Бармин А.Г.: Путешествие по революционной России

Моя мать, работавшая медсестрой в железнодорожном госпитале, сумела получить для меня, что было почти невероятным, бесплатные каникулярные билеты, и я отправился в путешествие по охваченной революционной смутой России. В это рискованное путешествие я отбыл, имея с собой смену белья, несколько плюшек и яблок, которые в последний момент сунула мне мать. В поезде я удобно устроился на верхней полке вагона. Моими спутниками были солдаты и матросы, которые много курили и непрерывно играли в карты. Оглядываясь сейчас на это время, я прихожу к выводу, что этот поезд действительно отражал подлинный дух революции. На каждой остановке в наш забитый до отказа вагон втискивались новые пассажиры. Даже в туалетах постоянно находилось по четыре-пять человек. Что же касается проходов и тамбуров, там было невозможно протиснуться. Все окна были выбиты, и люди влезали в вагон через них буквально по головам. Помню, как два дюжих солдата сильно, но не грубо прижали меня к стене и спокойно уселись на мое место. Обижаться на этот поступок не приходилось, поскольку в одночасье можно было оказаться на полу. Все непрерывно говорили, пихали друг друга локтями, курили невообразимо крепкую махорку. Я попытался протиснуться в следующее купе, но там было еще хуже. Шесть несчастных офицеров провели в нем все путешествие в осаде яростной толпы. Единственное положительное, что можно сказать о моем купе, так это то, что мы сами не ссорились между собой. Когда я приехал в Москву, то узнал, что некоторые люди, в основном солдаты, весь путь проделали на крышах вагонов. Они загорели, покрылись сажей и угольной пылью. Два солдата, как я узнал, погибли, так как не успели пригнуться, когда поезд проходил под мостом. Москва показалась мне огромным и грязным Вавилоном. Каждый перекресток представлял собой дискуссионный клуб. На каждом углу в руки совали листовки. Стоило поднять глаза, и взгляд упирался в огромный политический плакат, вывешенный какой-нибудь политической партией. На каждой площади шли митинги, где солдаты, студенты, рабочие и горожане яростно спорили на темы дня. Казалось, что вся работа прекращена и люди ходят с митинга на митинг. Везде слышались неизвестные мне ранее слова: "буржуазия", "пролетариат", "империалисты". Политические страсти были накалены до предела, и нередко уличная дискуссия заканчивалась потасовкой. Это возбуждение было заразительным. Никто не делал перерыва на обед, достаточно было просто, не прекращая дискуссии, пожевать извлеченный из грязного кармана кусок хлеба. Кругом бегали дети, которыми никто не занимался. Словом, Москва представляла собой огромный зал, где происходило впечатляющее праздничное представление.

Я остановился у подруги моей матери. Ее муж, железнодорожник, был большевиком и говорил о Временном правительстве Керенского с неприкрытой ненавистью. - Политики еще не насытились кровью, - цедил сквозь зубы, лицо его при этом принимало угрожающее выражение. - Если спекулянты и капиталисты хотят "окончательной победы", то пусть идут и добывают ее своими жизнями, своей кровью. Он говорил со злостью, пересыпая свою речь фразами из большевистских газет. Сила его ненависти поразила меня. Но я, в конце концов, приехал в Москву на каникулы. Главное для меня было хорошо погулять, а не ввязываться в политическую драчку, к которой я практически не имел никакого отношения. Потому я в тот же день пошел осматривать известные памятники, о которых так много читал. Помнится, в один из дней я провел все время в Третьяковской галерее, где меня глубоко потрясла знаменитая картина Репина, на которой изображен Иван Грозный, обнимающий убитого им сына. Путешествие в Петербург было как две капли воды похоже на поездку в Москву. Но я был вознагражден тем, что увидел еще один великий город России. Несмотря на ее ухоженность, я был поражен красотой его архитектуры, широтой проспектов. Единственное, что меня разочаровало, так это конная статуя Петра, давящего змею. Этот памятник был знаком мне по поэме Александра Сергеевича Пушкина "Медный всадник". Я всегда представлял его себе как величественный монумент. На самом же деле он выглядел менее внушительно, чем можно было ожидать судя по стихам. Насмотревшись достопримечательностей, я нанес визиты своим родственникам. Двоюродные братья встретили меня очень хорошо, предложили показать город, но неожиданно один из них выпалил: - Твой бедный папа! Как это ужасно! О каком ужасе они говорили? Тетя поспешила объяснить. Мой старший брат Николай был убит на румынском фронте. Осталась его вдова с ребенком. Это для меня был еще один суровый урок войны. Смысл войны становился мне все более понятным. Следующим пунктом моего путешествия был Виипури в Финляндии . Сама Россия имеет черты и Европы и Азии, но Виипури чисто европейский город. Выглядит он довольно строго, невероятно чистым, с фасадами из серого гранита. Огромный вокзал был залит светом, большие хрустальные люстры ярко освещали белоснежные скатерти в ресторане. В обращении все еще были серебряные монеты. В России они уже давно исчезли и были заменены купонами с портретом царя.

Спокойная жизнь в Финляндии была для меня разительным контрастом. Закон о воинской повинности к финнам не применялся. Людей эта война не задевала, и они не проявляли к ней ни малейшего интереса.

Водопады Иматры не оправдали моих ожиданий. Воображение рисовало что- то более грандиозное, чем тот бурлящий поток, ниспадавший к железному мосту, на котором я стоял. Мне еще предстояло усвоить, что настоящая сила не всегда очевидна. Деньги мои были на исходе, и я заторопился в Петербург, чтобы сесть на поезд, идущий в Гомель. На одной из станций я встретился с женским батальоном , который вскоре должен был стать основной защитой Временного правительства против большевиков. Солдаты из нашего поезда смотрели на этих безбородых вояк, которые несли службу с опереточной тщательностью, откровенно враждебно. А женщины старались не замечать грубых ругательств, которые висели в воздухе вокруг них.

Вернулся я в Гомель без особых приключений, если не считать мелкой кражи. В один из вечеров я лег спать голодным, размышляя, истратить ли мне оставшиеся последние копейки на газету или на булочку. Но утром я обнаружил, что мой кошелек исчез, а с ним и моя проблема. Мне стало жалко вора, который должен был испытать еще большее разочарование, чем я, но весь последний день моего путешествия я ехал голодный. Когда приехал в Гомель, я испытывал такое чувство голода, что всю дорогу до дома бежал, чтобы побыстрее проглотить хоть самый маленький кусочек хлеба. О большем и не думалось. И снова настали будни. Мне срочно нужно было найти работу до конца лета, и я присоединился к артели лесорубов. -

Платить не будем, - сказали мне, - будешь работать за харчи. - Это было в моем положении не так уж и плохо. Мы поднялись на лодке вверх по течению реки Сожь , добрались до леса и построили себе жилище. И тут началась настоящая работа. Артель работала в три смены. Каждый день мы должны были выполнять определенную норму. Сначала у нас уходило на это по десять часов. К концу смены наши руки были в кровавых мозолях. Постепенно мы привыкли к тяжелой работе и укладывались с выполнением норм уже в шесть часов. Деревья с массивными кронами падали под ударами наших топоров с шумом, напоминающим морской прибой, их густая листва была пропитана запахом сока. После окончания смены я часто гулял по окрестностям со своим другом, а молодые рабочие ходили в соседнюю деревню к девушкам, нередко они возвращались с исцарапанными лицами или с синяками под глазами.

Ссылки: