 |
Головин И.Н.: один, выход из окружения
Пошел посередине дороги, идущей по просеку. Услышал сзади нараставший шум моторов. Сошел с просека в лес на южную сторону. Шум моторов и лязг гусениц нарастал. Уже настолько стемнело, что не мог ясно разобрать, что на дороге. Притаился под могучей елью. Вдруг на дороге против того места, где я стоял, мотор чихнул и заглох. Прекратился звук остальных гусениц. Послышались голоса. Я приложил ладони к ушам, стараясь разобрать речь. Однако речи не понял. Мотор вновь завелся, голоса стихли и лязгающие гусеницами машины (танки? немецкие?) ушли на восток, и очень скоро все затихло.
Не решаясь выходить на дорогу, я шел осторожно по лесу, прощупывая жердью путь. Вдруг впереди в траве увидел красный, как от раскаленного угля, огонек. Я насторожился и стал медленно к нему приближаться, прикладывая ладони к ушам при остановках. Когда огонек был в восьми шагах от меня, я расслышал неспешную, вполголоса немецкую речь. Остановился с забившимся сердцем, и, не оборачиваясь, все время глядя на огонек, дал задний ход. Какая святая воля хранила меня? Под ногой не хрустнула ни одна веточка, не наткнулся ни на один ствол! Когда огонек скрылся за деревьями, я повернулся лицом вперед и осторожно отошел еще на добрую сотню метров. Затем перешел просеку и дунул по лесу километра на два на север. Добравшись до просека, вновь повернул на восток и шел так долго, пока сетка правильных просеков не кончилась. Еще речка попалась на пути, но не глубокая, меньше чем до колена. Противно, снова намочил ноги, и тут я заметил, что вдали слышен звук одиночного мотора, вроде как тракторного. И до самого рассвета то затихал, то вновь усиливался его звук, доносившийся с запада. Когда солнце взошло, я, несмотря на усталость, был очарован красой осеннего леса. Лес редел, и вскоре меж деревьев я увидел красиво разбросанную на ровной поляне деревню. Я остановился, приглядываясь. Рассмотрел сенной сарай со щелью над воротами достаточной ширины, чтобы сквозь нее пролезть внутрь. Увидел мужчину, идущего из деревни левее меня в лес. Постоял еще, кроме звука мотора издалека, никаких признаков жизни. Отделился от леса, дошел до сарая, влез в него на сено, набитое до самой крыши. Ух! Можно перевести дух и отогреться. Снял ботинки, обмотки и портянки. Кальсоны внизу мокрые, на коленях почти высохли. Зарылся в сено и попытался заснуть. Но глубокий сон не наступал, как сутки назад. Или усталости было меньше, или возбуждения больше. Сквозь дрему слышал звук самолета. Постепенно приближался шум мотора. Наконец он загрохотал совсем близко на улице деревни. Сквозь щель между бревнами и крышей я увидел, что это наш советский тягач, тянущий на транспортной платформе ствол огромной пушки без лафета. Тягач остановился против избы, к которой прилегал сарай, и из него вышли три красноармейца и скрылись в избе. Через некоторое время к сараю подошел маленький мужичонка с огромной круглой корзиной и набрал в нее сена. Я пытался заснуть, но сон не шел. Вновь пришел мужичок, набрал сена и ушел.
Когда он пришел в третий раз. я, потеряв всякую осторожность и благоразумие, раскрыл свое присутствие. Мужичок, приветливо сказав
"А, и ты здесь!", быстро забрался на сено ко мне и стал рассказывать, что немцы в деревню еще не заходили, а километрах в двадцати в деревне они есть. Что эти три бойца пьют у него чай. Позвал и меня в избу. Я начал обуваться в холодные мокрые портянки и спустился на сторону избы с сена. Когда я входил в избу, навстречу мне выходили солдаты. Они неприветливо посмотрели на меня, сели на тягач, завели мотор и уехали по деревне на восток. Мужичок разогревал самовар, предлагал кусать от большого куска рафинада, показал, что в избе лежит с жаром его хозяйка, и предлагал остаться на часок-другой отдохнуть.
Но мне отдых в избе с незнакомым и очень уж любезным мужичком с больной хозяйкой был не по душе, и я шел весь остаток дня. По дороге брели такие же, как я, то одинокие, то группами солдаты, кто с винтовкой, кто без оружия. Никто не стремился соединяться со мной, незнакомым, в группу, и мне вольнее и спокойнее было идти одному, быть самому себе хозяином. Солнце садилось. Посвежело. Я опять завернулся в свое одеяло, подпоясал его ремнем, вывернул пилотку, чтобы теплее было ушам. Винтовка торчала из-под одеяла. Наверное, я был порядочным чучелом. Когда почти стемнело, я проходил сквозь деревню. Вдруг из-за одной избы выскочили трое мужчин с желанием, наверное, взять меня за руки, но руки были под одеялом, и взять было не за что. Двое подскочили с двух сторон, третий с возгласом: "Стой, руки вверх!" - направил на меня револьвер. Я хорошо видел его ствол, направленный в лицо, и револьверный барабанчик. Я спокойно ответил.
- Свой, свой, чего шумите.
- А ну, скидывай одеяло, - сказали они уже мягче.
- Тут переодетые немцы шатаются. Мы дружина. Пошли в избу, там разберемся, кто ты такой. И повели в избу. Там оказался свет. Окна были тщательно завешены. В избе находилось несколько мужчин и одна молодая женщина.
- Откуда и куда идешь, - спросил рослый мужчина с револьвером в руках.
- Нашу дивизию крепко побили в верховьях Днепра, - отвечал я.
- У Гжатска я заснул в лесу после пяти бессонных ночей отступления. Мой батальон ушел. Перед этим была команда проходить лесами на Волоколамск. Вот и иду туда.
- А почем ты знаешь, где Волоколамск?
- А по карте знаю, что от Гжатска надо идти на восток, немного забирая к северу.
- А как ты ночью определяешь, где восток?
- Да по луне. Когда луна всходит, ясно видно. Ночи теперь ясные, по луне и по звездам не ошибешься.
- А сам откуда?
- Я из Москвы.
- Где в Москве живешь-то?
- В Гороховском переулке.
- А какие улицы рядом? Что-то Гороховского мы не знаем, - вмешалась женщина.
- Рядом улица Карла Маркса. Идет от Земляного вала до Разгулял. Может быть, эту улицу знаете?
- Разгуляй знаем, есть такой. А покажи-ка свои документы, да как зовут и где работаешь.
- Какие у нас документы. Солдатских билетов нам не давали. Когда в форму одевали, отобрали у нас паспорта и дали смертные паспорта - вот такие, в патрончике, - ответил я, доставая из кармана гимнастерки пластмассовый патрончик. Я отвинтил крышечку и вынул из патрончика бумажную, туго скрученную ленточку, на которой два раза было повторено: Головин Игорь Николаевич, дивизия Ленинградского района, 1913 года рождения и т.д. Ленточку я протянул женщине. Мужчины тоже посмотрели ее.
- Вот что, товарищ Головин, - сказал мужчина с револьвером.
- Луна еще не взошла, того гляди, собьешься с пути. Ложись пока здесь спать на полу. Когда будет пора, мы разбудим. Делать нечего, я растянулся на досчатом, не слишком чистом полу, где уже лежали несколько человек, и попытался заснуть. Было жестко и неудобно, но дрема все же охватила, видно, меня, ибо, когда меня тронули за бок с шепотом:
"Вставай, пора" - мне потребовалось усилие, чтобы вернуться к бодрствованию. Когда я вышел из избы, луна уже стояла высоко, была глубокая ночь и холодно. Закутавшись в одеяло, я пошел по дороге на восток. Ноги шли с трудом. Мысли оставались в оцепенении, никакие звуки не привлекали внимания. Ни с одной стороны небо не освещали зарева. Дорога шла ровная, без подъемов и спусков, иногда входила в лес, но больше шла полями. Под утро дорога сделала закорючку у какого-то двора с брошенными сельхозмашинами и колесным трактором, недвижно стоящим поперек дороги, и вошла в высокий могучий лес. Сильно устал. Сел на пень отдохнуть. Посидев, стал подыматься. А подняться очень трудно. Еле ноги держат. Решил, что надо не садиться, а идти, не переставая.
Когда уже рассвело, я вступил в большущую деревню с широкой улицей и добротными избами по обеим сторонам: в избах уже топили печи, из труб шел дым, и попахивало свежеиспеченным хлебом. Но на улице было мертво. Ни одной живой души. Я снял одеяло. Выправил пилотку. Скатал и укрепил одеяло над вещмешком. Я уже глубоко вошел в деревню, когда стало совсем светло. Решил постучать в избу, попросить поесть. Выбрал избу подобротнее, повернул направо к калитке и постучал. Никто не откликнулся. Отворил калитку и вошел в крытый двор. Еще раз направо - крыльцо и плотно закрытая зимняя дверь в сени. Постучал и открыл дверь. Выглянула здоровая старая женшина.
- Здравствуйте, хозяйка.
- Кто такой, незнакомый человек? Солдат побитых полков?
- Да, хозяйка. Иду, с позавчерашнего вечера, не евши. Не дадите ли чего поесть?
- Сама без хозяина. Бог его знает, где топает он теперь. Да жив ли еще. Одна без мужиков с внуком осталась. Проходи. Садись вон там. За столом в кухоньке за печкой сидел мальчик лет восьми и сытно завтракал. Видно, что дом с достатком. Я скинул винтовку, поставил ее в угол к печке, на пол положил вещмешок и сверток одеяла. Хозяйка дала хлеба, каши и молока.
- Уходите, - продолжала хозяйка. - Знать, немцы за вами придут на деревню. Только боя на деревне не устраивайте, а то дома погорят. Одно разоренье будет. Проживем и под немцами. Небось, и немцы люди. Со своими не шибко хорошо жилось. То отдай, другое отдай, того не моги - какое же это хозяйствование? Теперь и мужиков взяли. Где его отец? - спросила она, указывая на мальчика. - Небось, советскую власть защищает. А что советская власть может? Вот и самолетов хороших построить не может. Когда советский самолет летит, как черт на сковородке грохочет. А когда немецкий "мак" летит, он гудит: "У-у-у", как надо машине. Немцы-то лучше хозяйствуют.
- Не говори, хозяйка. Про немцев не загадывай. Они не свои, все возьмут, не спрашивая, чем жить будешь?
- А ты не стращай. Не хочешь с немцами, так иди к своей советской власти. Я съел свой хлеб, выпил молоко.
- Спасибо, хозяйка, а где бы переспать? Всю ночь шел.
- А вон иди по улице, там школа. В ней собираются такие, как ты. Там и переспишь. Я вышел из избы и пошел дальше по улице. Проснулась жизнь. Появились люди. И такие же бродяги, как я, и бабы деревенские. Вдруг на той же стороне улицы я увидел чайную. Вошел в нее и обрадовался. Продают холодец большущими порциями по тридцать пять копеек порция и чай! Немножко денег у меня было. Я с радостью купил две порции холодца, стакан чаю и сел за стол. В избу вошли еще несколько отступающих солдат. Тоже сели закусывать.
Наконец я почти был сыт. Вышел на улицу и у колодца, где стояли две бабы с ведрами и одна крутила ворот, спросил, как найти школу. - А зачем тебе школа? - спросила одна молодая и бойкая бабенка. - Отдохнуть, переспать хочу, - отвечал я. - Да не нужна тебе школа. Вот заходи ко мне. И переспишь на печке. И баньку тебе устрою. Ведь, небось, завшивел в солдатах. Помыться надо. Вон на той стороне наискось моя изба. Вот погоди, зачерпну воды, и пойдем. Бабенка наполнила ведра, подцепила их коромыслом и повела меня к себе. Дом опрятный, печь протоплена. Хозяйка приветлива и разговорчива. От нее я узнал, что нахожусь в деревне Дор, что неподалеку к северу от Середы, где сыр варят. После немногих слов отправила меня на печку и велела спать. Но мне не спалось. Слышал, как хозяйка хлопотала, входила и выходила из избы, загрохотала железным корытом. Я слез с печки. Хозяйка сказала, что скоро закипит ее большой самовар, и тогда я смогу мыться. Я тем временем решил пройтись. Снова зашел в чайную. Там было несколько солдат. Холодец почти весь кончился. Я купил еще порцию. Ко мне подсели двое солдат.
- Куда идешь, браток?
- На Волоколамск хочу пройти. В это время к чайной подъехал верховой. Легко спрыгнул с коня, привязал его и упругой походкой вошел в избу. Заказывать себе еду не стал, а сел в дальнем углу, ясным взором оглядывая нас и прислушиваясь к нашей беседе.
- А где Волоколамск? - спросил один из солдат.
- Я вынул из кармана гимнастерки во много раз сложенную карту европейской части нашей страны, с которой не расставался с дома.
- Если в Волоколамске своих не найду, то пойду дальше на Клин и поеду в Москву. Нас, ополченцев, формировали в Москве. Там и будем решать, в каких частях быть дальше. Солдаты начали переговариваться, как им быть. Присоединяться ли ко мне или идти самим. Верховой встал и подошел к нашему столу.
- Ребята, вот что, - сказал он, - чем вам гадать, куда идти, я вас сейчас приведу в нашу дивизию. Там и разберемся, как вам дальше служить. Через пятнадцать минут собирайтесь у крыльца и поедем. У меня телега есть. С удобствами вас доставлю.
- Мне вон в ту избу сходить надо, там мои вещи, - сказал я.
- Сходи и возвращайся сюда, к крыльцу, - ответил верховой. Я побежал в избу. Сказал хозяйке, что нас уводит верховой. Та расстроилась. "Да куда тебе, зачем уходить. Оставайся со мной. Я тебя переодену. Никто не узнает, что ты солдат. Будем вместе жить". Где-то в подсознании вспыхнуло вновь: "Игорь, зачем ты это делаешь?" "Нет-нет, - отвечал я, - мне надо идти". "Помойся, - умоляла хозяйка, - самовар вскипел." И завела за печку. Я быстро разделся и, встав в корыто, стал умываться рогожной мочалкой, тщательно намыливая ее солдатским мылом. В это время за стеной раздался конский храп.
- Где тут боец, - услышал я голос верхового.
- Сейчас приду, вшей бью, - отвечал я, тщательно истребляя вшей в складках моего белья. За последние дни их набралось много, и они сильно беспокоили, особенно ноги, где поверх обмоток около колен их набивалось множество, и зуд порой мешал спать. Я одевался. Через несколько минут нетерпеливый голос вновь раздался.
- Да что ты там, как богородица, облачаешься. Все тебя ждем. Выходи скорее. Я вышел. У избы были трое верховых, несколько телег и нашего брата - отступающих человек двадцать. Мы двинулись в путь, сидя на телегах. Но лошаденки были такие измученные, что еле тащили. Большинство из нас, и я в том числе, спрыгнули с телег и пошли пешком. Верховой, кажется, капитан, начал расспрашивать нас и рассказывать о своем боевом опыте. Сразу повеяло бодростью и здоровым духом. Ополченческого уныния не было и следа. Где-то под Новгородом их дивизия воевала с немцами. Побила и отбросила назад. Теперь, когда здесь стало туго, их перебросили сюда, в центр немецкого наступления. Немцев можно бить. Как я узнал лет через двадцать из книг, это была конная разведка Панфиловской дивизии в ничейную полосу. Дивизия укрепилась западнее Волоколамска , а мы, оказывается, вырывались из окружения, которое немцы сделали, обойдя наш очень крепко стоявший под Смоленском фронт с юга со стороны Орла. Нашим фронтом уже командовал Рокоссовский . Но мы этого не знали, не знали, что выходим из окружения. Километров через пятнадцать мы вошли в расположение дивизии. Впрочем, понять, что здесь стоит дивизия, было трудно. Не видно ни войск, ни укреплений. Просто в избе, куда нас привел верховой, мы встретили спокойных и уверенных в себе командиров, занятых своим серьезным делом. В это время снаружи послышались взрывы. Командиры оторвались, обсудили, что пора спилить стоящую неподалеку триангуляционную пирамиду, служащую хорошим ориентиром для пристрелки, и продолжили свою работу. Во всем чувствовались порядок и сила.
Исчезнувший куда-то верховой вскоре вернулся и повел нас в дом, который мог быть и школой, и клубом. Там нас всех по очереди переписали. С моего рассказа записали, что я из дивизии народного ополчения, разбитой в бою под Новодугиным. Отобрали у всех оружие и объединили в группы.
Ссылки: