Ляля Розанова "ЗДРАВСТВУЙ, ЗЕМЛЯ ЦЕЛИННАЯ!"

...Это была мечта, светлая, фантастическая мечта, вроде полёта на Марс. Тоже ведь нет ничего неосуществимого, но всё-таки это невероятно далеко и как-то несовместимо с нашей будничной жизнью. Мечта невероятная, ослепительная, от которой ёкает сердце и зажмуриваются глаза! Бригада Биолого-почвенного факультета едет с гастролями на целину! Алла Ганасси рассказывает, как они с Ниной Лукиной , окончательно договорившись обо всём в Гастрольбюро, пошатываясь от восторга, не веря счастью, вышли в коридор, где их ждала вся бригада, и уткнулись в гастрольбюровскую стенгазету. Чтобы перевести дыхание, стали читать и сразу наткнулись: "Артисты на гастролях у полярников". Это о полёте бригады на СП-4 . Воображение сработало моментально: вот куда мы едем на будущий год. Все в том же духе поддерживают. "Нет, - вдруг серьёзно говорит Володя Познер , - нет, это, пожалуй, не выйдет. Всё-таки, знаете, самолёт (как будто всё остальное - раз плюнуть), дорого же... Давайте лучше на китобойную флотилию "Слава"".

...На первом историческом гензасе (генеральном заседании), в поезде "Москва-Барнаул", вагон 10, было решено вести дневник. Командор Серёжа Янушкевич железным голосом велел мне описать первые дни, чтобы все знали, как это делается (хотя фамилия моя вовсе не на "А", а на "Р"). Всё начиналось так. С трудом взвалив на себя неподъёмные рюкзаки, а также скупив в арбатской булочной недельный запас батонов, мы наконец-то выгрузились у вагона. Провожающие были в слезах и только громадным напряжением силы воли пытались их сдерживать. Слёзы были чёрными слезами зависти. Что касается мам и бабушек, то эти мужественные люди, закалённые детьми-биологами, в тяжелые минуты расставания были на очень высоком уровне, надо отдать им должное. Линейка была кратка, но содержательна. Командор в неотразимой ковбойке отдал рапорт: "Товарищ секретарь комитета комсомола! Целинная бригада биологов собралась на прощальную линейку. В бригаде девятнадцать человек. Настроение бодрое. К большой, хорошей, настоящей работе готовы". От волнения в последний момент запели нестройно и несколько песен сразу, зато отчаянно махали руками из окон. Вот уже скрылись толпа покинутых родителей, подруги-завистницы, а мы всё махали и махали. Потом кто-то сказал: "А мы ведь всё-таки едем, а, граждане-! Удивительно!" Да, это, конечно, удивительно, если учесть отсутствие денег до последнего момента, отсутствие некоторых членов бригады после выдачи денег, наличие московской милиции, которая имела не одну возможность загубить нашу бригаду в эмбрионе - за хождение во фраках в неуказанных местах, стрельбу из револьвера, а также нервное возбуждение жильцов Нижне- Кисловского переулка (там была квартира Ляли). Но, в полном соответствии с принципами диалектики и справедливости, добрые начала взяли верх - и вот мы едем. Первый день пути был днём отдыха. Миша Андреев торжественно поклялся, что сегодня он не дотронется до аккордеона, и завтра, возможно, тоже. Все в тон ему сказали, что петь они не будут, не могут, не любят (при этом я, как зампокульт, покрылась холодным потом). Но уже через полтора часа сладостные звуки аккордеона и несколько менее сладостные звуки осипших голосов наполнили вагон (что и продолжается вот уже двое с половиной суток с небольшими перерывами на сон, еду и трёп).

...Обязательно должны быть на свете такие вечера. Поезд спит. Серёжа Чепурнов с Зиной Богдановой сидят вдвоём в пустом купе и репетируют тихо, друг для друга, сцену из Островского про любовь. Томка Запольская, молча, не решаясь перебить общий разговор, колдует что-то там с ужином. Валя Хромова смотрит в чёрное окно - ей, наверное, по-хорошему, по- дорожному грустно - так всегда бывает, когда сидишь и смотришь молча в чёрный убегающий пейзаж. Все остальные спорят с Володей Познером о биологии, о главном и неглавном и вообще - о жизни. Спор длится уже час, высказываются все. А мы с Янушем сидим в самом крайнем, на двоих, купе, уткнувшись носами в стену, и пишем "записные книжки". Хорошо - сидим молча рядом и пишем. Вообще - хорошо!

На остановках спрыгиваем на путь и бешено репетируем краковяк, к удивлению толпы носильщиков. Едем на восток, на восток. Куда-то деваются четыре часа жизни. Удивительно-ну куда- Не в смысле географии, астрономии - это всё понятно, - а в смысле просто жизни-..

...Новосибирск. Было совсем темно, когда мы приехали. Виден он издалека. Хотя совсем темно за окнами, чувствуется, что подъезжаем к громадному городу. Всё-таки это ни с чем не сравнимо - полгоризонта далёких огней незнакомого дальнего ночного города! Как назвать это чувство?

Фото 1955 год В Барнауле сразу же начались чудеса. Чудеса начались с того, что нас встретили. И не только встретили - нас ждала роскошная машина под брезентом. Перед нами извинялись, что машина дряхлая и брезент течёт, что ночлег у нас не очень удобный.

Чудесная черта Томки Запольской - сразу ориентироваться в незнакомом месте, всё узнавать, находить хороших, интересных людей. Через час после приезда в новое место она знает уже максимум того, что можно. К первому барнаульскому вечеру она уже была отчаянной патриоткой города и с видом старожила повела нас гулять. Оказывается, днём она поехала на трамвае, и весь вагон во главе с кондукторшей рассказывал ей гордо о городе.

"Поехали в центр", - сказала Томка, и мы пошагали прямо в противоположную сторону от старого центра, с трамвайным кольцом, со знаменитой "Чайной * 4". Шли вдоль трамвайной линии. Мостовой - никакой, даже булыжной. Пустыри с обеих сторон. Потом вдруг стоит новый четырёхэтажный дом - и снова пустырь. Очень много строек вокруг. И вдруг - километра за два от окраинного вида, совсем деревенских, последних барнаульских домиков - современная улица, новый город. Большущая асфальтированная площадь с клубом меланжевого завода, и от неё - длинная, прямая, широкая новая улица. Один конец улицы упирается в закат.

Проспект Ленина. Интересная улица, совсем московская, новая, что-то вроде Октябрьского поля. Хорошо здесь - очень симпатично окрашен каждый дом. В Москве, кроме серого и блёкло-жёлтого, редко что увидишь. А здесь - зелёные, розовые, жёлтые, обязательно с белым. Посреди проспекта Ленина - бульвар с лавочками, ихняя улица Горького. Народу мало.

...Отъезд из Барнаула. Еле-еле упихнулись между рюкзаками, коробками, авоськами, плащами. Трёхтонка, громыхая дряхлыми частями, помчалась из Барнаула. И вот она - степь! Пшеница с двух сторон. Степь. Вблизи - жёлтая, потом серая. А вдали по горизонту - чудного дымчато-синего цвета. По степи бегут чёрные пятна - тени плывущих облаков. А почему всё-таки горизонт синий? Лийка говорит не очень уверенно: "Хроматическая аберрация". Ветер с пылью мчится нам навстречу. "Почему, как только человек садится в машину, он сейчас же приобретает звериный вид?!" Дорога жуткая: вверх - вниз. Трах! Кто-то со стоном извлекает из-под себя нечто алюминиевое, бесформенное. Чья это кружка- Опознать никто не может. Трах! Мишкин голос: "Какой идиот кладёт зубную щётку перпендикулярно карману-!" Гарик Дубровский с упоением озирается, выкрикивая: "Лунь, братцы, лунь! Пустельга! О-о-о! Орёл! Ребята, орёл, вон, на столбе!" Все орут, увидев вблизи орла. Дима, шофёр, ещё не привыкший к нашим воплям, останавливает в испуге машину. Орёл спокойно смотрит на нас, лениво взлетает и исчезает в небе.

Мчимся дальше. Кто-то орёт: "Суслик! Братцы, суслик! Ура!" Успевшие обернуться видят: суслик сидит на задних лапках, подняв передние, как столбик, и смотрит нам вслед. Кто не видел, приваливаются к бортам в диком расстройстве: пропустили первого суслика!

...Изо всех сил стараемся не петь - бережём голоса. Это жутко, невероятно трудно - не петь в мчащейся машине в первый день путешествия! Но не трепаться невозможно всё равно. Едем дальше - прямо навстречу чёрной, низкой туче, которая тоже мчится на нас. "Сейчас она прольётся, сейчас она прольётся! Вот мы подъедем под неё и посмотрите, что будет",- уныло вещает Володя. Подъезжаем. Конечно, дождь. "Общий аврал! - вопит командор. - Все наверх! Готовь брезент!" "Есть брезент!" - орут мальчишки и начинают выдирать брезент из-под нас и из-под рюкзаков - его предусмотрительно запихнули в самый низ. А дождь идёт. Машина, как лодка, шатается от мечущихся на ней фигур, грозя перевернуться. Укрываемся брезентом с головами. Становится симпатично и уютно, как в палатке. "Товарищ, веселей разворачивай парус, йо-хо-хо, веселись, как чёрт!" - "Тише, черти, голоса сорвёте!" Смолкаем с тоскою в сердцах - что за жизнь, когда нельзя петь, если очень хочется! ...Дорога вечером в молсовхоз. Изумительно. Сначала едем прямо в закат. Потом он остаётся справа. Небо тёмно-голубое, невозможно бесконечное. Только на востоке серое, мохнатое, очень близкое и объёмное облако - такое, что хочется потрогать. У горизонта в это облако садится солнце. Уезжаем утром на дальнюю ферму. Снова степь, степь. Где-то вдали, задравши транспортёр, как голову, стоит игуанодон - комбайн. Публика долго не собирается. Злимся - никому до нас и дела нет. Только ходят по будущей сцене два телёнка, приходится их отгонять для сохранения приличного ландшафта. Публика подтягивается человек за человеком. Сначала - всё женщины с отпрысками от месяца и выше. Потом подъезжают один за другим два грузовика с бригадами косарей. В общем, собирается человек полтораста. Сразу в какой-то момент, увидев съезжающий с пригорка грузовик с рабочими, переносимся в самую лучшую, волнующую предконцертную атмосферу. Сразу понимаем: вот то, ради чего мы ехали, это самое главное. Концерт - чудесный по атмосфере. Взволнованность, очень хороший приём, хотя выступать дико трудно. ...Читала "Русский характер" - тяжело, но замечательно приятно читать. Слева на животах лежат на земле черные парни, слушают очень умно и внимательно. Справа - девчата, женщины, старухи. С рёвом проносится за мною мотоцикл. Ему грозят кулаками, мотоциклист глушит мотор и тоже останавливается послушать. Сидит до конца концерта. Трактор, тарахтя, съезжает с холма и тоже останавливается.

Рядом с выступающими ходят телята. Во время Володькиного пения откуда- то появляется петух, становится рядом с ним и орёт. Никто не смеётся. Мы - от волнения, зрители - от большого к нам уважения. Чеховское "Предложение" (кстати, долго препирались, пускать его или нет) принимается великолепно. Играют ребята чудно. Удивительная вещь - откуда что берётся в такой трудной обстановке. Во время "Предложения" цилиндр падает прямо в публику, его с восторгом, как мяч на футболе, подают ребятишки из первого ряда. Серёжка Чепурнов берёт его абсолютно в образе.

После концерта нас очень благодарят. В окружении толпы идём купаться. Расстаёмся, страшно довольные друг другом.

Вечером концерт в клубе. Начинается в 10:25. Клуб переполнен, человек четыреста. Темно и душно предельно. Свет только на сцене - два тусклых жестяных прожектора. В зале видны пятна лиц первого ряда, дальше абсолютная, тихая, напряженная темнота. Концерт идёт два часа, закончили в полпервого. Всё время слушали очень здорово. Читать трудно, потому что не умею читать в пустоту, не видя лиц. Но снова, как днём, очень хорошо. Потому что абсолютно тихо и чувствуешь, что ловится каждое слово и жест.

Встреча с парнем-выпускником Барнаульского сельхозинститута. Приехал специально на мотоцикле, узнав, что будет концерт. Опоздал. Страшно расстроен. "А вы не знаете Лёву Корпачевского-" Знает. Ура! Как будто встретили старого знакомого. Начинаем перечислять, кто из наших работает в Алтайском крае. Оказывается - много, и, оказывается, мы с большой гордостью об этом рассказываем. Мы в машине. Здание клуба тонет в пыли, сворачиваем и сразу мчимся в новые края... Из очерка "Ленинские горы - Алтай", "Новый мир", 1955

Ссылки: