ЭСТАФЕТА

...И молодёжь подхватит песню эту

И пронесёт через года побед,

И передаст её, как эстафету,

Далёким дням шестидесятых лет.

М. Светлов, "Двадцать лет спустя" Город Тулун встречает нас как старых знакомых. Вот внизу, под дорогой, катится с нами по пути синяя речка Ия. Вечернее светлое облако окрашено в розовый цвет, и такое же розовое, с сияющей каёмкой по краям, отражается в воде. А сквозь облако, со дна, просвечивают камни. Вон вдали лесовоз и около него громадные пирамиды прямых и ровных бревён, похожих отсюда на горки карандашей.

Мы уже здесь были пять дней назад, прежде чем отправиться с концертами на строительство участков линии электропередачи, расположенных вокруг Тулуна. Сейчас мы возвращаемся, чтобы провести вечер для комсомольского актива города Тулуна и ближайших районов.

Но рассказ мне хочется начать не с этого вечера. Нет. Эта история началась гораздо раньше, на крошечной сцене одного из московских Домов пионеров. Это было шестнадцать лет тому назад, летом 1941 года. ...В зале потух свет, замолк шум. Под вспыхнувшим прожектором на занавесе зажглось пробитое пулями знамя с цифрами "1919 год". Боря Михайлов, только что перешедший в десятый класс, вышел из-за занавеса и встал под знамя:

Песнею, поэмою, трибуною,

Ничего от близких не тая,

Повторись опять, моя сумбурная,

Юность комсомольская моя!.. Шла новая пьеса Михаила Светлова "Двадцать лет спустя" о комсомольцах Гражданской войны. А через четыре дня после спектакля началась война. Участники спектакля добровольцами ушли на фронт. С первых дней войны десятки писем стали приходить в старый дом на Арбатской площади. Со всех фронтов писали ребята руководительнице кружка Александре Иосифовне Гроссман .

...Я хожу сейчас как сумасшедший. Не знаю, что с собой делать. Вот мы уже потеряли двоих из нашего милого, славного коллектива. Кто знает, сколько мы еще потеряем? Но будьте уверены, за каждую смерть подлые гады заплатят мне дорогой ценой. Сердце наливается кровью, и сжимаются кулаки.

Помните наш прощальный пир после спектакля? Я на одной бутылке лимонада написал дату и имена всех присутствующих и спрятал её под сцену. Когда мы соберёмся, то достанем эту бутылку и выпьем этот лимонад, как драгоценное вино...

Зоря Колесников ...Часто между боями я вот о чём думаю. Мы должны ещё сыграть нашу пьесу или пьесу о комсомольцах в этой войне. Это будет второй ступенью нашей эстафеты. Ну, а третью будут играть, может быть, наши дочки.

Правда же? Ваша Ира Я впервые увидела эти письма трудной зимой сорок третьего года, когда вместе с другими девчонками и мальчишками пришла во Фрунзенский районный Дом пионеров. Александра Иосифовна приносила письма на репетиции или читала их нам у себя дома, сидя у железной печки-времянки.

В школах тогда учились в три смены, чернила замерзали в чернильницах, свет по вечерам часто гас. С пустой чёрной сцены тянуло холодом, как из погреба. Но с первых дней мы начали мечтать о том, чтобы снова поставить "Двадцать лет спустя". Да, спектакль должен жить! Жить в память о тех, кто сейчас на фронте и кто погиб, защищая Родину.

Этой мечтой начал жить наш новый, пока ещё пионерский коллектив. Мы поставили пьесу через три года и сыграли её впервые вскоре после окончания войны. Всё было так, как мы мечтали. В переполненном зале погас свет, стих шум. На занавесе под лучом прожектора вспыхнуло пробитое пулями знамя... и мы рассказали зрителям историю спектакля.

Третья часть этой истории связана с Братским походом, и началась она весной прошлого года, когда мы решили поставить "Двадцать лет спустя".

В старом доме на Арбатской площади, на квартире у нашего давнего друга Александры Иосифовны Гроссман, состоялся наш первый рабочий вечер. Перед нами легли бережно хранимые пожелтевшие листки фронтовых писем и снятое с занавеса, простреленное пулями знамя с цифрами "1919 год". Фото: Работа началась До сих пор мы ставили лишь весёлые студенческие спектакли, принимавшиеся на ура за одну лишь злободневность текста, или короткие концертные отрывки, где почти не приходилось серьёзно работать над образами. От репетиции до репетиции выдумывали мы подробности будущего спектакля и хищно выискивали среди биофаковцев, не занимавшихся ранее театральным делом, недостающих исполнителей. Последним был найден Серёжа Мунтян . Его открыли на вечере первокурсников, во время выступления хора. Серёжа стоял в первом ряду и улыбался застенчиво и немного кокетливо, на радость всему зрительному залу. Глядя на него, невозможно было не улыбнуться в ответ и не сказать соседу: "Вот ведь чудный парень! А ещё говорят, нет мальчишек на Биофаке!" Серёжа Чепурнов в восторге зашипел: "Граждане, видите?! Из парня прёт обаяние, просто прёт! Надо хватать, пока не поздно!" Но на первой же репетиции выяснилось, что Серёжа - то, что называется "абсолютно неспособный человек". Он еле-еле передвигал налившиеся свинцовой тяжестью ноги, угрюмо бормоча под нос реплики, и даже его чудесная улыбка куда-то сразу пропадала. Представить его в роли любимца героев пьесы, весельчака и заводилы Направа было совершенно невозможно. Но нам было жалко Серёжку, да и другого Направо искать было уже некогда. А главное, нам казалось, что где-то глубоко внутри у него спрятано "что- то", до чего пока просто не удалось докопаться.

Наступили репетиционные будни. Мы бывали счастливы, когда в половине двенадцатого ночи клубная сцена, освобождавшаяся после очередного вечера, поступала, наконец, в полное наше распоряжение, и без конца репетировали сцену гибели Направо, добиваясь предельной искренности и простоты. Возвращаясь домой с последним поездом метро, мы говорили всё о том же. Что придумать для Лийки, чтобы привить ей, старому "комсомольскому зубру", томность и манерность экономки Берты Кузьминичны- Как играть сцену с пьяным Колей, чтобы она не вызывала смеха? Как, чёрт возьми, из Мишани Иванова с его громким голосом и улыбкой до ушей, из Мишани, в жилах которого до двухсотого колена не было ни капли еврейской крови, как сделать из него скромного, незаметного и абсолютно типичного Моисея? Как, наконец, научить Серёжку Мунтяна, появляющегося в образе д'Артаньяна, хотя бы заворачиваться в плащ и свободно снимать с головы мушкетёрскую шляпу с пером? Всё это было ново и очень трудно для нас.

Разгар репетиций совпал с разгаром зачётной сессии. Не участвующие в эпизодах сидели по углам с "Биохимией" и "Зоологией" в руках. А когда кончилась сессия, мы вдруг увидели, что работа над спектаклем тоже близится к концу. И вот уже летом, когда большинство трудностей осталось позади, и мечту, такую далёкую четыре месяца назад, теперь, казалось, можно было потрогать руками, эта мечта чуть не была разрушена. Шла репетиция. Это была не совсем обычная репетиция. С карандашом и блокнотом сидел перед нами режиссёр студии МХАТа Виктор Карлович Манюков . Он сидел, печально сдвинув брови, и то и дело ставил в блокноте восклицательные знаки. С первых реплик стало ясно, что всё кончено - спектакль расползался по швам. Наконец, последняя картина. Тишина. Манюков, помолчав, предложил папиросу Александре Иосифовне и закурил.

- Вы сами видите, что это только начало. Давайте поговорим подробно. Да, всё это так. У Берты Кузьминичны даже походка мальчишеская! А эта манера всей пятернёй отгребать волосы со лба! А Чепурнов! Он размахивает винтовкой, как зонтиком, и уж, конечно, нельзя так сонливо произносить: "День и ночь разрывались гранаты..."

А Мунтян, господи, Мунтян! Разве бывают такие д'Артаньяны, даже во сне? Это же в лучшем случае Кот в сапогах! Манюков говорил очень верно и очень дружески. И чем дружелюбнее он улыбался, чем остроумнее изображал исполнителей - так похоже, что не смеяться было невозможно, - тем темнее и горше становилось у нас на сердце.

Поздно вечером, когда Манюков, сам расстроенный, ушёл, мы приняли единственно возможное в нашем положении решение: репетировать все оставшиеся дни, всю дорогу (шутка ли, пять суток!) и добиться, во что бы то ни стало добиться, чтобы спектакль стал настоящим!

Всё равно всем было грустно. Тогда Лийка сказала:

- Ну что вы раскисли? Вы что, хотите работать мхатовскими

Фото:БРАТСКИЙ АГИТПОХОД методами - за три года спектакль? Хотела бы я посмотреть на такую агитбригаду! Главное, едем! А остальное в наших руках!

Вот какова история спектакля, который нам предстояло поставить перед тулунскими комсомольцами. Больше всего я люблю в бригаде такие дни. Мы встаём рано. Весь день заполнен подготовкой к вечеру. Никто не слоняется без дела. Я сижу на кровати, делаю выписки света и шумов и с ужасом замечаю, что руки у меня уже начали дрожать. Серёжа Мунтян лежит на животе, прижав у себе подушку, и повторяет свою роль вслух, реплика за репликой. Одно место его никак не может удовлетворить. Вот уже полчаса он твердит на разные лады: "Мимо меня проходил какой-то белый офицер, и мне захотелось оторвать ему шпору. Мимо меня проходил какой-то белый офицер..." В соседней комнате свободные девочки под руководством Серёжи Чепурнова красят разноцветной тушью лампочки, предназначенные для подсветки "вида с колокольни". Советов Серёжа не слушает, а спорить с ним нельзя: на сегодня объявлено военное положение, и Серёжа, занимающий в штабе должность "энтузиаста без портфеля", облечён властью диктатора. Жерар Черняев в спектакле не занят. После краткого раздумья, в какой области он может принести максимум пользы, он избирает шумы. С утра он исчезает в разысканной им столярной мастерской и сейчас скромно приносит пару прекрасных деревянных пистолетов (их нужно ещё покрасить тушью) и две адские конструкции, из которых одна должна производить шум проезжающего броневика, а вторая - шаг отряда.

- Мимо меня проходил какой-то белый офицер... - радостно сообщает Мунтян. Жерар требует тишины и выдержки и начинает демонстрировать действие конструкций. Конструкции издают слабое тарахтение и робкие, приглушённые шлепки. Удручённый Жерар уходит во двор работать дальше. Из соседней комнаты доносится подозрительное зловоние: это горит гуашь на включённых для испытания разноцветных лампочках. Выждав, пока гуашь совсем почернеет, Чепурнов со вздохом мобилизует свободных девочек отмывать с лампочек сажу.

- Мимо меня проходил какой-то белый офицер! - трагически констатирует Мунтян. В углу, на груде рюкзаков, грызя карандаш, сидит Лийка. Сегодня перед спектаклем она делает доклад о традициях комсомола. Вчера на гензасе доклад был серьёзно раскритикован за отдельные сухие места и обилие "формализмов". Нужно теплее, проще. Ну, разумеется, будет говорить, а не читать. Но есть ведь, оказывается, целые фразы, которые уже вошли в плоть и кровь и, абсолютно не трогая слушателей, сами собой срываются с языка: "Грандиозная стройка воздвигнута вдохновенным трудом", "Борьба с благодушием и самоуспокоенностью - могучий рычаг".

- Послушайте, как это переводится на простой человеческий язык?! - Мне захотелось оторвать ему шпору или вымазать ему спину мелом! - в восторге орёт Мунтян. Сияющий Жерар врывается в комнату с топором в руках. Он разработал новый блестящий способ производства выстрелов - при помощи топора, молотка и пистонов. "Слушайте!" Удар - тишина. Удар - снова тишина. Удар - оглушительный грохот. Выстрелы получаются один из пяти. Ну да ладно, будем комбинировать их с нашими обычными выстрелами из ружей... В пять часов мы в клубе лесозавода. Войдя в зал, бригада ахает. Зал громадный, с балконом и наклонным полом. Сцена удобная, глубокая, с карманами, тёмно-голубым плюшевым занавесом и даже ямой для оркестра. А главное, сцена полностью готова для спектакля. Перепачканный главный оформитель Васецкий заколачивает последний гвоздь, прикрепляя к полу кулису с пришитым к ней камином.

Семь часов. Всё готово. Развешаны тексты песен и плакаты. Не занятые в спектакле члены бригады, торжественные и похорошевшие, в чистеньких, отглаженных формах встречают гостей. Жерар , схватив баян, мчится в фойе.

Приходят знакомые девчата, москвички из Тулюшки. Приходит наш старый болельщик, шофер из Китоя, где мы были неделю назад, - коренастый, загорелый, с чёрной бородой. Он был уже на двух наших концертах, а сегодня вот приехал на спектакль, благо был неподалеку. Приходит Сидоренко, секретарь райкома, совсем молодой, кудрявый, немного смущающийся парень в нарядном галстуке. По всему видно, что он тоже волнуется.

Половина восьмого. Начали. Начала Лийкиного доклада я не слышу: в маленькой артистической над сценой перед единственным зеркальцем гримирую участников спектакля. Когда я спускаюсь на сцену, Лийка говорит: "Наш вечер называется "Традиции комсомола". Нам хотелось поговорить сегодня о самом дорогом и о самом главном. И я решила рассказать вам одну историю".

И Лийка рассказывает историю нашего спектакля.

- И теперь великая эстафета - любовь к Родине, верность друзьям, готовность отдать жизнь за святое революционное дело - передана вам. Вот что такое традиции комсомола, - заканчивает Лийка. Я осторожно отодвигаю край занавеса и гляжу в зал. Зал полон - пятьсот человек, не меньше. В зале горит свет. Ряды зрителей хорошо освещены, и я не вижу ни одного скучающего лица. Никто не шепчется с соседями, никто не смотрит на часы. Лийкино волнение передалось залу. А Лийка переходит к тому, что мы видели на трассе. Она рассказывает о лучших комсомольских бригадах в Китае, о перевыполняющих план бетонщиках, о палаточном городе строителей "Алюминьстроя", о бригадах москвичей в Кимельтее. Очень хороший доклад. Секретарь райкома приходит за кулисы сказать это Лийке. Секретаря ведут в маленькую артистическую, где Лийка в седом парике и старомодном шелковом платье повергает его в невероятное смущение.

Итак, до начала спектакля остаётся несколько минут. Не участвующие члены бригады, поцеловав нас на счастье, убегают в зал. .

- Свет! - свистящим шепотом спрашивает Васецкий. В полумраке кулис вдохновенно сверкают его очки.

- Давайте! - шепчу я и машу рукой. Так вот он, счастливый момент! В зале гаснет свет, стихает шум. Под вспыхнувшим прожектором зажигается на занавесе пробитое пулями знамя. Серёжа Чепурнов - Налево - выходит под знамя:

Песнею, поэмою, трибуною,

Ничего от близких не тая,

Повторись опять, моя сумбурная.

Юность комсомольская моя! Хорошо? - Хорошо! - Занавес! - Есть занавес! Что случилось с Серёжей Мунтяном? Впервые он стал играть, по-настоящему играть, сразу завоевав симпатии зрительного зала. С каждой картиной спектакль становится увереннее, слаженнее, горячее. Ни одного "пустого места", оставляющего зрителей безразличными. Пятая картина - сцена смерти Направо. За правую дальнюю кулису никто не заходит. Все знают: там готовится к выходу Серёжа Чепурнов. У него это самый трудный эпизод: он приходит к друзьям, только что узнав о смерти брата. На репетициях Серёжа готовился к этому выходу по часу. Он уходил в дальний угол и долго сидел один, сжав руками голову. Сейчас он выходит на сцену - и я не узнаю его. Лицо у него совсем серое, плечи опущены. Он обводит глазами ребят - и никого не видит. Он говорит совсем тихо и как будто спокойно, но никто из ребят не решается поднять на него глаза. Я слышу, как в зале кто-то всхлипывает, и у меня самой неожиданно комок подкатывается к горлу. Занавес закрывается в полной тишине. Вот уже начали хлопать, а Серёжа всё в той же позе за закрытым занавесом сидит за столом, уронив голову на руки. Я не знаю, что с ним, и целую его в мокрую щёку. Кажется, прошло мгновение. Но вот уже последняя картина, последняя песня.

Шумит над нами время боевое,

Прифронтовою линией летя.

Мы будем жить легендой молодою

И через год, и двадцать лет спустя. В зале зажигается свет, начинается счастливая неразбериха. Нас обнимают и благодарят, мы тоже кого-то целуем, кого-то благодарим. У прибежавших девчат ещё мокрые глаза, а у нашей Ниночки лицо совсем заплаканное. Сероглазый парень с красными пятнами на щеках, в светлом пиджаке жмёт нам руки: - Чилимцев, артист черёмховского театра...

Две нарядные девушки и и парёнек в лыжной куртке поднимаются в артистическую, смущённо улыбаясь:

- Вот, познакомьтесь, пожалуйста. Вот Оля и Валя, члены комитета комсомола нашего гидролизного завода. А я - секретарь. Мы вас, ребята, поблагодарить хотели, и ещё - нет ли у вас какой тетрадки, мы бы написали вам от имени наших комсомольцев... Серёжа Чепурнов трогает меня за плечо:

- Знаешь, - говорит он, - конечно, это не всё. Конечно, это только начало. Недостатков тысяча. Но ведь есть спектакль, есть! Верно? Мы смотрим на часы только тогда, когда в зале, несмотря на весёлую танцевальную толчею, гасят свет: ничего не поделаешь - половина первого. ОТЗЫВ ЗРИТЕЛЕЙ От комсомольцев и молодёжи города Тулуна, поселка Лесозавод - большое вам спасибо за проведение молодёжного вечера! Зрители остались довольны пьесой. Особенно понравился зрителям образ Налево в исполнении Сергея Чепурнова, Дуни в исполнении Измайловой Тали, Тоси в исполнении Ляли Розановой, Вали в исполнении Соловьёвой Гали, Семёна в исполнении Дмитриева Жени, Якова в исполнении Трофименко Вадима. Спасибо докладчику. Секретарь Тулунского Райкома ВЛКСМ и другие подписи Утром мы уезжаем. Пока автобус стоит у почты, высылаем телеграммы на целину и Александре Иосифовне, ходим по улице, прощаясь со знакомыми прохожими. Серёжу Чепурнова отзывает в сторону лохматый застенчивый парень в кепке и ватнике. - Вы вчера в вашей пьесе играли и очень хорошие читали стихи. Я хотел к вам вчера подойти, да тетрадка у меня дома была. Я ведь тоже пишу стихи. Только неважно у меня получается. Я в конце тетрадки свой адрес написал, вы мне отзыв свой напишите, ладно?

- Обязательно, - говорит Серёжа, и оба почему-то заливаются краской.

Всякое бывает в жизни, но трудно представить себе, чтобы когда-нибудь нам всем вместе пришлось побывать здесь ещё хоть раз. Что же, прощай, прощай, славный город Тулун, где мы оставляем столько добрых знакомых, где на селекционной станции выведена пшеница "тулунка", где по синей Ие, наталкиваясь друг на друга, плывут бесконечные золотистые плоты и где в клубе лесозавода загоралось вчера под нашими прожекторами пробитое пулями знамя с цифрами "1919"! ("Молодая гвардия", * 1, 1957)

Ссылки: