 |
Головин И.Н.: ополченец Восемнадцатой дивизии Ленинградского района
В институте начали готовить набор народного ополчения. Рас- пространилось название: Восемнадцатая дивизия Ленинградского района . Зачисление в дивизию объявили добровольным. Но в то же время парторг нашей кафедры физики Анатолий Иванович Цепов , видимо, имел задание дать в ополчение определенное число людей. Вскоре Федор Александрович Мевис прибежал, возбужденный, к Лапушкину: - Меня посылают бить колбасников! Записали в противотанковую артиллерию! На кафедре начались обсуждения задач ополчения. Преобладало мнение, что дивизия будет охранять город от возможного воздушного десанта на Москву. Что записавшиеся будут на казарменном положении, но в черте города. Стало быть, есть реальная угроза десанта? Мне стали видеться эсэсовцы на крышах домов, спускающиеся на улицы. А я безоружен и ничем не могу противостоять любому их притязанию. Воображение рисовало эсэсовцев, входящих в дома, творящих произвол.
Оружие необходимо каждому! Так из страха родилось решение: и мне надо записаться в ополчение.
Но Люся вот рассуждает по-иному. Она - здоровая, но получила медицинскую справку, что не может участвовать в трудовых работах. Вчера беседовал на кафедре химии, что надо записываться в ополчение. Но там тоже рассуждают иначе. Молодая ассистентка даже расплакалась на мои доводы, что всем надо идти или в ополчение, или на трудфронт строить оборонительные рубежи. У нее, мол, не в порядке позвоночник, в детстве признавали туберкулез. Ей нужен режим. Но все эти рассуждения только укрепили мое решение, что надо идти. Олег в армии. У него оружие. На заводы нас не зовут. Мы никакого участия в борьбе с нападающими не принимаем. Бессодержательны трудовые работы. Сиди здесь и дрожи, ожидая нападения с неба. Нужно оружие, чтобы защититься. Без оружия страшно!
Сказал парторгу Цепову , что записываюсь в ополчение. Он обрадовался. Вскоре узнал, что он записал и техника Михаила Федоровича Баусова . Тот был на грани слез, но вынужден был подчиниться. На воскресенье 6 июля назначили собрание всех записавшихся. В аудитории набралось человек 50. Кто-то говорил речь об обороне Москвы. Затем устроили перекличку. Когда перекликавший назвал мою фамилию, и я откликнулся, он запнулся: -
Кандидат наук, доцент. Не отказываетесь, не передумали? - Нет. Перекличка продолжалась. На вторник 8 июля назначили явку с вещами в школу на Беговой улице. Когда я дома объявил родителям о моем решении, мама пришла в ужас и заплакала. Отец промолчал, а на следующий день сказал, что гордится мною, гордится, что оба сына пошли защищать свою родину.
В понедельник я зашел к Люсе попрощаться. Она сидела за роялем. В такую пору за роялем! Как может ее не касаться все происходящее? Наверное, ее переживания были сложнее моих. Она проронила фразу: "Чем хуже, тем лучше". Вот оно что. Она всегда с большой болью переживала аресты, особенно, когда они обрушивались на свободно рассуждавших ее друзей-студентов. Но рассуждать так, как она, я не мог. Сейчас под угрозой моя родина, свобода и самостоятельность всех нас. Не далее полугода назад все мы читали тонкую книжку "Гитлер против СССР". В ней ясно сказано, что Гитлер ставит задачу истребить больше половины славян, а оставшихся сделать рабами. Внутри страны со своими разберемся потом. Сейчас надо отбиться от нападающих. Встреча с Люсей была короткой. На прощание я попытался ее обнять и поцеловать. Она увернулась. С досадой и твердостью в душе, что я решил правильно, не оборачиваясь, захлопнул входную тяжелую дверь и ушел к себе.
Утро прощания с мамой было ужасно. Она держалась, но явно была в отчаянии, пока я укладывал вещи в свой видавший походы по Кавказу серый рюкзак: мое тонкое шерстяное грубое одеяло, осеннее пальто, кепка, бритва и кисточка, носовой платок, немного сахара и кусок сыра, три рубля денег, вот, пожалуй, и все. Но рюкзак получился большой и довольно тяжелый. Отец благословил меня крестным знамением, как это он делал всегда на прощание. В ушах остался только возглас отчаяния моей мамы, когда я выходил через кухню в подъезд: - Игорь, зачем ты это делаешь? Этот возглас не забылся и сейчас через сорок лет после всего пережитого, со всей его интонацией отчаяния, бессилия и безутешного горя. Пересекая двор, я чувствовал на спине ее взор через окошко кухни. Но я уходил, стиснув зубы и зажав сердце, не оборачиваясь. Поворот под арку, я скрылся от мамы. Все кончено. О будущем мыслей не было. Но было совсем не страшно. Совсем не так, как при проводах Олега на фронт, когда в страхе о его будущем я стиснул его в объятиях в коридоре нашей квартиры, когда он 24 июня уходил на поезд.
Во дворе школы на Беговой скопилось несколько сот человек. Часам к десяти по двору расставили несколько столов, и началась регистрация прибывших. Навели какую-то систему регистрации, я встал в очередь, где было человек десять незнакомых мне людей. Спрашивали фамилию, имя, отчество, место работы, специальность и другое. Стоявший передо мной назвался химиком. Его без колебаний записали в химроту. Настал мой черед. Когда я назвал свою специальность
- "физик", лейтенант задумался.
- Это что же за специальность? А! В школе опыты показываете? А электричество знаете?
- Знаю.
- Запишу я вас во взвод управления батареи семидесятишестимиллиметровых пушек? Будете связь обеспечивать.
-Телефон и телеграф знаете? Азбуку Морзе учили?
- Нет, не учил.
- Ну, выучите. Итак, вы на батарее семидесятишестимиллиметровых пушек пятьсот второго полка нашей ополченческой дивизии .
- Кто командир полка?
- Пономарев.
Следующий! Ну что же, подумал я с усмешкой, годы изучения квантовой электродинамики здесь пригодятся! Тензометры, которые я разрабатывал последний год для измерения деформаций конструкций самолетов, тут тоже "пришей кобыле хвост". А как же мы будем охранять Москву от воздушных десантов, о которых говорили при записи добровольцев в народное ополчение? Но спросить некого. Лейтенант занят записью. Стал толкаться среди ополченцев. Но никто ничего не знает. Появился Баусов. Я его скорее направил в ту же очередь, где меня записали.
- Просись, Федор Михайлович, на батарею, во взвод управления. Вместе будем. Через несколько минут и его записали, куда мы хотели. На дворе вскоре встретили Льва Александровича Введенского , хорошего спектроскописта, проводившего анализы алюминиевых сплавов на нескольких авиационных заводах, кандидата наук. У него на нашей кафедре была налаженная спектральная лаборатория, теперь остававшаяся безнадзорной.
- Лев Александрович! А вы зачем здесь? Разве анализы материалов для самолетов теперь не нужны? Он ответил что-то невнятное, что Цепов его убедил идти в ополчение, что ополченцы останутся в Москве, хоть и на казарменном положении, но его будут отпускать в лабораторию. Много позже мы узнали, что Цепову никак не удавалось укомплектовать квоту, определенную для нашей кафедры, а сам он идти в ополчение не хотел, и после ухода дивизии из Москвы устроился на работу в райкоме. Там мы его след и потеряли. Ни во время войны, ни после я его имени больше не встречал.
Часов в двенадцать регистрация окончилась, и нам объявили, что до двух часов мы свободны, можем идти, куда угодно, а в два ноль-ноль быть во дворе, будем строиться. Куда нам с Баусовым девать себя? За последний год работы мы сдружились и решили и здесь держаться вместе. Побрели к Ленинградскому шоссе. Погода стояла солнечная, припекало. Вышли к пятиэтажному дому с фигурными, замысловатыми решетками, закрывающими угловые балконы не то цветами, не то фантастическими узорами из драконов (так до сих пор, много десятков раз проезжая мимо этого дома, я и не разглядел содержание этих узоров). Куда девать себя? Ни скамейки на бульваре. Так не бродить же с рюкзаками два часа! Зеленая пышная трава на газоне. Решили лечь в траву на газон. Теперь ведь война! Никто не погонит за то, что легли на газон! Так и сделали. Время тянулось бессодержательно пусто. Федор Михайлович жаловался на оставленную семью, будущее которой ему представлялось мрачным. Вспоминал, что его отец был солдатом в войну четырнадцатого года, попал к австрийцам в плен и проработал до конца войны на ферме. Теперь, мы все его знали, он проверял и выписывал пропуска при входе в ФИАН на Миусской. Лежали на траве, бок начал отсыревать. Но теперь чего себя беречь от такой мелочи. Ведь война. Дотомились до времени возвращения в школу. Там во дворе нас начали строить. Впервые команда: "По четыре рассчитайсь!" Построили колоннами. Прошел слух, что поведут обедать. Повели на фабрику-кухню на Хорошевском шоссе. По пуги видели длинный поезд из пассажирских вагонов. Из окон выглядывали солдаты наполовину в форме, наполовину в белье. "Раненых везут". Поезд медленно двигался навстречу нам.
На фабрике-кухне сытно накормили щами и гречневой кашей. Так вот она где, гречиха! Недаром говорили, когда она исчезла из магазинов, что гречиху берегут для армии. Вот и правда. Сберегли для солдат.
Ссылки: