Разница между Галичем и Зощенко

При всей справедливости сравнения сатирических - жанровых - песен Галича с рассказами Зощенко между ними имеется одно существенное отличие: обличение власть имущих, которого у Зощенко не было. Вдобавок Галич не ограничился одной лишь социально-политической сатирой, а одновременно обратился к гражданской, "набатной" лирике и тюремно-лагерной тематике. Каковы же истоки этой последней группы песен? Помимо пьес и сценариев, в которых так или иначе встречались гражданские мотивы и умеренная критика представителей власти ("Матросская тишина", "Москва слезам не верит", "Сто лет назад", "Верные друзья", "Много ли человеку надо?!"), необходимо отметить еще два важнейших фактора, способствовавших их появлению. Первый - исполнение Галичем блатных и лагерных песен: "Край наш, край ты соловецкий", "Когда с тобой мы встретились - черемуха цвела", "Этап на Север - срока огромные", "Стою я раз на стреме", "Помню я, тихою зимнею ноченькой?", "Я был батальонный разведчик", "Есть в саду ресторанчик приличный" и многих других. Юрий Нагибин вспоминал: "После первых трех рюмок он веселел, становился разговорчив, начинал рассказывать истории, которые мы уже знали наизусть, но могли слушать без конца, после четвертой его тянуло к роялю; он пел всегда одни и те же песни: "Вдали белеет чей-то парус", "Помню, в санях под медвежьею шкурою", "Как в одном небольшом городишке" [ 358 ]. Вторая песня, упомянутая Нагибиным,- это старинная воровская баллада "Медвежонок", в которой трое блатных "пошли на дело": "Помню я, тихою зимнею ноченькой / В санках неслись мы втроем. / Лишь по углам фонари одинокие / Тусклым горели огнем. / В наших санях под медвежьею шкурою / Желтый стоял чемодан, / Каждый невольно дрожащей рукою / Щупал холодный наган". Что же касается третьей песни, упомянутой Нагибиным ("Как в одном небольшом городишке"), то это, вероятно, следующая: "В одном небольшом городишке, / Где улицы тонут в пыли, / Стоит невысокий домишко / От площади главной вдали. / Живет в нем вдова, что осталась / С тремя сыновьями одна. / Ей тяжкая доля досталась / (Как, впрочем, и всем нам)- война!" Похожая ситуация будет разрабатываться Галичем и в его собственной песне, которая называется "Признание в любви", где у главной героини "два сына было - сокола, / Обоих нет, как нет! / Один убит под Вислою, / Другого хворь взяла! / Она лишь зубы стиснула - / И снова за дела. / А мужа в Потьме льдиною / Распутица смела. / Она лишь брови сдвинула - / И снова за дела". Проведем еще одну интересную параллель. В 1961 году для фильма "На семи ветрах" Галич написал песню, в которой предвосхищен целый ряд мотивов из его будущих авторских песен: "Напишет ротный писарь бумагу, / Подпишет ту бумагу комбат, / Что с честью, не нарушив присягу, / Пал в смертном бою солдат". Здесь сразу же вспоминается песня 1967 года, где такую же ситуацию автор разовьет применительно к самому себе, но с еще большим сарказмом по отношению к "писарю" и его коллегам: "Когда собьет меня машина, / Сержант напишет протокол, / И представительный мужчина / Тот протокол положит в стол". Следующие строки из песни "Напишет ротный писарь бумагу": "Схоронен я в степи у дороги, / Лежу я то ли день, то ли год / И слышу, как трубач по тревоге / Солдата зовет в поход" - явно отзовутся в песне "Ошибка" [ 359 ] , которая, исходя из изысканий текстолога А.Костромина, была написана около 23 февраля 1964 года [ 360 ]. В этой песне речь также ведется от лица погибших солдат, которые слышат звук трубы: "И не тревожит ни враг, ни побудка, / Померзших ребят. / Только однажды мы слышим, как будто / Вновь трубы трубят". А заключительные строки песни про писаря: "И снова в бой идут батальоны, /И в небе самолеты гудят, / Не плачьте над моей похоронной. / Уходит в огонь солдат" - в песне "Ошибка" примут гораздо более острый вид: "Где полегла в сорок третьем пехота, / Без толку, зазря, / Там по пороше гуляет охота, / Трубят егеря". Второй фактор - возвращение из лагерей бывших заключенных. В 1957 году вернулся из ссылки старший брат Галича Виктор , попавший в лагерь еще студентом по доносу своего однокурсника. В 1934 году его сослали на три года в Сталинабад, в 1937-м арестовали вновь и отправили на Колыму , а потом - в Норильск . Последние три года, как рассказывает Валерий Гинзбург, Виктор уже работал на Норильском комбинате по своей специальности - возглавлял лабораторию спектрального анализа [ 361 ] . А после возвращения в Москву устроился техническим сотрудником в один из московских НИИ [ 362 ]. В общей сложности Виктор провел в ГУЛАГе 24 года. Галич говорил, что никогда не забывал о своем брате и всегда вспоминал о нем с благодарностью: "Он был мне ближе родных, он меня воспитывал. Ему я обязан тем, что выучился читать, чем- то стал интересоваться в жизни. Он 24 года отбыл там: о нем я не забывал никогда и бесконечно страдал за него" [ 363 ]. Судьба Виктора, как признается Галич, нашла отражение в песне "Облака" : "Я подковой вмерз в санный след, / В лед, что я кайлом ковырял! / Ведь недаром я двадцать лет / Протрубил по тем лагерям". Весной 1963 года Галич вместе с группой советских писателей и журналистов ездил в Болгарию , в Международный дом отдыха , который располагался неподалеку от Варны. Помимо отдыха Галич вместе со своим другом Борисом Ласкиным работал над сценарием "Дайте жалобную книгу" , по которому Эльдар Рязанов должен был снимать фильм. И там же во время беседы с упоминавшимся выше писателем Анатолием Гордиенко Галич продемонстрировал свое недюжинное знание блатного фольклора, о чем тот рассказал в своих мемуарах: "Однажды, лежа на пляже, мы заговорили о городском романсе, о лагерных и воровских песнях. Я сказал, что моя юность прошла в Одессе, и что я жил близ Привоза на знаменитой Молдаванке, и что я записывал понравившиеся мне песни у мелкого ворья, которое по вечерам собиралось в Ильичевском парке. Александр Аркадьевич оживился, даже обрадовался. Юность Галича прошла тоже на юге, в Днепропетровске, оттуда и у него, как он сказал, любовь к уличному фольклору. Эта тяга к уличным песням чуть не вышла ему боком во время учебы в Литинституте. <...>

- Не так давно мы создали в Москве песенный театр,- рассказывал мне Александр Аркадьевич.- Пришли молодые, азартные ребята, дело закрутилось. После спектаклей, вечеринок мы иногда, с оглядкой, пели воровские, или, как их еще называют, блатные, песни. Говорят, песня - душа народа, так вот, в этих песнях есть тоже частица души народа, ведь треть нашего населения сидела. Это - наша жизнь, как ты ни крути. Сочиняли песни не только урки, сочиняли в лагерях и люди интеллигентные, талантливые. Сколько их, лагерей-то! Они как прыщи, как язвы. От вашей Карелии до Магадана.

- Много собрали песен? - спросил я.

- Тысяча и одну.

- Неужто?

- Век свободы не видать,- засмеялся Галич и поддел большим пальцем верхний зуб. И мы стали соревноваться. Назову песню - Галич кивает головой: знает. Одна, вторая, десятая. "Граждане, послушайте меня", "Я миленького знаю по походке", "Люби, детка, пока я на воле", "Дождик капал на рыло и на дуло нагана", "Вспомни-ка, милка, ты ветку сирени", "На столе лежит покойничек"

- Ну, хорошо, хорошо. А вот эту знаете?

Не вынайте пулю из нагана,

Не сымайте шкуру с жеребца!

- Знаю,- отвечал азартно Галич.

- А вот эту?

Я был батальонный разведчик,

А ён писаришка штабной.

Я был за Расею ответчик,

А ён спал с моею женой!

- Конечно, знаю, завтра спою.

- И эту знаете, Александр Аркадьевич?

Возьмите деньги, франки,

Возьмите чемодан.

Взамен вы мне продайте

Совецкого завода план.

Мы сдали того субчика

Войскам НКВД.

С тех пор его по тюрьмам

Я не встречал нигде.

- Есть в моем гроссбухе. Есть. Тогда я пустил в ход товар более крупного калибра - еврейские песни: "На Дерибасовской и угол Ришельевской", "Ах, поломали мине ножку, ха-ха", "Шли мы раз на дело, я и Рабинович", "Жил я в шумном городе Одессе", "Оц-тоц, Зоя". Ну и, наконец, ту, которую любил мой одесский дружок Гриша Мостовецкий. Я даже спел, пританцовывая фигурами из "фрейлекса":

Ах, разменяйте мне сорок миллионов

И купите билет на Бердичь.

Я буду ехать в мягком вагоне

И буду кушать жареную дичь. Все это у Александра Аркадьевича было в той толстой заветной тетради - гроссбухе. Из всего моего запаса Галич не знал только одну песню, и я ее тут же записал ему". [ 364 ] Далее Гордиенко приводит текст песни "Шнырит урка в ширме у майданщика" - в редакции, несколько отличающейся от известного исполнения Высоцкого. А по версии дочери Галича Алены, знаменитая песня "Речечка" также принадлежит перу ее отца: "Была песня, которую он написал на спор. Песня знаменитая - "Течет реченька по песочечку". И всегда считалось, что это песня лагерная, в лагере созданная. А она была написана до войны, когда писалась пьеса "Город на заре". Только немного потом переделана. И отец сказал тогда всей лихой арбузовской компании, что вот на спор напишу такую песню, и никто не скажет, что песня авторская. Будет один к одному лагерная песня. И была написана песня. Она так и разошлась. Потом он ее заострил, переделал ее, и она пошла, пошла!" [ 365 ]

В беседе с автором этих строк Алена воспроизвела реплику своего отца несколько иначе: "Я стилизую ее так, чтобы никто не догадался, что это песня авторская". А об истории написания "Речечки" Алене рассказала одна из участниц спектакля "Город на заре" Мария Новикова ( первая жена Зиновия Гердта ): эта песня была написана для одного из отрицательных персонажей спектакля, дезертировавшего со стройки. Это мог быть один из двух "кулацких сынков" - Зорин или Башкатов [ 366 ]. Вообще же исходный вариант "Речечки" был написан в 1832 году Николаем Цыгановым. Однако в советские времена текст претерпел существенные изменения, и в итоге от него осталась только первая строка: "Течет речка по песочку", а содержание кардинально изменилось: вместо старинного романса - лагерная песня. Кстати, "Речечку" исполняли и Окуджава, и Высоцкий, и Галич. Все три варианта серьезно отличаются друг от друга, причем галичевский вариант - наиболее острый. Самое раннее из известных исполнений Галича - 1961 год (под рояль), самое позднее - начало 70-х годов (в Ленинграде у Михаила Крыжановского, под гитару). Проведем некоторые параллели между "Речечкой" и авторскими песнями Галича. Обращение главного героя ("жульмана"): "Ты, начальничек, / Ключик-чайничек" - напоминает "Больничную цыганочку" Галича: "А начальничек мой, а начальничек, / Он в отдельной палате лежит", "Ой, вы, добрые люди, начальнички, / Соль и слава родимой земли!" Также и строки: "Молодой жульман, молодой жульман / Гниет в каталажке ",- имеют аналогию в песне Галича "Моя предполагаемая речь на предполагаемом съезде историков стран социалистического лагеря": "Но шли под конвоем сто тысяч калек, / И гнили калеки по нарам". Наблюдается еще одна буквальная перекличка: "Ходят с ружьями курвы-стражники". Сравним с песнями Галича "Всё не вовремя" и "Мы не хуже Горация": "А тут по наледи курвы-нелюди / Двух зэка ведут на расстрел", "Где улыбкой стражники -наставники / Не сияют благостно и святочно". В версии Галича, в отличие от версии Высоцкого, "жульман" решается на ответный удар и мстит начальнику: "Ой, скажите мне, братцы-граждане, / Кем пришит начальник?" Аналогичную ситуацию воспроизводит Галич и в только что упомянутой песне "Всё не вовремя": "Моя б жизнь была преотличная, / Да я в шухере стукаря пришил". Как видим, есть все основания говорить о том, что лагерный вариант "Речечки", исполнявшийся Галичем, был написан им самим - во всяком случае, частично.

Ссылки: