Горький был трудолюбив и активен

Ко всем этим условиям успеха добавим еще одно, исключительно важное: Горький был трудолюбив и активен, как мало кто в русской литературе. Для примера: "Супруги Орловы", "Мальва", "Бывшие люди", "Коновалов", "Варенька Олесова", "Как меня отбрили" - всего два десятка классических рассказов - написаны с осени 1896 по осень 1897 года, и это не считая непрерывной газетно-журнальной поденщины - святочных, рождественских рассказов, фельетонов, да плюс стихи на случай, да множество писем, да все это на фоне туберкулеза . Продуктивность Горького-писателя сравнима только с жадностью Горького-читателя: глотавший за ночь по книге, он пишет в неделю по рассказу или очерку, и все это солидного объема и ровного, замечательного качества.

Не зря Чехов ему написал в это время: "Вы спрашиваете, какого я мнения о ваших рассказах. Талант несомненный, и притом настоящий, большой талант. Меня даже зависть взяла, что это не я написал. Вы художник, умный человек. Вы чувствуете превосходно, вы пластичны, то есть когда изображаете вещь, то видите ее и ощупываете руками! Это настоящее искусство". Дождаться от Чехова столь серьезных комплиментов удавалось немногим. Особенности горьковского стиля точнее всего явлены в уморительной пародии Куприна , над которой сам Горький - человек обидчивый, несмотря на репутацию скромняги, - заливисто хохотал. Называется она "Дружочки".

"В тени городского общественного писсуара лежали мы втроем: я, Мальва и Челкаш. Длинный, худой, весь ноздреватый - Челкаш был похож на сильную хищную птицу. Мальва была прекрасна. Сквозь дыры старых лохмотьев белела ее ослепительная шкура. Правда, отсутствие носа красноречиво намекало об ее прежних маленьких заблуждениях, а густой рыбный запах, исходивший от ее одежды на тридцать пять сажен в окружности, не оставлял сомнений в ее ремесле: она занималась потрошением рыбы на заводе купца Деревякина. Но все равно, я видел ее прекрасной. "Все чушь!" сказал хрипло Челкаш. - и смерть чушь, и жизнь чушь. Мальва хихикнула и в виде ласки треснула Челкаша ладонью по животу. "Ишь ты? Кокетка!" промолвил Челкаш снисходительно.- И еще скажу. Влез бы на Исаакиевский собор или на памятник Петра Великого и плюнул бы на все. Вот говорят: Толстой, Толстой! И тоже - носятся с Достоевским. А по-моему, они мещане!.

Ну, тут Горькому досталось за статью 1905 года "Заметки о мещанстве" - действительно не особенно удачную. В третьей заметке из этого цикла, опубликованного в горьковско-ленинской "Новой жизни" , так прямо и сказано:

"Вся наша литература - настойчивое учение о пассивном отношении к жизни, апология пассивности. И это естественно. Иной не может быть литература мещан даже и тогда, когда мещанин-художник гениален. Ожидаю, что идолопоклонники закричат мне: "Как? Толстой? Достоевский?

Я не занимаюсь критикой произведений этих великих художников, я только открываю мещан. Я не знаю более злых врагов жизни, чем они. Они хотят примирить мучителя и мученика и хотят оправдать себя за близость к мучителям, за бесстрастие свое к страданиям мира. Большая часть их служит насилию прямо, меньшая - косвенно: проповедью терпения, примирения, прощения, оправдания".

Тут, пожалуй, автор действительно перебрал в полемическом задоре, потому что даже и толстовская проповедь не исчерпывается непротивлением, отрицает только насилие, а с Достоевским все и вовсе неоднозначно. Но вернемся к пародии, которая при всем пиетете Куприна к Горькому - как- никак, "Поединок" посвятил - отражает растущее раздражение против него.

- "Зарезал я одного купца,- продолжал Челкаш сонно. - Толстый был. Кабан. Ну, освежевал я его. Там всяки кишки, печенки! Сальник один был в полтора пуда. Купца ежели резать - всегда начинай с живота. Дух у него легкий, сейчас вон выйдет. Потом пошел я на его могилу. И такое меня зло взяло. - Подлец, ты, подлец! - думаю. И харкнул ему на могилу.

- Все дозволено, - произнесла Мальва. "Аминь",- подтвердил Челкаш набожно, - так говорил Заратустра. "Падающего толкни,- подумал я, встал, плюнул еще раз и пошел в ночлежку".

Это тоже привет более позднему Горькому, уже не босяцкому. В горьковской повести 1901 года "Трое" Илья Лунев убивает ростовщика, сцена очень грубая, натуралистичная,? да потом еще и плюет на его могилу:

"Из-за тебя, проклятый, всю свою жизнь изломал я, из-за тебя!.. Старый демон ты! Как буду жить? - Навсегда я об тебя испачкался!

Ему хотелось громко, во всю силу кричать, он едва мог сдерживать в себе это бешеное желание. Он оттолкнулся от дерева, - фуражка с головы его упала. Наклоняясь, чтоб поднять ее, он не мог отвести глаз с памятника меняле и приемщику краденого. Ему было душно, нехорошо, лицо налилось кровью, глаза болели от напряжения. С большим усилием он оторвал их от камня, подошел к самой ограде, схватился руками за прутья и, вздрогнув от ненависти, плюнул на могилу. Уходя прочь от нее, он так крепко ударял в землю ногами, точно хотел сделать больно ей!.."

Психологически это, конечно, не особенно убедительно, и ничего, кроме омерзения, такой герой вызвать не может, - но ярко, что да, то да. Впрочем, с точки зрения хорошего вкуса, почти вся великая литература - перебор и избыток.

Ссылки: