После войны Бартини жил на Кутузовском

Жил Бартини тогда (и почти всегда) один, отдельно от жены, сына, внука, которых очень любил. Эта загадка, первая из многих последовавших, для меня разрешилась быстро, в тот же день, и наглядно: Роберт Людовигович был решительно неприемлем в совместном быту. Например, желал иметь все свои бумаги и вещи постоянно под рукой, причем разложенными на всех столах, полках, на стульях и просто на полу в диком, на взгляд постороннего, однако самому Бартини хорошо известном порядке. Прихоть, положим, свойственная не ему одному, но я не предполагал, что она может дойти до такой беспредельности. В солнечный летний полдень в его квартиру с зашторенными окнами еле пробивался шум с Кутузовского проспекта. В большой проходной комнате слабо и рассеянно светила люстра, укутанная марлей; в дальней комнате - кабинете - над исчерканной рукописью с многоэтажными формулами, над раскрытой пишущей машинкой и грудой эскизов, заваливших телефонный аппарат и изящную модель какого - то неизвестного мне самолета, горела настольная лампа с глубоким самодельным абажуром - конусом из плотной, зеленой бумаги. Заметив мое недоумение при виде темноты, Бартини объяснил, улыбаясь: у него, оказывается, не суживаются зрачки, яркий свет режет ему глаза - осложнение после какой - то болезни, перенесенной в молодости. Когда и где? В Италии, в Австрии, Чехии, на "галицийских кровавых полях" или уже в России, в плену?.. Его доброжелательность показывала, что, набравшись терпения, я действительно еще узнаю здесь немало любопытного.

Был он невысок, крепок. Общителен, однако лишь до точки, которую сам ставил. Даже с очень близкими людьми был откровенен не до конца, Это выяснилось гораздо позже, когда разбирали его архив. Работал на износ, до последней минуты и умер, поднявшись от письменного стола: сделал несколько шагов, упал и не встал больше. Бартини никогда не спешил, тем более не суетился, потому что, кажется, все испытал: успехи и провалы, отчаяние и счастье, любовь, дружбу, предательство и, ни от чего не страхуясь, не открещиваясь, умел отличать истинные ценности от мишуры.

По натуре крайне эмоциональный, нервный, он, видимо, когда - то раз и навсегда заставил себя держаться - в струне. В конце восьмого десятка жизни помнил в деталях и что было в детстве, в далеком городе Фиуме,и что произошло год назад на заводе или в министерстве. Разговаривая, следил, все ли вам понятно (что было не всегда лишним, и мы к этому еще вернемся). Дома постоянно носил мягкую рыжую потертую куртку; под курткой, однако, непременный галстук. Узел галстука приспускал, ворот расстегивал. Позволял себе такую вольность, называл ее "итальянской", южной. У Бартини было много книг на разных языках, в основном по естественнонаучным знаниям. Книги - единственное, кажется, что он хранил в относительном порядке, стеллажи в коридоре даже укрыл пленкой от пыли. А "ценных" вещей в этой квартире не было; вот разве что несколько искусно сделанных моделей самолетов и гипсовый бюст под старую бронзу на деревянной дорической колонке - портрет Бартини, подарок Андрея Петровича Файдыш-Крандиевского .

А.П. Файдыш лепил Королева, Циолковского; как всякий художник, пристрастно искал в своих моделях наиболее ему самому интересные и близкие черты их характеров. У его "авиаконструктора Бартини" спокойное лицо, сжатый, непривыкший к смеху рот, сдвинутые брови с крутым переломом - Бартини был красив, "по-римски" красив, и в самом деле редко смеялся. А вот что касается спокойствия, то тут, опять скажу, проявлялась не столько его природа, сколько выработанное умение загонять вглубь свои порывы, не давать им воли хотя бы на службе. (Дома я его впоследствии не раз видел расстроенным, даже обозленным. Ему всегда бывало неловко, что он не сумел сдержаться; и я спрашивал:

- Вы устали?

- Немножко. Шутил он тоже редко и как-то задумчиво. Однажды ему привезли статью о его работах, написанную для популярного издания. Он ее прочитал, вздыхая, и не завизировал:

- Здесь много непонятной техники.

- Ну что вы, Роберт Людовигович! Статья побывала у консультантов, в редакции ею очень довольны.

- Да? Очень?.. Значит, постеснялись признаться, что запутались.

- Что же в ней непонятного? Кому?

- Да? Кому? Мне непонятно. Кроме книг в квартире Бартини царили модели и фотографии самолетов: "Сталь-6", "ДАР", "Сталь-7", какой-то большой самолет в ночных огнях бежит по мокрой бетонной полосе. И здесь же, на стенах, рисунки - простым карандашом и в цвете. Работы самого Бартини. Насколько они совершенны по исполнению, судить не берусь: не специалист, а сюжеты - неожиданные для авиаконструктора и не всегда сугубо реалистические. Значит, их надо было увязывать с чем - то оставшимся "за кадром". Вот потухающий костер в глухом лесу, сквозь сизый дым еле просматриваются склонившиеся над костром тени. Олень у горного озера. Торжественное шествие, поющая толпа, впереди - странный персонаж: одна сторона лица у него ласковая, другая - жестокая. Дикари катят шестами огромное бревно, на них смотрят великан и девушка. Юноша и девушка рядом ночью, а в небе горит не то нездешне яркая луна, не то чересчур близкая звезда. Автопортрет: Бартини, но почему-то за ним грязное узкое оконце, сквозь которое с ужасом вглядывается в него молодая женщина.

Зачем все это человеку, по горло занятому совершенно конкретным, земным, очень важным делом?

- Это еще что! - сказал мне сотрудник одного из научных институтов, где Бартини работал в 50-х годах. Работая у нас, он обставил свое жилье, пожалуй, еще чуднее. Одну комнату в квартире он попросил маляров выкрасить и ярко - красный цвет, другую сам разрисовал таким образом: на голубом потолке - солнце, чуть ниже, на стенах, - поверхность моря, волны в белых барашках, кое - где островки. Чем "глубже", ниже по стенам, тем зелень воды становилась гуще, темнее, и в самом низу - дно. Камни, длинная полегшая трава, рыбы, всякие донные твари. Уж не знаю, как это стало всем известно, потому что из самого Роберта слова о его частных делах не вытянуть было в то время, но как - то узнали, что в красной комнате он, видите ли, настраивался на фантазии, а в зеленой - отрешался от привычной обстановки: там, сидя на "дне", без помех размышлял о деле.

Человеческую жизнь Роберт Людовигович считал составленной из примерно двадцатипятилетних, заметно отличающихся один от другого периодов. И сам он после 75 лет очень изменился, стал, что называется, контактнее. Познакомились мы, когда ему было немного за шестьдесят, и в первое время я думал, что просто еще не заслужил его откровенности, но скоро заметил, почувствовал непреодолимую границу, которую он провел и перед людьми гораздо более ему близкими. При этом он вовсе не был бирюком. Наоборот, иногда звонил, просил приехать, подолгу не отпускал. Но после 75-ти звонил чаще, очень часто, хотя врачи установили для него тогда строгий домашний режим. Как раз это его угнетало: он не хотел признавать, что силы на исходе. Последнее наше свидание прервал шофер: Бартини надо было ехать в КБ. Я попытался подать ему пальто - ничего из этого не получилось:

- Лет через десять, Игорь! Одаренные люди часто к старости сосредоточиваются на собственных заботах и заслугах. Роберта Людовиговича тоже тревожило, что его заслуги будут забыты; это одна из причин, почему он в последние годы стал несколько разговорчивее. Другая причина, по - видимому, нездоровье, боязнь подолгу оставаться одному. Но о болезни своей он упоминал без жалоб, а, прикладывая руку к груди, говорил изредка:

- "Я его прошу, ну пожалуйста, ну еще немного постучи". Он отлично понимал, что по ряду объективных обстоятельств его работы не оказались своевременно на виду. Всего четыре - пять летавших машин, из которых три - опытные. И знал свой главный недостаток, подводивший его, когда надо было осуществлять проекты: он увлекался замыслами, но, как только они начинали материализовываться, как только доходили до "железа" , быстро терял к ним интерес, чувствуя - в принципе правильно чувствуя! - что остальное можно сделать и без него, и, захлестнутый новыми идеями, редко доводил прежние до практических результатов. Говорят, что занимаясь "чистой" наукой, он чувствовал себя конструктором, создавал один за другим интереснейшие проекты, а попав в ОКБ, тут же превращался в ученого, исследователя.

Ссылки: