 |
Головин И.Н.: из окружения - в Москву
Мне с двумя солдатами дали записку в военкомат Волоколамска на переформирование. А пока, поскольку день клонился к вечеру, собрали в большой избе. Хозяйка сварила гигантский чугун молодой картошки с укропом, которую мы с солью жадно съели. Тут же в избе нам велели спать, и мы плотненько заполнили весь пол и заснули. Велики резервы в человеке!
Никогда до войны не предполагал, что можно две недели, случайно перехватывая пищу и едва пересыпая по несколько часов, ночи напролет идти и днем томиться, скрываясь от самолетов в прозрачных от облетевшей листвы лесах, а следующие ночи опять идти и идти. Наконец мы здесь в расположении своих войск ночь хорошо проспали. А наутро после вчерашней вареной картошки с укропом, не получив на пропитание ничего, пошли в Волоколамск с подтянутыми животами и одной запиской на троих в военкомат. В памяти стерся этот день, когда шли втроем. Один - высокий в сапогах и шинели, здоровенный и добродушный солдат, у него в кармане и была записка. Другой не запомнился чем-либо. Третий - я, завернутый в одеяло или мерзнущий в своем коротеньком слежавшемся ватнике, начинающий прихрамывать, ибо заболела правая щиколотка. (Думал, что намял ботинок, но спустя несколько дней при медосмотре оказалось, что щиколотка распухла.) Шли молчаливые, через деревни, еще не брошенные, но с замершей жизнью. При выходе из одной деревни у магазина стояла толпа галдящих женщин с граблями и вилами. Увидев нас, они с укоризною закричали: "Покидаете, а мы пропадай, как знаем. Придут немцы, что делать будем? Будем работать, как прежде, в колхозе. Нам что? Хуже, что ль будет? " - Хуже, - ответил я. - Немец оберет вас до нитки, ничего не оставит. Бросайте, бабы, дома, идите с нами. Вместе будем силы набираться и немцев погоним. Поднялся гвалт: - Вишь, чего захотел, дома бросать. Ты научишь. - Пойдем, - сказал большой солдат в шинели. - А то еще прибьют свои же бабы. Брань по нашему адресу и гвалт постепенно затихли вдали.
К вечеру мы проходили деревню и в поисках ночлега набрели на домик сельской учительницы, оставшейся с пятилетним сыном. Ее муж, коммунист, ушел утром в Волоколамск с маленьким чемоданчиком в руках. Ему оставаться в деревне при приближении немцев было нельзя, как сказала учительница. Она радушно приняла нас. В избе был интеллигентский дух. Городская мебель. Пианино. Варенье в хрустальной вазочке. Пятилетний сын доверчиво встретил нас всех и охотно забавлялся со мной. Учительница попросила нас помочь ей спрятать солонину. Утром забили телка, засолили. Теперь надо было надежно спрятать. Мы, привыкшие копать окопы, долго возились в ее крытом дворе, копая яму, в которую опустили бочонок с солониной, и тщательно заровняли землю. Шепотом учительница говорила, что важно, чтобы никто из соседей не видел, где закопана солонина. Вечером она нас легко накормила и уложила по мягким ложам-диванчикам и кроватям - спать. Грустно и тревожно было наутро расставание с ней. Неведомо сложилась ее судьба под немцами...
Утром мы вновь шагали втроем на северо-восток. Услыхали сзади шум автомашины. Приближалась полуторка. Мы "проголосовали", она остановилась. В Волоколамск полуторка не шла, но шофер готов был подвезти нас, километров на пять-шесть сократив пеший путь. Вскоре мы выехали с проселка на отличнейший клинкер и, миновав его, продолжили движение пешком. Волоколамск был уже близок. Мы поднимались по дороге к монастырю. В это время сверху спускались три пеших военных. И один из них воскликнул:
- Головин, ты как здесь оказался? Иди к нам. Сейчас отышем на дороге целый задний мост от полуторки, у нашей заклинило, починим машину и поедем в Москву. Это оказался начальник штаба нашего батальона связи. Я, перешедший в батальон из полка перед самым началом наших боевых действий, еще не запомнил ни его, ни множества других лиц нового подразделения. А меня он, к счастью, заприметил. Меня вновь охватило настроение мистики. Ведь такая цепочка случайных событий и все неуклонное везение: перевод в батальон, заснул, и моя рота ушла, начинж наткнулся на меня и разбудил, теперь стоило на секунды изменить время нашего прихода в Волоколамск, и мы разошлись бы! Просто добрый рок ведет меня! Начальник штаба объяснил, как найти батальон, и я пошел искать их барак, а мои спутники повернули направо в город искать военкомат. В бараке было человек десять. Все томились ожиданием. Одни слонялись, другие дремали на нарах. Я забрался на нары и задремал. Разбудили голоса. Вернулся начальник штаба. Он громко нажимал: "Ты не поедешь с нами, Л., ищи себе других товарищей. Не поедешь". В ответ ему звучал на одной ноте голос Л., молившего взять с собой. Он готов на любое поручение, лишь бы взяли с собой. Начштаба дал еще какое-то указание. Один солдат в бараке встал с возгласом: "Есть доставать свинину. Кто со мной?" Я поднялся и вместе с другим бойцом пошел за солдатом. По деревне (или это была окраина Волоколамска) недавно прогоняли на восток стадо свиней. Обессилевшие свиньи, не привыкшие к дальним переходам, разбредались и утыкались носами в подворотни, откуда их трудно было выгнать. Картина свиней, уткнувшихся в подворотни, встретилась в тот день не раз. Это были ничейные свиньи, ибо стадо прошло, и потому солдаты их тут же при-калывали штыком. Мне солдат поручил разводить за бараком костер, а сам пошел с напарником за свиньями. Вскоре приволокли за задние ноги тушу килограммов на полтораста, а за ней еще одну поменьше. Выпотрошили и целиком, не разрезая на куски, начали жарить на угольях костра. К вечеру задний мост к полуторке был поставлен, и машина опробована. Где-то достали трехсотлитровую железную бочку для бензина и поставили ее в углу кузова около кабины. Вызвали желающих ехать за бензином. Вдвоем с одним солдатом забрались в кузов, еще один сел в кабину рядом с водителем, и мы поехали. Большие, высотой в двухэтажный дом бензобаки стояли поодаль от домов. Бензостанцию считали объектом, привлекательным для вражеской авиации. Но в воздухе было тихо. Когда подъехали к станции, два человека выбрались из укрытия и отпустили нам бензин. Сначала заполнили бензобак машины, потом бочку, в которой была пробка на верхнем днище. Без инцидентов мы вернулись к бараку и начали грузить машину. Сначала погрузили штабной сейф и еще какие-то военные ящики. Потом взвалили жареные свиные туши и стали устраивать в кузове места для людей. Нас набралось человек пятнадцать. Начальник штаба занял место рядом с водителем. Были сказаны слова о необходимости какого-то пропуска для въезда в Москву. "Все в порядке," - сказал начальник штаба. Наконец нам было велено садиться в кузов. Тут разыгралась душераздирающая сцена с Л.. Начальник штаба следил, как мы залезали в кузов.
- А тебе, Л., там места нет, - сказал он.
- Я не займу места, никому не помешаю, - жалобно молил Л.
- Вот здесь с краешка, в самом уголке.
- Отойди, - безжалостно настаивал начальник штаба. Все бойцы молча забирались в кузов. Я сел спиной к ходу машины, завернулся в одеяло и нашел спиной к чему поудобнее прислониться. Мольбы Л. продолжались, но начальник штаба был непреклонен. Наконец машина тронулась. Л. побежал вслед и повис на борту кузова. Дверца кабины справа приоткрылась. Видимо, начальник штаба выглянул назад, вновь раздался окрик.
- Брось борт, Л., все равно вышвырнем тебя из машины, - и сорвавшийся на ходу с борта Л. со стонами отстал. Все сидевшие в кузове не проронили ни звука. Отъехав километров пять, машина выехала на обочину и остановилась. Я находился в полудреме. Кто-то хлопотал, что-то делали. Затем раздались слова: "Получай, ребята". И каждый получил по здоровенному куску свежеиспеченной, еще не остывшей свинины килограмма по полтора-два. Свинина была жирная и очень вкусная. Машина тронулась. Я продолжал есть, наслаждаясь. Когда совсем стемнело, по встречной полосе дороги на запад пошли автомашины с пехотой, тягачи с орудиями, танки. Интенсивный поток техники двигался всю ночь. Наша машина шла медленно. Все, и мы, и встречные, двигались в полной темноте, не зажигая фар. Посреди дороги была остановка, переливали бензин из бочки в бензобак. Свинина давно съедена. Встречная полоса грохочет. Я, завернувшись в одеяло, дремлю в полном покое. Ни немецкой, ни нашей авиации нет. Еще раз остановились. Слышались слова: "Контрольный пост". Хлопали дверцы кабины. Меня ничего не касается. Я вещь. Меня везут. От меня ничего не зависит. Контрольный пункт проехали. Движение к Москве под непрекращающийся грохот техники, идущей на запад. Начало светать.
В Москву мы въезжаем при свете утра. В Москве, как и в далеком прошлом, ходят трамваи! В трамваях у окошек сидят мужчины и женщины в чистой гражданской одежде! Равнодушно скользит их взор по нашей машине - все заняты своими заботами! А мы жадно смотрим на них, живущих обычной городской жизнью. Кроме окопов, землянок, бесконечных переходов в колоннах и поодиночке, существует эта, когда-то и наша жизнь. Трудно воспринимается эта жизнь, оставшаяся только в памяти. Выехали на Ленинградское шоссе, миновали Сокол. У Аэропорта стоят надолбы, и в сквере, обтекаемом по обе стороны асфальтом, батарея семидесятишестимиллиметровых пушек. У них - солдаты. Пушки обращены из Москвы. Навстречу кому? И у Волоколамска только наши. Туда шла всю ночь мощная техника. Кого боятся? Откуда может быть нападение? До немцев больше ста километров. Миновали Белорусский вокзал, повернули на Страстной налево по бульвару. Никаких разрушений не видно. Не так уж страшен был налет 22 июля, зарево от которого мы видели из-под Волоколамска! Миновали Покровские ворота и повернули направо по Большому вузовскому, еще раз направо на Колпачный переулок, идущий в гору, и остановилисьу подъезда двухэтажного дома. Начальник штаба вместе с двумя лейтенантами вошел в подъезд, велел нам оставаться в машине. Минут через двадцать нас позвали. Мы вошли в скромную квартиру московской интеллигентской семьи. Нам выписали увольнительные на четыре дня, пожелали наилучшего и назначили сбор на завтра в десять часов утра в подъезде гостиницы "Советская" на Ленинградском шоссе, где в июле находился штаб народного ополчения Ленинградского района.
Ссылки: