Беклемишев А.П.: Укрупнённый Институт

Три Института слились вместе. На должность директора назначили партийного молодого человека из Харькова. Надо полагать, он имел сильную партийную протекцию. Учебный год кончался. Новый директор созвал общее собрание студентов и преподавателей и произнёс речь. Речь его демонстрировала его отдалённое отношение к учебному делу. Треть речи была посвящена подсобному хозяйству при Институте, где воспитывался десяток свиней, оказавшихся особенно дорогими директорскому сердцу.

Заместителем директора был назначен профессор Шенберг . В этом распределении ролей ярко сказалась суть партийности в руководстве: только что окончивший Институт человек, вообще ограниченного опыта, назначался директором крупного института, а в подчинение ему ставился старый опытный профессор. Впрочем, новый директор продержался только летом. Осенью наверху полетел высокий партиец, креатурой которого являлся новый директор, и он исчез из Института так же стремительно, как и появился.

На его место прислали некоего Ефимова . Это был высокий человек, севший в кресло в своём кабинете. С внешним миром он сносился только через секретаря и через своего заместителя по учебной части. Говорил директор с небольшим акцентом, вероятнее всего латышским. Заместителем директора по учебной части был профессор Окулов (профессор Шенберг отказался от должности заместителя директора). Окулов был тоже членом партии. Говорил он мягко и вкрадчиво, но был опытным интриганом.

Жизнь в институте шла заведенным порядком. Читались лекции, сдавались экзамены, защищались проекты, подписывались договоры по социалистическому соревнованию, выполнялась научно-исследовательская работа, составлялись договоры на "помощь производству".

Окончившие Институт " парттысячники " в большинстве своём закрепились в Институте: одни помощниками деканов, кое-кто председателем месткома, секретарём парткомитета, председателем местного бюро научных работников.

В подчинении Окулова находился заведующий учебной частью, румын, тоже партиец. Он был с Окуловым на ножах. Окулов набрал массу лекций, они оплачивались по числу часов и поэтому увеличивали его заработок. Поэтому посетители никогда не могли застать его в кабинете. Тогда они шли к заведующему учебной частью румыну.

- Мы к вам. Никак не можем застать профессора Окулова.

- Не можете? Ведь он всегда находится в вестибюле.

- Где? - вскакивает посетитель.

- Он висит там на "доске почёта".

Иван Карлович Бриф , бывший когда-то заместителем директора по учебной части, спускался всё ниже и ниже по служебной лестнице. Это был русский немец в многих поколениях, страстный охотник и рыболов, с круглым красным лицом и голубыми глазами. Глебу его лицо казалось знакомым. Потом он вспомнил Брифа гимназистом старших классов, гонявшим футбольный мяч по двору гимназии.

Иван Карлович был одним из самых умных людей в Институте, но он редко выдавал свои мысли. Он долгое время оставался холостяком. Женился, когда ему было лет за сорок, на красавице, бывшей моложе его лет на двадцать. У них был сын лет трёх. В начале тридцатых годов заболел тифом сын, потом мать и отец. Мать и сын умерли.

К тому времени стали вводить учёные степени и учёные звания, и тут выяснилось, что у Брифа было незаконченное университетское образование. Ему запретили читать лекции по математике. Затем он стал снижаться со ступеньки на ступеньку и дошёл до заведывания учебно-учётной частью.

Общетехническим факультетом заведовал доцент Чередниченко, бывший великовозрастный беспризорник, из тех, которые снимают пальто [с прохожих]. Когда его взяли в дом беспризорных, у него обнаружились незаурядные способности по математике. Его отдали в Институт, он окончил его и остался аспирантом. Он был кандидатом партии.

Однажды к Глебу явился молодой человек в важной шубе с запиской от декана другого факультета. Молодой человек оказался инженером, аспирантом, а декан просил взять на себя руководство аспирантом, который сдал экзамены и пишет кандидатскую диссертацию. У Глеба с аспирантом состоялись только три встречи, из которых выяснилось, что хотя тему диссертации он выбрал, но к ней ещё не приступал и она ещё рисуется ему довольно туманно. На следующей неделе от декана пришла новая записка, в которой сообщалось, что диссертационный срок аспиранта Люлькина окончился и поэтому Глеб от руководства освобождается.

Ещё неделей позже аспирант явился к Глебу на квартиру с письмом от некоего Областного Правления Кооперации, которое просило продолжать руководство аспирантом Люлькиным и предлагало платить за час руководства 25 рублей (при нормальной плате 8 рублей). За два месяца встреч диссертация не подвинулась ни на йоту.

Для Глеба становилось всё яснее, что аспирант диссертации не напишет, а рассчитывает, что её напишет Глеб. Свои цели он объяснил так: "Видите ли, я предназначил себя к роли директора ВУЗ'а. Неудобно директору быть без учёной степени. Для этого мне и нужна диссертация, а углубляться в неё мне нет смысла, я ведь не буду читать лекций и заниматься научно- исследовательской работой... " Глеб от дальнейшего руководства работой Люлькина отказался.

Жизнь в Институте время от времени взбудораживалась бытовыми скандалами или трагедиями. Так однажды в местком Института явилась женщина с ребёнком и, положив ребёнка на стол председателю месткома, аспиранту и партийцу, сказала: "Бери, подлец, своего ребёнка".

В какой мере председатель месткома был действительно виновником происшествия, сказать трудно, потому что в это время "алименты" присуждались достаточно просто, и многие женщины, с незаконным ребёнком, выбирали ему отца по экономическим соображениям. Рассказывали о случае, когда молодая женщина привела к ответственности лётчика и выставила свидетельницу, подтвердившую под присягой близкие отношения истицы с лётчиком. Суд приговорил лётчика к алиментам, после чего лётчик потребовал медицинского освидетельствования и оказался лётчицей.

Большинство профессоров и доцентов читали лекции минимум в двух институтах. Большие трудности возникали по части транспорта в связи с переполнением трамваев. Профессора Шульца, ехавшего из Индустриального в Авиационный Институт, спихнули с подножки, и ему отрезало обе ноги выше колена. Состояние сердца не позволило ему воспользоваться протезами. Он прожил ещё свыше трёх лет, занимаясь писанием работ по графическому дифференцированию и интегрированию.

Глеб поехал в областное объединение научных работников и добился установления профессору Шульцу персональной пенсии в 500 рублей в месяц. Однако вскоре, когда проф. Шульц получил гонорар в 250 р. за помещённую в журнале статью, ему снизили пенсию до 250 рублей в месяц.*

В Институт поступила заведующей общей канцелярией девушка лет 26- ти. Она была брюнеткой, чисто одетой в платье с отложным крахмальным воротничком. Поговаривали, что на такое место нельзя попасть без надлежащей протекции и что, мол, Розалия Ильинишна должна быть агентом секретных органов. Никаких объективных подтверждений этому предположению не имелось.

В учебной части, под начальством Брифа, работал молодой инженер, поляк, Владек. Он отнюдь не стремился куда-нибудь на завод и задержался в Институте на работе, ничего общего с инженерной работой не имевшей. Удалось это ему потому, что его ближайший коллега по Институту, с которым он вместе занимался (а может быть и что-нибудь из работ за него выполнял) был тогда непосредственно по окончании Института назначен директором. Владек принадлежал к польской семье. Был женат и имел двух славных детей, мальчика и девочку.

Появление Розалии Ильинишны в Институте сыграло трагическую роль в жизни Владека. Между ним и Розалией Ильинишной начался роман, который протекал на глазах всего Института. Скоро это стало известно у него дома и обострило его отношения с женой и с матерью. Вероятно мать, помимо прочего, как ревностная католичка, восставала против его увлечения еврейкой. Кончилось дело тем, что Владек, не найдя выхода из тупика, повесился... История же Розалии Ильинишны и Брифа имеет продолжение.

Ссылки: