 |
Калмыки остались без скота
Традиционным мерилом богатства у калмыков всегда считалось поголовье скота. Если есть скот - значит, есть еда и будет все остальное. Лишиться скота, взять который с собой было невозможно, означало потерять труды всей жизни, как, например, сегодня потерять все денежные накопления по причине разорения банка. Конечно, людям было трудно смириться с новым - нищим положением. К тому же скотина - это не просто форма хранения капитала, а живые души, которых кормили, чистили, стригли, принимали приплод, выгуливали - и любили.
"Скорбно и тоскливо мычали коровы, блеяли овцы, плакали верблюды: от этой какофонии становилось жутко и страшно, в жилах стыла кровь, волосы становились дыбом" [ 117 ].
Для калмыка-животновода скотина была частью образа жизни, ценностной структуры и даже идентичности. Поэтому переживания, связанные с утратой скота, - часто встречающийся сюжет песен:
Всходило желтое солнце,
Рыдающих людей увозили.
С таким трудом налаженное хозяйство
Брошено и осталось государству.
Обильная, просторная степь моя
Осиротела, осталась без меня.
Мой многочисленный скот
Без хозяина остался
В десять часов ночи
Приехали автомашины.
Все, что оставили мне родители
В наследство, пошло прахом
Калмыков, живших хотонами,
Собирают, делят на группы и увозят.
А скот, оставленный в загоне,
Без хозяев ревет и мычит.[ 121 ]
Домашние животные, брошенные на произвол судьбы, собранные воинскими частями, подобранные мародерствующими соседями или погибшие без воды и корма, оставались "на совести" хозяев, о них болела душа тех, кого самих увозили в "скотских" вагонах, символически приравняв к скоту, поскольку в мире человеческого для них места не нашлось. То, как о скотине волновались люди, ехавшие в "товарняк-вагонах", красноречиво иллюстрирует сочинение, которое старшеклассник элистинской школы написал в 1997 г., очевидно, впитав рассказы близких людей о дне выселения.
"Это был обычный день: мороз минус 14, снежные ямы и небольшие сугробы. Птиц не было, казалось, они сменили место жительства. И правда, в условиях резко континентального климата жизнь в Калмыцкой АССР становилась невыносимой. В сарае кони, верблюжонок и пара овец приуныли, может быть, им было холодно, но этого быть не могло, так как животным обычно нравится зима: корм - рядом, вода - недалеко, в это время животные находятся в некотором полунаркотическом состоянии. Старый конь Абуба, жуя жвачку желтого цвета, вспоминает о своей молодости, когда он был лучшим жеребцом в округе, глаза его полузакрыты, наверное, он мечтает о том, чтобы выйти в поле и вдохнуть терпкий аромат цветущей степи. Овечка Цагана, не принесшая в этот год приплода, явно грустит, ее большие голубые глаза устремлены в сторону решетки, отделяющей ее от полукровки, заезженного и чем-то постоянно недовольного Мальчика. Хотя в состав его крови входили 25% "донского казака", он держался всегда уверенно и спокойно, глядя с видимым высокомерием на овец-соседей и лежащего рядом Абубу. В свои шесть с небольшим Мальчик отнюдь не считался отличной скаковой лошадью. Обычно ночью Мальчик плохо спал, скорее всего, о чем-то размышлял, судя по тому, как он тупо и зло смотрел на овец, он думал о том, чтобы доживающая второй десяток лет овца скорей погибла под ножом Бемби. Кони - это не птицы и не верблюды. Скрестивший передние ноги верблюжонок, казалось, один радостно встречает новый день. Поднялся сильный ветер, где-то, не смолкая, кричал серый ворон. Было видно, как одинокое дерево на холме плачет, сопротивляясь лихому ветру-наезднику. Ветер свищет и что-то кричит.
Она работала в больнице села Садовое. Держа небольшое хозяйство, она еле успевала управляться. Ей помогали ее дети. Старшему Бембе было 12 лет, младшему Саналу - 7. После того как всю ночь она провела в больнице на дежурстве, она возвращалась домой. Она мечтала о весне, как будто под наркозом, не ощущая голоса ветра, который ослабевал.
Муж ее был на фронте, писем давно не приносили, письма, как птицы, которые молчаливо говорят самое сокровенное и глупое, они посредники между куполом неба и заснеженной землей.
В доме были солдаты. Она издали увидела их военные бушлаты и ремни со сменными магазинами для ППШ. Почувствовав неладное, она засеменила по скользкой дороге. Руки ее дрожали, не спавшая необходимые три часа для восстановления баланса сил, женщина выглядела потрепанной и усталой, как дворник. В ее глазах проснулось беспокойство. Когда она вбежала в дом, солдат с автоматом наперевес и темным полузамерзшим лицом сказал о том, что на сборы ей дают полчаса, их выселяют. Солдат сказал, что нужно взять только необходимые вещи и прийти всем к сборному пункту. Она прижала к себе детей и стояла так до ухода солдат, после чего стала собирать вещи, которых было не очень много. Посмотрев в окно, она увидела суетившихся людей, рядом стояли солдаты и о чем-то говорили, один солдат почему-то молчал и смотрел в землю, он не реагировал на слова других солдат, он был ингушем или чеченцем, это было видно по его лицу и по тому, что он весь сжался от холода. Он стоял и тихо что-то пел, вероятно, на своем языке, так как другие солдаты удивленно посмотрели на него и замолчали. А он все пел и смотрел то на небо, то на землю, то на автомат. Он пел: "Шень мавэээ, шень мавэээ" [ 122 ]...
Он пел об отце, о брате, о матери, о земле, о небе, о птицах, о горах. Задул резкий ветер, ветер - хозяин в небе и на земле, он как будто проснулся, очнулся и закричал так, словно подпевая и подыгрывая тому чеченцу или ингушу, а может быть, карачаевцу. Деревья подхватили эту песню и музыку своими голыми стволами. Мальчик видел это, он смотрел на это, как всегда, тупо и зло.
Ровно через полчаса калмыки были на сборном пункте, их было довольно много: старики, они были так беспомощны и немощны, что ветер смеялся над ними; женщины и дети, которые были полураздеты, на глазах их были слезы. Их погрузили на машины (женщин с грудными детьми и стариков), раздав карточки. Находясь в кузове машины, она вспомнила, что оставила серебряные сережки в большом сундуке - это был подарок мужа, но машина уже отъехала. Плач смешался с криками. Ветер, ничего не понимая, несся вперед, обгоняя машины. Дорога была длинной. Всю дорогу она плакала и смотрела в белую, безжизненную степь, прощаясь с ней, с ветром и родным небом. Наконец, она приехали. Солдат, сидевший за рулем и куривший, вылез и буркнул, чтобы все вылезли. В его лице что-то напоминало человека, который не сдерживает данных им обещаний. Он бросил окурок и стал помогать одному старику слезть с кузова. Солдат сказал, что они на железнодорожной станции, что пока есть время, калмыкам надо набрать кипятка в дорогу. На железнодорожной станции оперуполномоченный сдал все семьи калмыков под расписку. А ветер резвился в стоящем на станции поезде, так как двери были открыты, большие, широкие двери. Ветер узнал запах, царивший в поездах, такой запах был в базу, где находились Абуба, Мальчик, Цагана и верблюжонок, но он не нашел их и засвистел разочарованно. Внезапно ветер увидел, что в эти вагоны стали сажать людей, которых он сопровождал от Садовки до станции.
Он видел, что люди плачут и кричат, и он стал тоже плакать и кричать, петь и танцевать под музыку уходящих поездов. Странно, подумал ветер, зачем людям менять место жительства, они ведь не птицы, которым всегда что-то нужно. Зачем им это? Подумав так, ему стало интересно, и он побежал за поездами, уходившими в голубеющую даль, нарушая ее гармонию, ему было очень жаль, ведь было так красиво! Стуча колесами по рельсам, эшелоны катились нехотя, вразвалочку. Ветру нравился этот стук, и он стал подражать поездам, издавая звук, похожий на звук ударных инструментов. Ветер смотрел сквозь изморозь стекла на машиниста, улыбаясь ему. Ветру нравился звук, издаваемый поездом при остановках. Но ему не нравился запах замороженных трупов в санитарном вагоне, и он просил машиниста начинать отправляться. Люди, которых он видел на станциях - остановках, были угрюмы и злы, непохожи на тех, кто жил в безмолвной степи, веселых и смеющихся. Люди на станциях смотрели на поезд, в котором сидели люди из белой степи, отворачивались и уходили. Иногда кто-нибудь из калмыков выбегал за кипятком или водою. Ветер видел одинаково одетых людей с "железками" на боку, он видел, как они выносят мертвых людей из вагонов, кладя их поверх других в санитарный вагон, иногда трупы выбрасывали, оставляя собакам. Однажды он увидел, как выносят тело маленького Санала, идущие рядом люди плакали. Станция сменяла станцию, лес - лес.
Проснувшись, Бембя потрогал старика, лежащего рядом, он был недвижим. Бембя заплакал, вспомнив о матери и видя уже третий труп за день. Мысль о матери не давала ему покоя, ведь она ушла на станции за кипятком, а сейчас ее нет. Он хотел встать, но разлитая кем-то вода не дала ему подняться, он не ел с утра, силы покидали его, а ветер носился над поездом и пел песню чеченца или ингуша, а может карачаевца [ 123 ].
Ссылки: