Жилище ссыльных калмыков

Одной из характеристик этнической или социальной группы является жилище. В каких комнатах, землянках, домах, квартирах устраивались калмыки на новых местах? Что было запланировано властью, какова была жилищная политика на местах? Жилище всегда отражает социальный и экономический статус хозяина. Жилье спецпереселенцев также отражало статус и степень адаптации в местное сообщество. В приведенных ниже рассказах ясно прослеживается, как за тринадцать депортационных лет менялось положение калмыков и из угла чужого дома, из палатки на льду, из землянки на несколько семей люди переселялись в построенные для себя, собственные деревянные дома. Но память о депортации - память травматическая, она хранит в себе то, что прочнее связано со стрессом, поэтому она сохранила самые яркие воспоминания о жилище и о пище в экстремальных условиях.

Связанная с телесностью обстановка также запомнилась надолго: сырость, холод, плохое освещение. Ретроспективный взгляд, нацеленный на период депортации, как бы провоцирует вспоминать то, что отличало калмыков от других, подчеркивая статус спецпереселенца, то, что особенно выделяло их из местного сообщества. Обычная еда и обычное жилье, такое же, как и у сибиряков, упоминаются, когда они были у других, а у калмыков отсутствовали. Как только они появляются у калмыков, уже воспринимаются как норма, о них лишь упоминают и больше не вспоминают.

Как видно из рассказов, самым легким решением для властей было принудительное расселение спецпереселенцев в сибирских семьях. Первые воспоминания - об угле в чужом доме.

Мы приехали в село Богдановка, колхоз "Новый мир". Нас поселили в холодное, неотапливаемое помещение клуба. В этом клубе мы провели сутки. Нас пропустили через баню. Председатель колхоза расселял все семьи. Колхозникам в приказном порядке подселяли "калмыков - изменников Родины". Никто из них не хотел принимать нас. Они нас боялись, говорили, что людоедов везут, чертей с рогами, в общем, свои были сказки- присказки. Председатель колхоза прихрамывал сам, привез нас в какой-то дом, говорит: встречай, Мефодий Иванович! Тот так затылок почесал, говорит: ну что же, теперь надо ваш приказ исполнять, время-то военное.

Дед был уже пожилой, говорит нам: у нас лишних кроватей нет. В доме было чисто, уютно, тепло. Мама сразу по-русски стала говорить: мы вас понимаем, вам же сказали, везут чертей. Посмотрите, может, найдете рога у меня или моих детей? Мать никогда духом не терялась. Они удивляются, что по-русски говорит. А мама же детство в Оренбуржье провела, среди русских.

- Проходите. - Если мы не черти, то людоеды, что ли? Будем голодные, так, может, и вас съедим.

- У вас сил не хватит нас съесть. Это у них такая перепалка была.

- Конечно, наши зубы вас не возьмут.

- Проходите, вот угол для вас. Мы зашли, руки-ноги помыли. Достали свои вещи: перина пуховая, одеяла пуховые красного атласа, подушки, наволочки такие красивые, вышитые, все чистое. Простыни, пододеяльники, покрывало - все как полагается. Не угол, а пол комнаты заняли.

- Ничего, ничего - говорит дед Мефодий Удовиченко, а сами спали: дед на кровати, бабушка на полатях. Они нас сразу чайком напоили. Чай, картошка и все. С первого дня подружились, может, знание русского языка, может, юмор сблизил. Мать потом говорит: если думаете, что изменники, то вот письма мужа с фронта. Бабка говорит:

- как тебя звать?

- Клавдия Александровна.

- Для нас ты будешь Клаша. Клаша, мы тебе верим [ 196 ].

Нас подселили к главному бухгалтеру колхоза Шерстюку Ивану Францевичу. Сам с Украины, он во время войны убегал от немцев и попал аж туда. В семье их было четверо. И мы до весны прожили в этой семье. Мы с братом и мамой, бабушка, наш дядя Кётяря с женой, тетей Халгой и их сын - всего семеро. Мы жили в одной комнате, не было ни одной кровати, спали все на полу, а я спал на сибирской лавке. У сибиряков вместо стульев были лавочки вдоль стены шириной 30 см. Когда мы жили дома, у нас была большая деревянная кровать. Меня укладывали к стенке, потом брата, с края ложилась мать. Я мог через брата и мать перекатиться, упасть на пол и, не просыпаясь, спать на полу. А на доске в 30 см я умудрялся спать и не падал [ 197 ].

Но после первых месяцев, а для многих и сразу надо было самим обустраивать жилье из нежилых помещений или рыть землянки после того, как земля оттаяла. Места, где калмыки селились компактно в плохо обустроенных жилищах, видимо, настолько выделялись на общем фоне своей экзотической нищетой, что часто получали среди местного населения и среди самих калмыков снисходительные и ироничные названия, например, "Хотон", как назывались небольшие поселения родственников по-калмыцки, "Копай-город" или "Калмыцкая АССР".

Из школы нас сразу переселили в заброшенный подвал - овощехранилище. Сырое, темное помещение длиной около 40-50 м. В нем мы прожили почти до осени 1944 г. Условия скотские = не описать. Можно было только смотреть со слезами на глазах. Сейчас вспоминаю и плачу. Многие умерли, не дожив до весны. Летом из взрослых калмыков создали бригаду, которую окрестили "копай-город", и заставили копать для землянок ямы глубиной около двух метров, шириной и длиной около 4-6 метров. Стены изнутри обмазали глиной, полом служило дно ямы. Для входа и выхода сделали ступеньки, как в подвал, с одной стороны маленькое окошечко, соорудили в углу печку. От таких обустройств ни света, ни тепла не получилось, но зато сырости было вдоволь. В эти землянки поселили по две-три семьи. Жить пришлось в условиях полной антисанитарии. По сравнению с жизнью в первые полгода, практически, улучшения условий быта не было. Поэтому люди сильно болели, а голод и холод еще больше усугубляли положение. И за зиму 1944-1945 гг. смерть унесла очень много калмыков. В одной нашей землянке умерли шесть человек: мои сестра Зоя, братишка Володя; из трех человек другой семьи (жена, муж и его брат) - все трое, и еще один солдат, пришедший из Широклага, но так и не успевший найти семью. Только через три-четыре года некоторые, у кого были возможности, сложили саманные домики и выбрались из землянок. Многие жили в тех землянках лет 7-8, а некоторые - вплоть до возвращения на родину. И то место, иронизируя, называли "Калмыцкая АССР".

Выгрузили их в Алтайском крае, Рубцовском районе. Поселили их и еще одиннадцать семей в бараке, размером приблизительно восемь на восемь. Условия были ужасные: зимой умерших людей не хоронили, а складывали в коридоре до весны, только весной трупы хоронили, так как зимой невозможно было копать могилу; зимой ходили на кладбище ломали кресты, чтобы хоть как-то согреться; на все двенадцать семей было всего две пары валенок [ 198 ].

Как вспоминала моя знакомая, "бабка одна в бараке полы мыла из кружки, рукой побрызгает и подметает - это значит, она никогда на деревянном полу не жила". Рассказывали, что "в первое время жили в кошаре, где раньше держали овец" [ 199 ].

О тяжелых условиях, в которых вынуждены были жить калмыки, писали даже привыкшие ко многому государственные чиновники. Через десять месяцев после прибытия в Томскую область оказалось, что спецпереселенцы, переданные для трудового использования на Томской пристани, расселены в неотремонтированных и неприспособленных для жизни в зимних условиях помещениях, в которых стены и двери не утеплены, окна не застеклены, печи не отремонтированы. Помещения содержатся грязно, имеется большая скученность. Из-за отсутствия необходимой мебели спецпереселенцы вынуждены принимать пищу и спать на полу [ 200 ].

Заместитель министра внутренних дел Узбекской ССР Г.С.Завгородний докладывал в своем отчете, что "калмыки-спецпоселенцы проживали в антисанитарных условиях при отсутствии обуви, постельных принадлежностей, приусадебных участков и т.д. [ 201 ].

Как отмечалось в одном донесении из Новосибирской области, в бараке Тимирязевского механического пункта с жилплощадью 34 кв. м. размещалось 148 чел., на каждого жильца не приходилось и 0,3 кв.м., люди размещались на нарах в два-три яруса. А в похожем помещении, площадью 28 кв. м., теснилось 131 человек [ 202 ]. Я пытаюсь представить, как это возможно, и у меня не получается.

Ссылки: