Гагарины: вести от детей и родных, 1944

Привет с фронта. Пишет вам сын - Валентин . Я теперь танкист. Мой адрес: полевая почта * 75417 "а". Сообщите, как здоровье отца, мамы, Зои, Юры, Бориски. Жду писем". Столько раз я это письмо перечитывала, столько радости оно принесло, что в память врезалось. Но письмо пришло в 1944-м, до него надо было дожить. Пока же я ничего не знала о старших детях.

Есть такое выражение: глаза все повыплакала. Оказывается, оно-то буквальное. Скоро я стала замечать, что у меня с глазами творится что-то неладное. Обычно женщины наши просили меня читать газеты, журналы, которые доставляли к нам на ферму, в бригады. Говорили: - У тебя, Нюра, лучше всех получается, ты с выражением читаешь. Через месяц-другой после освобождения приметила я, что буквы на газетной странице как-то подергиваются, потом и другие предметы стали мелко подрагивать. Болезнь успокоилась, лишь когда пришли известия о старших.

Первое письмо было из Дорогобужа. Неизвестная женщина переслала Зоину записочку. Женщина писала, что в ее хате немцы расположили группу советских девушек, которых гнали на запад, что девушки держатся стойко, все вместе. Но это было известие о прошлом. Так и хотелось спросить: а сейчас-то как, где ты, Зоечка? Но спросить было не у кого, написать некуда. В начале лета возвратился брат Алексея Павел Иванович с женой.

Пригнали они наше колхозное стадо. Конечно, это уж были не те ухоженные коровы, которых два года назад эвакуировали. Но любая скотина в хозяйстве - подмога. Стали их использовать на пахоте, хоть Павел Иванович кричал: Не для этого я их спасал, чтобы в тягловую силу превращать! Покричит-покричит, а потом сам к председателю идет: Берите! Понимаю, выхода нет! Стали получать молоко. В Гжатск прислали семена для колхозных посевов. А как в Клушино доставить? Животных и на пахоту не хватало. Постановили на общем колхозном собрании: носить семена на себе.

Так и ходили мы: из села в Гжатск 12 километров, из Гжатска, нагруженные, шли в колхоз. Мне в городе надо было успеть мужа обстирать, прибраться у него. Нелегко было, но усталости я не чувствовала.

Наработали мы на теленка, потом на поросенка, козу. Потом смогли купить корову. Летом сорок третьего поздним вечером раздался в окно стук. Выглянула - две женщины стоят, на столбик крыльца оперлись, устали. Много тогда людей бродило, которые без крова остались. Пошла открывать, а сама прикидываю: уложить уложу, а чем накормить-то? Открыла, а они мне: Нюра! Живая! Гляжу: сестра Мария и тетя моя - Надежда Егоровна . Были они с начала войны в эвакуации, в сорок третьем вернулись с семьями в Москву. Как узнали, что Гжатск освобожден, решили пробраться, родных поискать. Долго сидели, разговоры разговаривали. Мужья их были на фронте. Ничего не известно было о нашей младшей сестре Ольге : осталась она с детишками в оккупированном Брянске . Я поделилась своим горем. Поплакали мы все вместе. Утром они в обратный путь собрались. Отдала я им мешочек сухарей, тех самых, что держала на самую крайность. Рассудила: мы у земли, прокормимся, им тяжелее, чем нам. После войны племянница Надя, дочка Марии, все спрашивала: Тетя Нюша! Что вы тогда за сухари прислали? Вкусные! А когда почтальонша принесла сложенный треугольником листок бумаги - письмо от Валентина , - я узнала, что он сумел бежать из плена, перейти линию фронта. Он стал танкистом, башенным стрелком. Юра и Борис в тот день всю деревню обегали, сообщали всем о письме Валентина, о том, что его часть героически сражается с фашистами, бьет гитлеровцев. Потом от Вали пришло еще письмо, а в нем - фотография, маленькая такая. Сколько времени прошло, а строчки те все перед глазами. А следом новое сообщение - от Зои . И ей удалось вырваться из фашистской неволи. Она тоже стала помогать Красной Армии. Поскольку годами не вышла, в действующие на переднем крае части ее не записали, тогда она пошла в ветеринарный военный госпиталь. "Мне очень пригодились мои деревенские знания, - писала дочка. - Я ухаживаю за ранеными лошадьми. Мы возвращаем их в строй, чтобы наши кавалеристы могли громить фашистов, могли отплатить за горе советских людей". В начале 1944 года пришло письмо от Ольги Тимофеевны . Ее с дочкой Лидой немцы из Брянска хотели угнать в Германию, да не успели вывезти. Красная Армия отбила их невдалеке от советско-польской границы.

"Нюша! Дорогая моя сестра! Твое письмо было первым. Про других родных ничего не знаю. Постараемся вернуться в Брянск, как только сможем". Помочь сестре я ничем не могла, очень этим терзалась. Ольга в следующем письме успокоила, что жизнь входит в колею. Главное - свободны. Пошла она работать, Лида поступила в первый класс, рассылают они письма с вопросами о Николае, надеются. Надежды не сбылись. Пришла им "похоронка". Погиб Николай , защищая Родину в боях на нашей земле под Ельней.

Я продолжала работать в колхозе. Дети были при мне, зимой учились в школе, летом помогали в меру своих детских силенок, а точнее сказать, в полную меру своей недетской ответственности. Ребятишки во время войны росли медленнее, а взрослели мгновенно. Уже в первую весну по освобождении увидела я, как Юра и Бориска на скотном дворе раскопали из-под рухляди плуг. Зачем? Это не игрушка, - говорю. А Юра мне в ответ: Пахать надо. А как пахать? Во всем колхозе ни одной лошаденки. А мы вместо лошадей плуг потянем! Конечно, сдвинуть плуг было не под силу мальчишкам. Вскопали поле вручную, но уж бороновать решили предложенным ими способом. В один из приходов в Гжатск рассказала я Алексею Ивановичу о нашей затее. Нет! И борону вам не сдвинуть! - прикинул он. - Тяжела.

На другой день рано утром смотрю - идет мой Алексей Иванович. Оказывается, удалось ему на день взять увольнительную. Многое успел он в тот день в нашем клушинском доме сделать по хозяйству, смастерил и легонькую борону, которой мы потом не один год с ребятами бороновали. Хоть это так говорится - "легонькая", работать-то не так уж легко было, но все- таки можно. Отцову борону опробовали мы сразу же, на другой день. Впряглись сыновья, склонились от усилий, к земле пригнулись - и двинулись. Я иду "коренником". До конца поля они дошли, оглянулись - пот по лицам течет, а улыбаются. У Юры улыбка широкая, задиристая: Мама! Ты плачешь или устала? Не плачу и не устала, солнце припекло. Огород весь вскопали, только тогда мальчики побежали играть: палки, как автоматы, схватили, начали свои бесконечные бои, которые неизменно оканчивались "нашей победой".

Игр этих я остерегалась. Но что скажешь? Не будешь же постоянно предупреждать: с палками поосторожней, со "стрельбой" поосмотрительней. Побаивалась-то не зря. Однажды пришли Юра с Бориской в дом, я глянула - ахнула: лица у них черные от копоти, а у Бориса и брови опалены. Я поняла: самострелом баловались. В те годы ребячьи карманы так и распирало от гильз, осколков снарядов, патронов. Случались трагические истории, от взрывов дети гибли, становились калеками, слепыми. Хотела я наказать сыновей так, чтобы на всю жизнь запомнили, но поглядела в Юрино лицо, вижу: сам все понял. Только одно и сказала: Понял, что брат чуть глаз не лишился? Нельзя так! Это еще в те дни было, когда Валя с Зоей не вернулись, поэтому я с горечью и добавила: - Или у меня и без ваших игр горя мало? Надо сказать, что после этого младшие мои ребята с патронами не баловались, хотя иной раз слышала - подсмеивались над ними товарищи. Насмешки сверстников перенести нелегко, но мальчишки держались.

Ссылки: