Карпачева С.М.: работа на Магнитке 1931 2

Поскольку практически весь инженерный персонал выходил в одну смену, да еще в удвоенном составе, наша контора - дощатая каморка - всегда была забита молодыми задорными ребятами. Немецкий язык знали по два человека с советской и американской стороны, а английский - только один советский инженер; никто из американцев русского языка не знал. Разговаривали на любые темы: политические, бытовые, литературные.

Это был уже 1931 год. Представления иностранцев о нас были самыми дикими.

"Верно ли, что у вас можно распределять мужей и жен по талонам, - всерьез спрашивал самый агрессивный из американцев, Фримен , которого я считала крайне правым. "А почему чулки у тебя шелковые? Разве советским женщинам разрешено носить такие?" - и так далее, с той же степенью информированности. В области культуры эти очень хорошие специалисты были так же ограничены, как и в "советологии". Мы говорили об американских писателях, и выяснилось, что большинство из них не знало ни Элтона Синклера, ни Дос Пассоса, ни Синклера Льюиса, произведения которых читали многие из нас. И что же говорить о русских писателях. А когда, возвращаясь в США, они заехали в Москву и я пригласила их в оперу, один из них удивленно спросил меня: "Что же, они так и будут петь все время?"

Мой шеф, худощавый невысокий блондин, добродушный и веселый мистер Долл из Питтсбурга считал свою командировку престижной, доказывающей его самостоятельность и квалификацию. За глаза мы его звали "воробушком", так как он важно ходил, иногда подпрыгивая. Он педантично обучал нас, передавая свои практические знания и технические секреты. Еще несколько лет после возвращения в США он посылал мне поздравления с Новым годом. Но однажды он сообщил, что остался без работы, и больше писем я от него не получала.

Мистера Фримена, высокого спортивного американца, мы считали зазнайкой и задирой: он все время стремился продемонстрировать свое превосходство и над русскими, и над своими же товарищами, спорил с нами и задирался больше всех. Но все признавали его смелость: он часто пробегал по таким конструкциям, где и проползти-то было страшно.

Над всей этой молодой разношерстной компанией царил начальник группы фирмачей. При его появлении американцы вставали, болтовня прекращалась. Он задавал несколько вопросов, давал краткие указания и исчезал до следующего дня. Наш начальник Шевченко постоянно призывал нас учиться у иностранных специалистов ("мы ведь им большие деньги платим!"), а учиться было чему. Коксовые печи американцы знали превосходно и многое на стройке могли делать своими руками. При эксплуатации печей полагалось при пятидневной неделе работать пять смен по шесть часов. Но пока шла стройка, мы были не слишком загружены и работали в одну-две смены.

Американцы контролировали укладку сложного фасонного кирпича, проверяли зазоры. А когда дело дошло до установки керамических горелок в обогревательных каналах, они просто блеснули. С верхней площадки печей на длинных шестах инженер опускал в канал поочередно десятки горелок в приготовленные отверстия и поворачивал их так, чтобы они сидели плотно, без зазоров. Ничего этого мы не умели.

Но зато химическую часть завода они знали слабо, так как были очень узкими специалистами и не считали нужным ее знать, в то время как мы, несмотря на краткий курс обучения, получили довольно обширные знания, но, увы, недостаточно точные.

Жили иностранные специалисты у подножия горы Магнитной, в том самом распадке, который я видела из поезда, в поселке "Березки", в коттеджах со всеми удобствами. Там была великолепная столовая, где подавалась икра и прочие деликатесы, различные вина, а водки было немерено. Американцы вдали от своего "сухого закона", да и остальные иностранцы не отказывали себе в выпивке. Нередко немцы и французы дрались друг с другом, вспоминая, кто кого в какой войне победил.

Невдалеке располагался поселок советских инженеров, без удобств и даже без простой столовой. Но все же здесь были вполне сносные жилищные условия - всего по два-три человека в комнате. Часть инженеров жила в кирпичных четырехэтажных домах вблизи стройплощадки. Для рабочих были построены бараки. В землянках обитали раскулаченные - обиженные, озлобленные несправедливостью люди с малыми голодными детьми.

Настоящий город решили строить на правом берегу Урала. Там пока было пусто и предстояло все начинать с нуля. На левом же поставили только самое необходимое - баню, магазин.

Должна с огорчением сказать, что никто из нас не задумывался над судьбой сосланных при раскулачивании крестьян. Здесь, на стройке, они выглядели обычными разнорабочими. Мы были далеки от деревни и считали, что с выходом статьи Сталина "Головокружение от успехов" все ошибки должны быть исправлены. Мне приходилось довольно трудно: на работу меня возили аккуратно, за этим смотрел "начальник" - мой муж, а вот забирали - как получится. Часто я топала все восемь километров по грязи разбитых дорог, мимо бараков, а дальше - мимо землянок раскулаченных. Особенно было неприятно и даже страшно, когда рано темнело. Проезжавшие мимо "ходки" не останавливались. Я шла одна и очень уставала. Иногда, когда меня приглашали ужинать в поселок иностранцев, я оставалась ночевать в советском поселке.

Мы все были захвачены предстоящей грандиозной задачей - пуском завода. Срок его приближался. И вдруг начальник печей Шевченко решил провести сокращение штата, избавившись от двух сменных инженеров. Он вызвал меня и Аню и предложил нам заняться подготовкой аналитического контроля.

"На печах в смену должны работать мужчины", - твердил он. И я, и Аня просто взвыли от обиды. "Мы уже были сменными мастерами в Керчи, почему вы нам не доверяете?" Шевченко отвечал елейным голосом, что он нас не гонит, одну еще может оставить, но не двоих. "Не пойду в лабораторию", " сказала я твердо. " "Ну, тогда я не смогу тебя использовать", - также твердо ответил он.

Я задумалась. Что же, опять искать правду? Где? Решила ехать в Москву , пусть только Шевченко напишет, что не может использовать меня по специальности.