Локкарт - известный журналист

Теперь, когда он начал новую карьеру и из банкира стал автором нашумевшей книги, успешным киноавтором и журналистом в большой газете, его любимым местом стал изысканный Карлтон-грилл , место не для всех, но для тех, кто был волею судьбы включен в число достойных (и их гостей), место более похожее на клуб, чем на ресторан. Там он ежедневно завтракал, днем заезжал в свой клуб, вечерами бывал в театрах и концертах, если не бывал в лондонском доме Бивербрука, где между выступлениями актеров, светским разговором и ужином хозяин дома обсуждал с избранными материал для ближайших номеров своих газет. Субботы и воскресенья проводил он в Сюррэй, в загородном дворце Бивербрука , куда уезжал в пятницу вечером и возвращался в понедельник утром. Локкарт в газете был и фельетонистом, и автором серьезных статей на политические, политико-философские и прежде всего - актуальные темы иностранной политики. Они отличались той же живостью, которой отличался его разговор. Он тогда не мог предвидеть, что останется в газете до 1938 года (когда его вернут на военно-политическую работу), и с увлечением учился журнализму, выказывая при этом свою обычную способность быстро схватывать и усваивать нужное и отбрасывать ненужное. Кое-кто, кто в свое время благословил его на дипломатическое поприще, считал, что он растрачивает свои таланты на страницах желтой прессы, и есть одно свидетельство (от июня 1931 года), как Мура относилась к его газетной работе. Она сказала ему: "Возьмите себя в руки. Вы достойны лучшего, чем играть роль лакея Макса [Бивербрука]". Она не могла простить ему его непримиримой ненависти к советскому режиму, которую она рассматривала как ненависть к России. Эти два понятия постепенно стали сливаться для нее в одно. Она не была исключением: известный, хоть и не слишком большой, процент эмигрантов так же, как она, постепенно приходил - через запутанную диалектическую сеть колебаний, оценок и переоценок - к убеждению, что любить родину (или, как тогда начали писать, "дорогую Родину") значит принимать все, что в ней есть, кто бы ею ни управлял. Большинство эмиграции по- прежнему держалось того мнения, что "узурпаторы в Кремле" мучают русский народ, который хочет демократии, и только ничтожная часть ее считала, что если случилось то, что случилось, значит, были для этого причины, глубоко лежащие как в историческом прошлом страны, так и в природе русского человека. На слово "лакей" Локкарт не обиделся. Она была нужна ему, через нее он сохранял связи с русскими кругами, с русской действительностью. Он постепенно делался правой рукой Бивербрука, который ему оказывал полное доверие. Локкарт - ни тори, ни либерал, скорее - консерватор, но без феодальной окраски, общаясь с аристократами Лондона, всегда находил там свое место среди друзей. Он ненавидел и презирал мещанство, он был далек от преклонения перед традиционным монархизмом, смотря на династию как на Одно из необходимых Англии государственных учреждений. Он высоко ценил перемены в России, хотя уже в это время знал об идущих и усиливающихся репрессиях , в нем оставалось уважение к Ленину, как к значительной фигуре нашего времени, и он причислял его к пророкам своей юности, куда, между прочим, входили и Вальтер Скотт, и Наполеон. Весь день - разговоры, пища для фельетониста, встречи с людьми, идущие из парламента, палаты лордов, министерств, литературных кругов и светских; он слушает всех, от премьер- министра до представителей богемы; сегодня это мировой известности пианист, завтра - американский король стали, послезавтра - советский посол Майский, эмигрант Керенский, за ним - старый знакомый Освальд Мосли (в то время еще не национал-социалист), а на следующий день - Беатриса и Сидней Уэбб и Рандольф Черчилль , одно время - помощник Локкарта в его ежедневном газетном "Лондонском дневнике". Его фельетоны имели большой успех, Бивербрук даже хотел просить его перейти в другую его газету, "Дейли Экспресс", но Локкарт не соглашался: там было бы больше денег и больше славы, но? надолго ли его там могло хватить? И он отказывается и остается в "Ивнинг Стандард", где теперь его "светский фельетон" как- то незаметно начинает сливаться в одно с политическим, потому что все "светские" знакомые и видные лица в лондонском свете в то же время крупные имена в политике - Уинстон и Невилл, и Остин, и Рамзи, и Ван (Ванситтарт) и Том (Мосли). Он уже не только спец по России и Центральной Европе, он спец по германской политике, он лично знает всех на верхах Веймарской республики . С ними всеми он ест и пьет, и это начинает разрушать его здоровье. Запись в дневнике: "Пьян, болен, в долгах, в трех ночных кабаках за одну ночь." Нет силы воли бросить пить. Развратник и лгун". Вечерний смокинг каждый вечер, лорд Ротермир, лорд Нортклиф, Сомерсет Моэм, и первый секретарь советского посольства, и какой- то немецкий принц - все ему нужны, он работает на свою газету по двенадцать часов в сутки. По воскресеньям он гость в родовых поместьях своих друзей и в загородных дворцах старой и новой буржуазии, промышленников, газетных воротил, международных дельцов. Его называют фактотумом Бивербрука, он нарасхват. И все идет на пользу его фельетонам: сплетни об Альфонсе XIII, новая книга Уэллса, где он собирается наконец сказать, что, по его мнению, надо делать, чтобы спасти цивилизацию, и назначение Керзона на новую должность, и званый вечер у леди Кунард. Все идет ему на пользу. И встречи с Мурой необходимы ему. У нее большой круг знакомств - на самых различных уровнях лондонского (или даже международного) общества. Он определяет ее окружение: "она - среди иностранцев, умных и незаметных" (между ними - и Р. , и А. Г. Соломон , помогавшие ей когда- то в Ревеле). Он никогда не говорит с ней о британской политике или об Англии, только о Центральной Европе, о Восточной Европе, о Прибалтике и России. Она все еще ездит в Прибалтику, по одним им обоим ведомым делам. Она рассказывает ему анекдоты о пребывании в Советском Союзе Андре Жида, о визите Ал. Н. Толстого в Лондон. Несмотря на ее холод после прочтения его мемуаров и особенно - после фильма, они продолжают встречаться, они связаны теперь деловыми узами. Он записывает: "Завтракал с Мурой в "Савое". Она едет в Геную сегодня и потом в Берлин. Говорит о новой книге Арнольда Беннета. Уэллс согласен с Максом, что это - дрянь. Мура говорит, что Дороти Честон надоела Беннетту и он потерял всякое вдохновение после того, как она запретила ему носить рубашки с незабудками. Бедный Горький зарабатывает не более 300 фунтов стерлингов в год, не может вывести деньги из России, где его книги продаются по 2 700 000 экземпляров в год. Он живет чувством, не умом и не умеет относиться критически."

(Октябрь 1930) "Письмо от Муры" Она пишет мило и весело. Она женщина широкого ума и широкого сердца".

(Январь 1931)

"Днем Мура в "Веллингтоне". Сидели с ней до 8.30, пили херес. Потом пошли в венгерский ресторан, где сидели до 2- х ночи. Я чувствовал себя больным после такого питья. Она - как всегда, ей нипочем. Весь вечер, естественно, проговорили о России. Мура думает, мы все ошибаемся насчет русских. Она думает, как Уэллс, что капиталистическая финансовая система сломалась и кончилась и что России удастся ее пятилетний план - может быть, не в пять лет, но в том смысле, что она будет прогрессировать и сделается индустриальной страной, как США. Она видела Горького несколько недель тому назад. Он теперь абсолютный большевик, вернулся к своему классу, верит Сталину и оправдывает террор, от которого раньше содрогался. Он и Мура оба боятся иностранной интервенции. Мура уверяет меня, что недавние процессы в Москве [над вредителями] были всамделишными, не были выдуманы правительством".

(Март 1931) "Завтракал с Мурой. Она показала мне письмо Горького. Он просит ее прислать ему английские книги по истории английской карикатуры. Он очень любит животных. В Петрограде во время голода у него был датский дог; однажды он ушел из дому и не вернулся. Его съели голодающие Петрограда".

(Январь 1932) "Завтракали с Мурой в ресторане "Эйфелева башня"".

(Июнь 1932) "Пошел с Мурой на час на матч Англия - Индия".

(Июнь 1932) "Завтракал с Мурой, которая вернулась из Германии. Горький был очень болен в Берлине - опять осложнение с легкими. Лечил его профессор Краус. Давали кислород. Возраст - 64. Не позволили ему поехать в Голландию на антимилитаристский конгресс. Большевистская профсоюзная делегация хотела, чтобы он поехал в Париж. Мура протестовала (из- за его нездоровья)".

(Сентябрь 1932) "Завтракал с Мурой. Уэллс вернулся в Англию из Грасса на месяц, повидать друзей. Он пригласил Муру в пятницу на пьесу Шоу "Плохо, но правда" ("Too true to be good"). Ему будет 66 лет в четверг, 22- го. Вокруг него - только женщины, мужчин - друзей у него нет. Молодые ему неинтересны, и он не старается, как Горький, поощрять их. У него два законных сына, которых он любит, но он не позволяет им вмешиваться в свою жизнь. Двум другим сыновьям, от Ребекки Уэст и Амбер Ривз , он щедро дает все, что им надо [ 53 ] . Антони Уэста он любил. Потом? Уэллс как- то исчез. Он очень умеет как-то вдруг исчезать, испаряться и никогда уже не возвращаться к людям".

(Сентябрь 1932) "Завтракал с Мурой в Беркли-грилле и пил кофе с Г. Дж. Уэллсом, который тут же завтракал с какой-то весьма прельстительной молодой американкой. В 66 лет Уэллс выглядит чудно как молодо. У него кожа на лице - на двадцать лет моложе. Он пишет роман о мире, каким он будет через 100 лет. Мура резко ссорится с ним из-за России и международной политики". ( Октябрь 1932) "Мой завтрак с Уэллсом был довольно скучен. Я опоздал на четверть часа. Томми и Гарри [леди и лорд Росслин] пришли в ресторан, чтобы посмотреть на Муру. Другие мои гости были: Бернсторф [немец, антинаци, позже казненный Гитлером] и Рандольф [Черчилль]. Уэллс придирался ко всем, потому что Мура говорила с Бернсторфом и хотела, видимо, владеть разговором. Мура выехала в Париж. Уэллс поехал ее провожать?" (Октябрь 1932) "Видел Муру в 6.30. Она говорит, что Гарольд [Никольсон] завидует моему успеху. Они едут с Уэллсом в Париж, а затем - в Сорренто к Горькому. Она показала мне открытку, на ней Эйч-Джи написал мелким аккуратным почерком: Дорогая Мура! Нежная Мура! Он посылает ей много денег. Делает подарки".

(Ноябрь 1932) "Завтракал с Мурой в "Перрокэ". Она едет с Уэллсом в Зальцбург в июне. Она только что вернулась из Берлина. Мурины истории всегда забавны".

(Май 1933) "Мура вернулась".

(Июнь 1933) "Завтракал с Мурой. Мура говорит мне, что в этом году Горький не приедет в Италию, но поедет в Крым. Горький сказал Муре, что при открытии Беломорского канала бывший министр путей сообщения Временного правительства Некрасов рыдал от радости, глядя на это достижение, которое было осуществлено советской властью в России! Он работает на постройке канала".

(Сентябрь 1933) "Завтракал с Мурой. Она сильно нападала на меня за то, что я не рву с Бивербруком, и за мою слабость и трусость. Говорит, что просто позор, что я проституирую мой талант. Люди не напрасно говорят, что я поверхностен и беспринципен,- я действительно и поверхностен, и беспринципен. Это все правда. Que de souvenirs! Que de regrets!" [ 54 ]

(Июнь 1935)

Ссылки: