 |
Радиограмма о находке кимберлитовой трубки
Вечером возникла перед нами очень трудная задача. В первые недели в Новом не могли заснуть от нестерпимого холода, теперь замучила бессонница от неизвестности, как сообщить в экспедицию об обнаруженных кимберлитах. Будь в 200-й партии иной начальник, все было бы проще простого, отправили бы кого-то из рабочих в Новый с просьбой зашифровать и передать по рации сообщение в Нюрбу. Но при сложившихся с Куликовым отношениях поступать так было опрометчиво и опасно, неизвестно, что могло прийти ему в голову в глухой тайге... Сполна прочувствовали на себе его отношение, и подобные мысли были вполне оправданными. Оставалось для нас в силе и запрещение пользоваться рацией, никаких шифровочных кодов нам конечно же не давалось, да никто и не мог ожидать от нас такой прыти...
К вечеру следующего дня распрекрасное настроение, достигнув наивысшего пика, стало стремительно снижаться. Помимо постоянных раздумий о способах отправки сообщения в Нюрбу, удручало сознание о невозможности разделить свалившуюся радость. Остававшиеся в Москве никаких вестей о себе не подавали, нам же в первую очередь хотелось подробно рассказать все Н.В. Кинд . В последнее время ждали ее со все возрастающим нетерпением, понадеявшись, что она уже добралась до Нюрбы. Ее обязательность была хорошо известна, никакая распутица не стала бы для нее помехой, и она могла появиться хоть верхом, хоть пешком. Представляли будущую встречу со всеми, казалось бы, наивозможными вариантами, но, как водится, произошла она неожиданно. Невозможно было предположить, что 132-я партия полным составом соберется на кимберлитовои трубке только глубокой осенью.
Однако нельзя было медлить с отправкой сообщения в экспедицию, и ломали головы, как это осуществить. Разные перебирались и отвергались способы, пока не зашли в безнадежный тупик. Имелась, правда, некоторая лазейка - воспользоваться оставленными на рации деньгами для моих личных отправлений и послать в экспедицию "личную" радиограмму, не требовавшую визы Куликова. Но тут возникала проблема иного рода. Многолетняя закрытость алмазных работ давала основание считать, что, передавая в эфир открытый текст с экстраординарным сообщением и тем самым открывая государственную тайну, навлекали на себя серьезные и вполне предсказуемые неприятности. Да и радистка была человеком добросовестным и не стала бы передавать в эфир закрытых сведений. Долго взвешивались все "за" и "против", и, склоняясь к моему предложению, приступили к составлению текста. Юрий Хабардин высказывал пожелание написать его в виде победного рапорта, для которого непременной была виза Куликова, лишавшая затею всякого смысла. По моим же представлениям, тест должен быть кратким и непонятным для всех, даже для радистов, кроме руководства экспедиции. Пока у меня очень еще смутно складывался подобный вариант, требовавший доработки. После двух дней и двух ночей трудных раздумий он уложился в слова, получившие потом широкую огласку: "Закурили трубку мира зпт табак хороший тчк Авдеенко, Елагина, Хабардин".
Руководству экспедиции смысл радиограммы открылся сразу.
Ранним утром 16 июня каюр Иннокентий Иевлев отправлялся в поселок Новый, привьючивая к i оленям немудреную поклажу. Он согласно кивал головой и молча прицокивал языком, сосредоточенно слушая Гришу Герасимова . Все вместе и каждый по отдельности старались мы внушать Иннокентию строго следовать инструкциям, и терпеливому Грише надоело пересказывать одно и то же. Иннокентий бережно завернул в тряпицу и старательно припрятал за пазухой пакет с радиограммой и моей запиской к радистке Ирине с просьбой отправить ее как "личную". Олени последний раз промелькнули среди деревьев и скрылись в тайге, а мы долго стояли, провожая их взглядом и прислушиваясь к удаляющемуся звуку ботала.
Постепенно звук затихал и наконец оборвался, а мы все никак не могли отвести взгляда от деревьев, за которыми промелькнули спины оленей... Потянулись томительные дни ожидания с постепенно поселявшейся тревогой. Тихо и пусто стало в лагере, не хрустели сломанные копытами ветки, не перезванивало мелодичное ботало. Молчаливая и нагнетающая напряжение окружала нас тайга, в которой слух очень обостряется, и с уходом каюра мы постоянно прислушивались ко всем звукам, теряя покой. В стремлении отвлечься от томительного ожидания в сотый, наверное, раз пересказывали сами себе, как пришли к кимберлитам. Тема была неиссякаемой, и говорить о том могли до бесконечности. Но бремя свалившейся и ни с кем не разделенной радости окончательно нас доконало. Сказывалось огромное нервное напряжение и, как тогда казалось, слишком уж затянувшееся ожидание ответа. ... За несколько дней произошло три не находивших ответа загадочных события - внезапное явление Перфильева с отрядом, визиты таинственного топографа и столь же таинственный женский смех. Все это окончательно сбивало с толку, и мы маялись, не находя себе места. Истекали пятые сутки после ухода каюра, растянувшиеся в сознании до бесконечности.
Долгое ожидание повергло в тягостное уныние. Почти полными сутками работали на трубке, выматывая себя и все больше убеждаясь, насколько же высок сорт "табака". Для поднятия настроения присаживались на отвалах и, палочкой перебирая дресву, поднимали ювелирные экземпляры сверкающих на солнце алмазов. А при описании канав алмазы иногда смотрели на нас прямо из бортов... Фантастическое зрелище не надоедало, с прежним восторгом встречали каждую находку, только сосчитать, сколько же алмазов побывало в руках, не брались, любуясь, как "скупые рыцари", сокровищами и с горечью сознавая, что никто больше не видит этой сказочной красоты.
Комары в те дни окончательно взбесились, пикируя на спину и плечи, прокусывая через плотную ткань, ухитряясь проникать сквозь швы и вынуждая нас чесаться спинами о стволы деревьев. Неумолкаемая симфония назойливо лезла в уши, ни на миг не давая передышки и не позволяя приподнять накомарника. Назойливость летающих кровососов скверно отражалась на настроении и портила характеры. Хабардин стал зудеть, как комар, и попрекать меня за фантазерство.
А тат еще зарядили грозы. Противоборствуя порывам обезумевшего ветра, всей своей тяжестью наваливались мы на полы палаток, с трудом их удерживая. Пока боролись под раскатами разрывавшегося грома с громоздким брезентом, стремительно хлынули потоки дождя, сразу же промочившие до нитки. За плотной стеной ливня не видно стало деревьев, в мгновение ока бешеные потоки залили разгоревшийся костер. Продолжительной и страшной была первая гроза с ее жутковатым черным небом, располосованным яркими нитями молний.
Постепенно гроза стихла, воздух наполнялся озоном, и впервые за все последние дни заснули мы как убитые, не приготовив ужина и не услышав ни конского топота, ни доносившегося из тайги крика. Снилось только, что кто-то назойливо барабанит палкой по палаткам и бубнит где-то над ухом: "Куда же вы запрятались, черти!"
Ничего со сна не понимая, с трудом разлепляя веки, выбирались из спальных мешков, оказавшись в жарких объятиях с головы до ног мокрого и хохочущего Игоря Лосева . Старший геолог 200-й партии оказался не просто первым долгожданным "гостем", но стал еще и гонцом, доставившим поздравление от руководства экспедиции, сразу же снимавшее все владевшие нами треволнения. Серафим с Гришей захлопотали вокруг запылавшего костра, крепко привязав взмыленную лошадь. Мы подбирали ему подходящую сухую одежду и получали первые поздравления, обмениваясь беспорядочными вопросами и восклицаниями. Незабываемо прекрасной была эта короткая летняя ночь, напоенная густыми таежными ароматами, обостренными прошедшей грозой. Где-то вдалеке продолжал ворчать сердитый гром, вспыхивали всполохи удалявшихся молний, вслед за ними уходили тяжелые грозовые тучи, небо прояснялось, и отовсюду полились восхитительные душистые ароматы. Терпко запахло багульником, заструились смолистые запахи напившихся дождем лиственниц, к ним примешивался тонкий аромат зацветающего шиповника. Легкий предутренний ветерок смешал запахи цветущей тайги с поднимавшимися душистыми травами, а мы, счастливые, сидели вокруг пылающего костра, забывая подбрасывать в него хворост и оглашая тайгу взрывами радостного смеха. Говорили хором и никак не могли наговориться! Последовательно восстанавливали события последней недели, и в опасении что-либо упустить перебивая друг друга, засыпали Игоря подробностями, которые повторялись по несколько раз. Игорь был благодарным слушателем, внимательно воспринимая каждое слово. В ту душистую ночь он как бы повторил вместе с нами весь затянувшийся путь по логу, мы же с настойчивой решительностью порывались сразу же пойти и показать ему кимберлиты. Наш гость благоразумно выражал желание посмотреть на них при свете дня, приходилось покорно с ним соглашаться, но никогда, казалось, не тянулся так долго остаток самой короткой июньской ночи...
До утра просидели у костра за разговором. В свою очередь, Игорь удовлетворил наше любопытство, рассказав о поднявшемся в Новом переполохе. К вечеру каюр добрался до поселка и, поступая согласно полученным инструкциям, миновал его стороной, постаравшись ни с кем не встречаться. Прямиком направился он на рацию, из рук в руки передал пакет Ирине Смышляевой и сразу же увел оленей в тайгу, задержавшись там на несколько лишних и очень мучительных для нас дней. Ирина подивилась необычности текста "личной" радиограммы, но, не найдя в ней ничего предосудительного, при первой же связи передала в Нюрбу. Радиограмма попала на стол начальника экспедиции Бондаренко , и тут началось...
Экспедиция принялась "бомбить" Новый расспросами, где мы находимся и действительно ли нашли кимберлиты, но ответить на посыпавшиеся вопросы никто не мог. Одному каюру было известно наше место обитания, а он находился в глубине тайги, искать же его никому не приходило в голову.
Куликов взбесился от ярости, приказав Игорю отправляться на розыски. Первым делом он помчался на рацию изливать свою злобу и досаду на ни в чем не повинную Ирину, влепив ей строгий выговор за нарушение служебной дисциплины и подписав приказ о немедленном увольнении. Доставить в это время года в Новый другого радиста не было никаких возможностей, и более месяца она тут продолжала работать. После моего появления в Нюрбе приказ об увольнении отменили, тогда уж сама Ирина, отказываясь далее оставаться в подчинении у Куликова, попросила перевода в другую партию. С первым приземлившимся в Новом самолете она улетела, на смену ей появился радист Ким Болдаев, о котором ранее уже упоминалось как о человеке, не способном хранить чужие тайны.
Игоря Лосева приковал к постели тяжелый сердечный приступ, не позволивший ему сразу уехать. О серьезности заболевания говорила его не по возрасту полная, одутловатая фигура с предательскими мешочками под глазами. Он давно был тяжело болен, и врачи запрещали ему поездки в экспедиции.
Ссылки: