Фронт по реке (немцы покидают Киев)

Сначала за приближением красной армии можно было следить по газетам. Затем в ясный осенний день послышалась отдалённая канонада, звуки её понемногу усилились, и затем на левобережье появилось зарево пожаров. Уже эвакуировался ряд административных немецких учреждений, вывезли фолькс-дойче . Уехала и Наталия Захаровна , носившая теперь фамилию Оскерко .

Её муж, работавший в германской хозяйственной организации, эвакуировался в Германию отдельно от неё. Перед отъездом он застрелил свою шотландскую овчарку. Наталья Захаровна везла с собой небольшую собачонку, которую она подобрала года два назад в сточной трубе, как беспризорную.

Что думало население города? Большая часть, вероятно, ожидала большевиков. Немцы, за два года пребывания в городе, сумели внушить к себе небывалую ненависть. Ненависть эту вызвали не столько солдаты, фронтовые немцы, сколько нагло себя державшие наци, одетые в горохового цвета шинели и занимавшие различные административные места в Генеральном и Гебитс Комиссариатах. Профессор Дашков не мог без пены у рта говорить о немцах. Он ждал большевиков, хотя не мог от них ожидать ничего хорошего.

Глеб встретил на улице профессора-экономиста Кистяковского . Он напоминал собою пророка. Он шёл без шляпы и его длинные полуседые волосы развевались по ветру.

- Знаете? Большевики совсем переродились. Они идут со священниками впереди. Офицеры надели погоны.

Глеб слушал Кистяковского молча. В перерождение большевиков не особенно верил. Он предпочёл бы уехать, но мать Оли была при смерти. Оля не могла её оставить, а он не хотел уезжать без Оли. По городу ходили самые фантастические слухи. Говорили, что немцы заберут всех мужчин.

Однажды, когда вблизи дома показался немецкий отряд, все мужчины, жившие в доме, стали бегать по крыше и прятаться по чердакам. Слух об изъятии всех мужчин подтвердил такой серьёзный человек, как профессор Дашков. Ему передал об этом один работник Городской Управы, а тот знает от немцев. Дашковы решили всей семьёй отправиться с ручными тележками по Брест-Литовскому шоссе. К ним присоединились Глеб и Зорин .

Дело осложнялось тем, что немцы объявили полгорода боевой зоной и предписали всем жителям из неё выселиться. У Беклемишевых не на чём было перевезти больную, если бы даже было найдено, куда её везти.

Было известно, что при выселении жителей Труханова Острова на нём остался больной, который не мог двигаться, и ухаживавшая за ним жена. Немцы пристрелили и больного, и жену. Зорины нашли себе пристанище на Лукьяновке у знакомых и сообщили Беклемишевым, что напротив живёт старушка, которая согласна их принять.

Глеб был в отсутствии, когда к дому подъехал автомобиль, шофер которого был пациентом женщины-врача, жившей в том же доме. Он приехал вывезти своего врача. Шофер согласился приехать опять и перевезти больную. Гонораром служила золотая пятёрка и бутылка водки. Оля перевезла мать без Глеба.

Когда пришёл Глеб, оставалось перевезти минимум необходимых вещей. Ручная тележка Беклемишевых была сломана ранее соседями. Они погрузили несколько узлов на раму сломанного велосипеда, который Глебу как-то удалось раздобыть.

По Вознесенскому спуску вверх двигался поток людей. Они шли, тащили вещи на спинах или на ручных тележках, несли детей, вели с собой животных. Картину эту можно было сравнить только с исходом евреев из Египта.

Посередине подъёма велосипед Беклемишевых развалился на составные части. Положение стало безвыходным. Одна женщина, тащившая через силу тяжёлую тележку, предложила объединить усилия. Сначала Глеб с женщиной отвёз её вещи, потом вернулся с тележкой к Оле и перевёз свои. Расположились в доме старушки на Лукьяновке. Больную положили на единственную кровать, сами легли на полу.

Зорины помещались в доме напротив. "Боевая зона" начиналась в одном квартале от домика. Улица была перегорожена колючей проволокой. Мрачные люди, главным образом женщины, лезли, рискуя жизнью, сквозь проволоку. Они мародёрствовали в брошенных домах. Награбленное они везли в Фастов, Казятин и соседние деревни, обменивали вывезенное на продукты и снова возвращались в город. Иногда из "боевой зоны" слышался выстрел. Это означало, что немцы застрелили одного из мародёров.

Впрочем, в "боевой зоне" были и сознательно оставшиеся люди. Они забирались в катакомбы под развалины домов, с тем чтобы дождаться в них прихода большевиков. Они должны были отказаться от приготовления горячей пищи. Немцы по подымающемуся из развалин дымку находили спрятавшихся и приканчивали их. Они считались "партизанами". Приказ немцев об очистке жителями "боевой зоны" не был бессмысленным. На другой стороне Днепра стояла вражеская армия. В случае перехода части её и возникновения боёв в городе, немцы опасались выстрелов в спину себе. Они знали, что находятся среди враждебно настроенного населения.

Следующим утром Глеб и Зорин пошли на Шулявку , на сборный пункт, назначенный Дашковыми. Они покатили две тележки по направлению к Святошину. Всего было четверо мужчин и одна женщина: Дашковы - муж, жена и сын, Зорин и Глеб. Глеб держался правила, никому ничего не советовать. Никто не знает своей судьбы. Каждый должен сам брать риск на свою ответственность. Его всё же удивляло поведение и Дашковых, и Зорина.

Зорин сидел в тюрьме, имел поражение в правах, эвакуировался с большевиками, отстал от них в Александровске и вернулся в Киев. На его месте Глеб не стремился бы к встрече с большевиками. Молодой Дашков был советским офицером, оставшимся в городе, занятом неприятелем.

- Как вы думаете объяснять своё присутствие в городе под немцами? - спросил его Глеб.

- О, у меня есть друзья в партийных кругах.

- Я знаю такой случай, - сказал Глеб, - во время наступления Наполеона в 1812 году в Смоленске остался прокурор русской службы. Наполеон любил привлекать к себе на службу местных людей. Он послал за прокурором и предложил ему поступить на французскую службу. Прокурор отказался.

- Как, - воскликнул Наполеон, - значит, вы против меня, вы будете мне вредить?

- Нет, - ответил прокурор, - я готов дать вам подписку, что я не буду вам вредить.

И прокурор написал: "Я обязуюсь не вредить императору, если и он, император, мне вредить не будет".

После изгнания Наполеона прокурора предали русскому суду и по суду оправдали. Это был суд Александра Первого*.

- Я сомневаюсь, чтобы его оправдал суд Сталина.

- О! У меня есть ещё одно обстоятельство. Немец ударил меня по щеке.

- Это факт. Вопрос в том, за что он вас ударил.

Процессия с тележками двигалась довольно медленно. Тележки были тяжело нагружены, и центр их тяжести перемещался так, что на оглобли надо было наваливаться грудью. В Святошино один молодой немец предлагал купить у него лошадь. Это было заманчиво - запрячь лошадь в тележку. Но кто-то из прохожих отговорил.

- Вы думаете, как он получил эту лошадь? Он отобрал её у такого беженца, как вы. Вы купите лошадь у одного немца, а через две версты у вас отберёт её другой немец.

Перешли по мосту через Ирпень . Расположились на ночлег в одиноко стоявшем доме. Хозяева ещё были в нём, но и сами собирались уходить. Умываться пошли к ручью. Солнце садилось. Вдруг налетели вооружённые люди: "Кто вы такие?". Дашков объяснил, что беженцы, мол, из Киева.

- После захода солнца не ходите. Неизвестных людей здесь стреляют.

Спали на жёстком полу. Всю ночь из Житомира на Киев шли по шоссе большие немецкие моторные вагоны. Не так далеко гремела канонада.

Утром Глеб и Зорин решили идти в Киев на разведку, у них в Киеве оставались жёны. Семья Дашковых была в сборе, она оставалась за Ирпенем. Расцеловались с Дашковыми. Неизвестно, удастся ли увидеться. В город шли налегке. Оставили даже то, что брали с собой.

Город жил своей прифронтовой жизнью. Те, кто хотел уехать, уже уехали. Уехала семья профессора Коваленко, уехала семья инженера Радзиевского. Глеб встретил его и расцеловался с ним на Безаковской улице.

Придя на Лукьяновку, Глеб застал Олю у постели матери, а Зорин нашёл свою жену. Днём держали совет все вместе, сидя в саду у Зориных. Выдался чудный осенний день, было начало октября. Георгины разных цветов, ещё не тронутые морозом, ласкали глаз. Но слух воспринимал неприятные звуки. Со стороны Пуще-Водицы доносилась яростная пальба. Там, уже на этой стороне Днепра, шло танковое сражение. В этот момент, под этим ласковым солнцем умирали люди, может быть сгорали в своей железной могиле... Четыре человека обсуждали планы своего дальнейшего поведения.

- Что касается меня, - говорила Зорина, кусая ногти, - то я Мишу спрячу. Здесь есть прекрасный подвал под сараем. Вход в подвал можно замаскировать, засыпать землёй.

- Вряд ли удачный выход, - возразил Глеб. - Ожидать прихода большевиков придётся, может быть, месяц. Тысячи случайностей могут привести к открытию немцами тайника. Тогда - расстрел. Но допустим, что Мише повезло и он досидит живым до прихода большевиков. Что он получит?

В лучшем случае 10-15 лет лагерей... Я завтра пойду на завод, - закончил Глеб.

Зорин присоединился к нему, и они оба пошли на завод, расположенный недалеко от вокзала. От дома на Лукьяновке до завода они не встретили ни одного немца.

- Что за чудеса, - сказал Глеб, - может быть, немцы уже покинули город?

Но нет, на заводе они ещё были. Конечно, на заводе не было никакой производственной деятельности. Снимали с фундаментов и грузили в вагоны станки. Другие немцы вырывали из земли на улице медные кабели. Проезжали грузовики, гружённые даже старой мебелью. Немцы подбирали всё под метлу.

Население уже выгонялось из той части города, которая не была объявлена "боевой зоной". Оставаться в городе пока могли только люди, работающие в предприятиях, и члены их семей. Они имели карточки, куда каждый день ставился штемпель с числом. Это делалось в проходной будке. Кроме того, имели белые нарукавники. Тем не менее, бывали случаи, когда семью рабочего хватала полиция и вывозила. Дочь инженера Зайкина вышла на улицу и не вернулась. Родители нашли её через много времени в Германии. Она работала прислугой у немецкого пастора.

Люди чёрные, мрачные, двигались по улицам, как тени. Небольшая группа стояла у стены, на которой была наклеена, написанная карандашом, бумажка - Сводка советского информбюро:

"Советской армией освобождены, на подступах к Киеву, Нежин, Дарница, Бровары. Держитесь, товарищи, скоро мы вас освободим". Население города убывало. Одни, положив чемодан и узел на ручную тележку, катили её по дороге на Васильков (движение на Житомир было немцами закрыто), другие садились в поезда и вылезали в Фастове, Казятине или Жмеринке, третьи ехали в поезде за Ровно и Дубно, в пределы Польши.

В городе оставалась только одна больница, и Глеб получил в ней место для матери Оли. Он нёс её с тремя рабочими на носилках. По дороге поставили носилки на землю, чтобы отдохнуть. Оля обратила внимание на заросшего бородой человека. Подошли к нему.

- Яков Аркадьевич , вы?

- Как видите.

Это был интеллигентный еврей, бывший заведующий клубом. Его удалось спасти его жене, ставшей фолькс-дойче . Так он просуществовал два года.

- Ну, теперь вам уже недолго осталось ждать. Немцы продержатся в городе не больше двух недель.

- Возможно. А потом мне придётся оправдываться перед большевиками, почему я остался жив.

Пожелав друг другу удачи в спасении своей жизни в этой кровавой заварухе и пожав руки, расстались.

Мать Оли была поручена знакомой сестре милосердия. Мозг её уже плохо работал. Слыша выстрелы, она говорила: немцы наступают? Из больницы Глеб пошёл на завод. У Брест-Литовского шоссе он встретил Ивана Васильевича Солодовника . Он был очень худ. Оказывается, он только что встал после перенесенного тифа. Тут же подошёл кто-то из его сослуживцев по Городской Управе.

- Иван Васильевич, вы ещё не уехали.

- Я уеду с последней партией.

Глебу показалось, что он отвечает как-то без уверенности, как будто он и не думает уезжать. Попрощались. Глеб сам ещё не знал, что с ним будет. Новый приказ. Лукьяновка тоже превращена в "боевую зону". Работающие на заводе переселяются на Караваевскую улицу. Эта улица уже была ранее в "боевой зоне". Дома стояли пустыми. Мародёры прочистили их уже несколько раз. Смешно было смотреть, как люди, вселяясь в эти пустые дома, выбирали комнаты поудобней.

- У меня, знаете, в комнате диван и пианино.

Неужели они не понимали, что это устройство на три, может быть на пять дней? Беклемишевы и Зорины поместились в одноэтажном доме, выходившем на улицу. Недалеко был инженер Зайкин , больной человек и хороший конструктор, с нервной своей женой. Это их дочь забрали на улице, и она оказалась потом в Германии у пастора.

Соседние дома стояли пустыми и смотрели своими тёмными окнами в Ботанический сад. Часть забора сада была повалена. Вечером Глеб перешёл улицу и вошёл в сад. Луна катилась из-за облаков. Где-то далеко в боевой зоне горел пожар. Выла собака, как по покойнику. Воспоминания охватили Глеба: сюда, в Ботанический сад, водила его ещё мать. Тут он собирал каштаны, освободившиеся при падении от зелёной, колючей кожуры. С другой стороны Ботанического сада стояли каменные бабы, оставленные на курганах неведомыми народами. Сюда ходил он с Олей, только что окончившей гимназию... Он оглядывался назад на жизнь, которая протекла в этом городе и сейчас, вероятно, близка к своему пределу...

Он вернулся в разграбленную квартиру и лёг на спинку клеёнчатого дивана, положенную на пол. Всю ночь с равными интервалами стреляло какое-то орудие, был слышен сверлящий звук уходящего снаряда.

Большевики тоже стреляли из-за Днепра, но только днём. Вчера снаряд разорвался на Галицком базаре. Осталось пятно крови. Кого-то унесли...

Ссылки: