 |
Головин И.Н.: отступление - остался один
Я предложил начинжу:
- Давайте выспимся, Николай Иванович! Заберемся в сенной сарай, зароемся в сено. Отоспимся. Легче идти будет. Кузнецов замялся :
- А вдруг немцы придут? Я уже партбилет на дно противогазовой сумки, под противогаз положил. Понимаете? Сначала думал в землю зарыть и место заметить, где зарыл. Но нельзя же. Саперы стояли в ожидании, какое мы примем решение.
- Мне нельзя оставаться спать, - продолжал Кузнецов.
- Мне надо с ребятами мосты взрывать. Немцев задерживать. Вы отоспитесь, а мы пойдем. Так на улице деревеньки мы и расстались, и никогда я больше о милом начинже ничего не слышал. Вскоре я нашел сарай с сеном до половины высоты. Поднялся, зарылся в сено и мгновенно заснул мертвым сном. Спал крепко и, как видно, долго. Проснулся хорошо отдохнувшим и сразу почувствовал пустоту в желудке. Сухарей в вещмешке уже не было. Все давно съедены. Все НЗ давно сварены. Оставалось в мешочке, сшитом мамой, несколько ложек сахарного песку и кусочек сыра, присланный в посылке из дома. Сыра в объеме не больше двух пальцев. Где-то на северо-востоке, совсем близко застрекотал пулемет. Стих. Наши? Немцы? Почему-то уверенно представил себе, что стреляют немцы. Страха опять не было. В сарае было тихо. Выглянул через щель между бревнами на улицу. Ни души. Съел сыр и половину сахара и совсем не насытился. Снова застрекотал пулемет. В памяти вспыхнуло окно из кухни во двор в Гороховском переулке и отчаяние мамы: "Игорь, зачем ты это делаешь!" "Надо идти", - сказал я себе. Моя часть ушла. Для них я больше не существую. Я больше никому не нужен. Мое будущее целиком зависит от меня самого. Я добровольно пошел в ополчение. Никто не мог меня заставить идти в солдаты. Я решил в июле, что надо так сделать. Но здесь моя жизнь сгорит по дешевке. Я могу сделать гораздо больше. Могу работать на аэродромах, ремонтировать радиоаппаратуру и другие приборы. Не может быть, чтобы восемь университетских лет стоили только того, чтобы я носил письма штаба на батарею или перечерчивал с начинжем конструкцию накатов на НП, КП и землянках. Нога почему-то идет без боли. Но надолго ли ее хватит? Пока идет, надо двигаться к своим. Я слез с сена, отряхнулся, вскинул винтовку на плечо, а противогаз засунул под сено - он теперь только лишний, ненужный груз. Силы надо экономить. Дорога из деревни на восток спускалась под гору к лесочку. Слева в лощине вновь застрекотал пулемет. Тихий солнечный вечер. В леске было много шиповника. Я стал есть его вяжущие красные плоды и выплевывать жесткие косточки. Вскоре показалась опушка. Под ногами скользкая грязь на дороге. Пахнет прелью. На опушке начался крутой подъем. В небе гудел самолет. Когда поднимался на пригорок, разглядел, что это итальянская "рама", как мы называли двухфюзеляжный самолет. Их мы считали разведчиками. Шла молва, что они стреляют из пулемета даже по одиночным бойцам. Я присел на пригорке. Подождал, пока "рама" пролетела. Когда приподнялся, услышал наверху пригорка голоса. Наши? Немцы? Приложил ладони к ушам. Распознал детский, спокойный зов: "Ма-манька!" Значит, наши. Пошел вверх. Увидел группу людей, копающих землю. Среди них благообразный бородатый старик с лопатой. За ними группа домов. Подошел к ним.
- Здравствуйте. Что копаете? - Да вот укрытие для женщин и детей копаем, - отвечал старик.
- Неровен час, сюда снаряды залетят.
- А зачем же такую широкую яму? Попадет в нее снаряд, всех убьет. Надо узкий окопчик, да и не прямую щель, а с изломами. В один конец попадет, другие уцелеют. - сказал я.
- И вправду, окопчик надо бы. Копавшие женщины остановились, прекратили работу.
- Что ж ты, дед, не додумал, - заговорили бабы.
- Эх, ты! Покряхтели, но переделывать не хотелось. Яма была уже по пояс. Группа домов с коровниками стояла на вершине холма метрах в трех- четырехстах от деревни, в низинке. Посреди деревни возвышался массивный пятиглавый храм. К деревне с севера на юг угадывалась дорога, а за ней река.
- Как называется деревня? - спросил я.
- Да это совхоз "Пречистая". У нас скотные дворы совхоза.
- Пойдемте, бабы, ужинать, - предложила одна из женщин. Завтра окоп исправим, а сейчас и так заночуем. Солнце садилось. Все пошли в избу, позвали и меня. В избе я поставил винтовку у двери, снял вещмешок со свернутым одеялом и пилотку. Сели к столу.
- Немцы не заходили сюда к вам? - спросил я.
- Не, сюда не заходили, а в деревне они с утра, - ответила одна из женщин. У меня так и подтянуло живот.
- В деревне немцы? Не трогали они вас?
- Нет, не трогали. Бабы с ними встречались. Лопочут непонятное. Но смирные. А днем бой был. Наша часть подошла - с ней сколько стрельбы было. Человек восемьдесят наших в плен взяли, в церковь заперли. Среди запертых есть и раненые. Позже командир на машине проезжал, так они из пушки по машине, когда она по мосту через Гжать переезжала. Машину в клочья разнесло. Пока стреляли, несколько изб загорелось. Никто не тушил. "Вот это влип, - подумал я.
- Немцы в трехстах метрах. И не мой ли это батальон днем на них напоролся? Ну, сейчас стемнело. Едва ли в темноте немцы придут". Я продолжил вместе с крестьянами ужин из картошки и черного хлеба. В это время через избу перелетел с воем снаряд, и раздался выстрел. Все на минуту притихли. После ужина я стал собираться в путь. Решил надеть на себя вторую пару солдатского белья, чтобы было потеплее. Расспросил про дорогу, глубока ли Гжать, не видели ли немцев на дороге.
"Днем мотоциклисты ездили", - сказали мне. Едва вышел из избы, как за мной защелкнулся запор двери. Стояла мертвая тишина. Выпал густой туман, по-мистически удачный. В пяти шагах ничего не было видно, но я ясно видел звездное небо. По нему легко определил страны света. Выдернул из плетня большую толстую жердь и пошел на восток, спускаясь к дороге и Гжати.
В это время в деревне раздались выстрелы минометов, крики, и вскоре заполыхало пламя пожара на южном конце деревни. Я остановился, прислушиваясь. Крики замолкли. Продолжал спускаться по насыпи, прощупывая жердью путь впереди. Нащупал придорожную канаву, вышел на дорогу. Мертвая тишина. Перешел дорогу и вторую канаву за ней. Сразу начался крутой спуск к реке. Река текла параллельно дороге на юг. Ступил в воду. Тонкий ледок похрустывал при моем движении. Жердью щупал песчаное дно впереди. По колено,., по животик. Затем начался подъем, и я вышел на восточный берег, удаляясь от зарева, видневшегося сквозь туман. Ноги постепенно сохли и согревались. Через километр-полтора подошел к другой деревне, погруженной во мрак. За деревней набрел на огромную скирду хлеба. Остановился около нее и задумался. Поджечь? Немцам не достанется, но и свои останутся ни с чем. Еще начнут преследовать кого- либо за поджог. Лучше оставить так. Себе бабы что-нибудь да припрячут.
Кончилось поле со стерней, начал спускаться в ложбинку луг. Что-то зачернело впереди. Подошел ближе - зарядный ящик с дышлом, к такому ящику цепляют полевую пушку. Одно колесо сломалось, вот и бросили. И по непонятной причине вдруг здесь меня объял страх. Такой, как в детстве, когда идешь по темноте и кажется, что кто-то крадется сзади. Пришлось сдержать себя, чтобы не побежать. Когда вошел в лес, снова наступило отупение без мыслей, без переживаний. Поглядывая на небо, чтобы не сбиться в направлении движения, я продолжал путь по лесу. Взошла луна. Ее освещенный бок показывал на восток. Туман исчез, и вскоре я вышел на прямую просеку. Я знал по топографическим картам, что леса наши рассечены сетью просеков с севера на юг и с востока на запад, разбивая лес на квадраты со стороной в один километр. По луне определил, что просек шел с запада на восток. Вскоре дошел до перекрестка с меридиональным просеком. Через несколько шагов заметил что-то белеющее ни краю дороги, идущей по просеку. Песок от свежевырытого окопчика. Такой же окоп оказался по другую сторону дороги, идущей по просеку. Задумался, чьи это окопы. Они были вырыты наискосок к дороге - так хорошо обороняться от стрельбы с востока и стрелять на восток. Значит, здесь были немцы.
Ссылки: