П. Чернышева. Пока шли следственная обработка моего отца, в мариупольский НКВД поступили показания Тимофея Чернышева , якобы изобличающие Ивашина Афанасия Леонтьевича как участника возглавлявшейся Чернышевым повстанческой организации. (Между прочим, Чернышов - тесть самого младшего брата моего отца Ильи, а Ивашин? тесть другого младшего брата отца - Дмитрия. Оба проживали в близком с нами соседстве в поселке имени Апатова.) Дело Чернышевской организации было обстряпано с головокружительной, даже для НКВД, скоростью: арест Чернышева? 19 марта 1938 года, особая тройка и расстрел? 1 апреля 1938 года. Может быть, из-за этой спешки не успели арестовать и расстрелять вместе с другими участниками Ивашина. Сейчас эту оплошность днепропетровского НКВД предстояло исправить мариупольским чекистам. Ивашин был арестован 23 апреля, допрошен 26 апреля, 27 апреля ему предъявлено "Постановление о привлечении в качестве обвиняемого", 29 апреля - обвинительное заключение (общее) на Кисунько В. Т. и Ивашина А. Л. и в тот же день - решение тройки (тоже для обоих) - расстрелять .

Мне довелось ознакомиться с показаниями Чернышева на 7 листах в протоколе допроса от 26 марта 1938 года (допрашивал начрайотдела НКВД Борисенко). Все это бред сивой кобылы. Достаточно указать, например, на следующее место в показаниях: "Бушко Дементий подговорил Силяева и Коновку в 1930 году убить селькора, учителя - Василия Григорьевича, фамилию не помню. Последний узнал об этом, написал в прокуратуру и нас всех арестовали?. Арестовали в 1938 году за то, что сговаривались в 1930-м убить селькора! И всех за это расстреляли!

"УТВЕРЖДАЮ"

Начальник Мариупольского горотдела НКВД

ст. лейтенант Госбезопасности

п/п ЛЕНСКИЙ 29/IV 1938 года

По следственному делу * 01652

ОБВИНИТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ г. Мариуполь, 1938 г., апреля 29 дня Я, начальник Волновахского райотдела НКВД? мл. л-т Госбезопасности СОЛЯНОЙ, рассмотрев следственное дело по обвинению:

Кисунько Василий Трифонович, 1896 г. рождения, уроженец с. Бельманка, Куйбышевского района Днепропетровской области, кулак, раскулачен в 1929 году, украинец, гражданства СССР, беспартийный, до ареста проживал в г. Мариуполе, работал машинистом на заводе им. Ильича.

Ивашин Афанасий Леонтьевич, 1894 г. рождения, уроженец с. Бельманка, Куйбышевского района Днепропетровской области, кулак, раскулачен в 1929 году, украинец, гражданства СССР, беспартийный, до ареста проживал в г. Мариуполе, работал на заводе им. Куйбышева слесарем в силовом цеху. В принадлежности к контрреволюционной повстанческой организации, т. е. в преступлениях, предусмотренных ст. 54-2 и 54-11 УК УССР нашел: Материалами следствия установлено, что обвиняемые Кисунько Василий Трифонович и Ивашин Афанасий Леонтьевич являлись участниками контрреволюционной повстанческой организации, имевшей целью организацию вооруженного восстания против Соввласти в момент войны. Ивашин А. Л. был вовлечен в эту контрреволюционную организацию в 1927 году бывшим махновцем кулаком Чернышевым Тимофей Потаповичем (осужден). Кисунько В. Т. был вовлечен им же в 1929 году. При вербовке оба дали согласие на участие в вооруженном восстании против Соввласти в военный период. Ивашин лично, в соответствии с полученным заданием, вовлек в к-р организацию двух человек кулаков: Кочергу И. К. и Буца Ф. Т. Обвиняемые: Ивашин А. Л. и Кисунько В. Т. виновными себя признали. На основании изложенного постановил: Настоящее следственное дело по обвинению: Кисунько Василия Трифоновича и Ивашина Афанасия Леонтьевича направить на рассмотрение Особой Тройки при УНКВД по Донецкой области. СПРАВКА: Обвиняемые: Кисунько В. Т. и Ивашин А. Л. содержатся под стражей в Мариупольской тюрьме с 23 апреля 1938 года. НАЧ. ВОЛНОВАХСКОГО РО НКВД МЛ. ЛЕЙТЕНАНТ ГОСБЕЗОНОСТИ (подпись) СОЛЯНОЙ Так выглядел итоговый документ следствия по сведенным в одно общее дело обвинениям В. Т. Кисунько и А. Л. Ивашина, якобы завербованных Т. П. Чернышевым в контрреволюционную организацию. Документ, на основании которого (если вообще здесь уместно выражение "на основании") особая тройка постановила расстрелять обоих обвиняемых. Поразительно, что в следственном деле нет никаких отметок об ознакомлении обвиняемых с обвинительным заключением. Но есть еще две особенности дела * 01652, дичайшие даже для НКВД. Во-первых, особая тройка в Донецке даже не снизошла до того, чтобы хотя бы увидеть тех, кого она постановила расстрелять. Это видно хотя бы из того, что 29 апреля 1938 года, когда тройка якобы выносила свое решение в Донецке, обвиняемые находились в Мариупольской тюрьме, как это следует из справки, приведенной в конце обвинительного заключения, датированного тоже 29 апреля. Во-вторых, В. Т. Кисунько и А. Л. Ивашин были расстреляны в Мариуполе до фактического вынесения постановления тройки, дата заседания которой (то есть 29 апреля) была проставлена задним числом. Ибо физически невозможно было за один день - 29 апреля: "составить и утвердить в мариупольском НКВД обвинительное заключение; - доставить его из Мариуполя в Донецк для рассмотрения особой тройки УНКВД по Донецкой области; "особой тройке" собраться, рассмотреть обвинительное заключение, оформить протокол своего заседания и его отправку в Мариуполь для исполнения; ?доставить протокол особой тройки в Мариуполь из Донецка. Но если нельзя было управиться со всем этим за один день, то никто не решал мариупольским и донецким органам в предмайской спешке договориться заранее: Мариуполь направляет в Донецк 29 апреля обвинительное заключение, а Донецк гарантирует, что этой же датой будет оформлен протокол особой тройки с расстрельным решением. При такой договоренности снимались все препятствия к тому, чтобы 29 апреля "авансом" шлепнуть в Мариуполе двух кулацких контриков, изрядно надоевших "занимавшимся" с ними местным энкавэдэшникам. И еще - об обнаруженных мной махинациях с архивно- следственным делом. Начались они с изъятия из подшивки двух листов (вероятно, связанных с доносами и доносчиками). Оформлено это пометкой с неразборчивой подписью на внутренней стороне папки в конце подшивки:

"В деле 39 листов. Листы 9 и 15 отсутствуют". Но если в деле 39 листов, то после листа под номером 38 с приведенным выше обвинительным заключением не должен ли следовать протокол особой тройки по рассмотрению обвинительного заключения? На самом же деле под номером 39 подшито заявление младшего брата моего отца - Ильи Трифоновича (вх. К-373 от 22.XII 1956 года) с просьбой сообщить о судьбе арестованного брата. И далее за номером 40 добавлена копия исх. 6/3 21884 от 1957 г. за подписью майора Катунина:

Уполномоченному КГБ при СМ УССР по Сталинской области в г. ЖДАНОВЕ Просим дать указания вызвать rp-на Кисунько Илью Трифоновича, проживающего в г. Жданове, ул. Пограничная, дом 24, и устно объявить, что его брат - Кисунько Василий Трифонович в 1938 году был осужден на 10 лет лишения свободы и, находясь в заключении, умер 18 сентября 1942 года от крупозного воспаления легких.

Одним словом, "органы" решили врать, но только устно. Такова была их "перестройка" после XX съезда КПСС. При этом письмо Ильи Трифоновича и письмо майора Катунина, подшитые к следственным документам после обвинительного заключения, - фактически вместо расстрельного решения тройки, - как бы дают подсказку, как надо отвечать (врать) о судьбе Кисучько В. Т. и Ивашина А. Л. при поступлении запросов от кого бы то ни было. Явный расчет на то, что родственники расстрелянных не станут маяться с их реабилитацией, смирятся с вестью об их почти естественной смерти. Версия с крупозным воспалением легких, кроме того, изложена рукописной пометкой на свободной части листа * 38 после подписи составителя обвинительного заключения Соляного: 14/1 1957 г. сообщено Кисунько И. Т., что Кисунько В. Т. умер 18 сентября 1942 года от крупозного воспаления легких?. Но рядом с этой пометкой проставлен штамп: - Следственное дело пересмотрено и оставлено для дальнейшего хранения в архиве по фонду "осужден к ВМН". Значит, при пересмотре дел после XX съезда КПСС "осуждение к ВМН" было проштамповано как правильное. А как же с протоколом заседания особой тройки? В деле отсутствует первоначальный документ о ее заседании. Только среди документов переписки о реабилитации, проведенной по требованию начальника особого отдела В. А. Сипкевича (в/ч 25617), появилась ?Выписка из копии протокола * заседания тройки УНКВД по Донецкой области от 29 апреля 1938 г., составленная по трафарету: "СЛУШАЛИ-ПОСТАНОВИЛИ- РАССТРЕЛЯТЬ". Почему выписка, да к тому же из копии? Видно, даже в 1965 году было что хранить в тайне не только в подлиннике, но даже в оскопленной копии кошмарного документа из времен 1938 года. Дело в том, что на территории Украины "расстрельные" решения областных троек по групповым делам полагалось утверждать секретарю ЦК КПУ Н.С. Хрущеву .

Не нарком, не чин военный,

никакой не уклонист,

рядовой, обыкновенный

паровозный машинист,

в сорок два неполных года

ты оставил этот свет

с ярлыком врага народа, -

ярлыка страшнее нет.

Сорок два? Как это мало,

я постиг уже потом.

Мне отца недоставало,

когда сам я стал отцом.

Но, оправданный посмертно,

ты без стуков и звонков

появляешься, наверно,

в страшных снах клеветников.

Встань же, батько, прокурором

и возмездия порукой

стукачам и живодерам

и своей святою мукой

за злодейство с них спроси,

приговор произнеси.

Ссылки: