Рыба спасает от смерти (в Киеве при немцах)

Чувство голода не покидало Беклемишевых.

- Говорила я тебе уезжать, - сказала Оля, - умирала бы я одна с мамой, а теперь и ты умрёшь. Не перенесём мы голода. Верно и сам ты теперь раскаиваешься, что не уехал.

- Ничуть не раскаиваюсь. Если умирать, так уж лучше вместе. Ты думаешь моя сестра Ольга с дочерьми не голодают теперь в Уфе? Их спасение в том, чтобы их разыскал племянник Володя.

- Почему же ты не раскаиваешься? Ты всё же был бы не под неприятелем.

- Хотел бы я, чтобы ты меня поняла. Когда я находился в советской среде, я страдал от той подлости, которая кругом совершалась. Иностранцы могли спросить нас, то есть и меня в том числе: как допустили вы, чтобы у вас убивали тысячами невинных людей, уморили голодом миллионы крестьян? Как допустили вы до того, что вами бесконтрольно управлял преступный грузин? Я, конечно, не мог не допустить, но какая-то доля ответственности падала и на меня. А сейчас за уничтожение пленных, за голод, за расстрелы ответственность несёт Гитлер и допустившие его к власти немцы. Мы жертвы, поняла?

- Не совсем. Можно ведь повернуть вопрос и так, что мы ответственны за то, что немцев сюда допустили.

- У нас нет никакой организации для борьбы. Советская организация, построенная на крови моих друзей, мне так же отвратна, как и организация наци. Я мог бы драться за то, чтобы быть человеком, а у кого быть домашним животным - у Сталина с Ежовым или у Гитлера с Гимлером - не такая уж большая разница. Тут не за что драться... Вот иной пример.

Евреи - жертвы Гитлера. Как жертвы они ни за что не ответственны. А вот если бы они перерезали друг друга сами, за это они были бы ответственны. А у нас двадцать лет только и было дела, что компартия уничтожала отдельные слои населения, которые подставляли ей головы под обух.

Подошло время обеда. Ели тыквенную кашу с пшеном. Масла, конечно, не было. После обеда Глеб вышел. Навстречу ему шла женщина. Он с трудом узнал в ней Адамович . Да, это она. Двадцать лет тому назад она работала у него делопроизводительницей. Остановилась, заговорили. Она теперь фолькс-дойче , её мать была немкой. Служит она в Генеральном Комиссариате секретаршей у учёного немца, который ведает всеми рыбными богатствами Украины. Глеб уже знает, что всё в природе принадлежит немцам. Бревно, засыпанное песком на отмели Днепра, и чёрный дуб, лежащий на дне какой- нибудь речонки, принадлежат Райху и не могут быть взяты из песка или со дна без специального разрешения. Точно так же и рыбу запрещено ловить.

- Скажите, - спрашивает Глеб, - не могли бы вы достать мне разрешение на ловлю рыбы?

- Отчего же, это можно. Вы должны организовать артель, обзавестись сетями и лодками. Тогда вы можете получить часть Днепра для ловли рыбы. 50% улова вы должны сдавать немцам.

- Это не подходит. Я могу уделять рыбной ловле только время после работы. Я не имею рыболовных принадлежностей и не могу организовать артели. Я хочу иметь разрешение на индивидуальную ловлю и без сдачи рыбы немцам.

- Это случай необычный. Может я попробую достать вам разрешение на ловлю рыбы с научной целью.

- Вот это меня устраивало бы. Попробуйте подсунуть такое разрешение к начальству на подпись между другими бумагами.

Глеб забыл уже об этом разговоре, когда Адамович неожиданно через неделю принесла разрешение. Тогда возникло другое затруднение, как и чем ловить рыбу. Неподалеку жил рабочий, имевший и лодку, и сеть, имевшую название "паук", но не рисковавший выехать на Днепр без разрешения. Речная немецкая полиция отберёт и "паука", и лодку. Решили заняться ловлей вдвоём, один на вёслах, другой опускает в воду паук.

Ловили до работы. Выезжали в четыре часа утра, а иногда даже с вечера, на всю ночь. Утром, разводя волну, мчался мотор речной полиции. Глеб предъявлял разрешение на ловлю рыбы с "научной целью".

Ранним утром по воде стелился туман. Остановившись где-нибудь под берегом, бросали "паука". Тонкий трос разматывался с лебёдки, и "паук" уходил в воду. Выждав две-три минуты поднимали "паука" из воды. Сверху серебрилась мелкая рыбка, захваченная при подъёме. Снизу висели более крупные рыбы, иногда щука. Накрытые "пауком" они старались пробраться кверху, застревали жабрами в тройной сетке и беспомощно висели.

Тогда Глеб подводил под рыбу "подсадку" и лёгким встряхиванием освобождал её из сети. Она падала в подсадку, как спелый плод. В восемь часов надо было ловлю кончать. Улов, составлявший 8-10 кило рыбы, делился пополам. Оля пускала в пищу только мелочь. Более крупная рыба шла в обмен на молоко.

Глебу на службе хотелось спать. Но утренняя или ночная рыбная ловля его увлекала. Это не была дачная ловля на удочку, про которую говорили "на одном конце удочки червяк, а на другом - дурак", ловля для спорта, времяпрепровождение, развлечение, нет, это была борьба за существование.

Однажды Глеб пришёл на лодочную пристань Добровольского. В гимназические годы Глеба существовали речные станции с лодками напрокат Добровольского и Гороха. Давали лодки также на водной спасательной станции и на Предмостной Слободке. Старик Добровольский уже умер. Глеб застал на станции его сына и один раз ловил с ним рыбу "пауком" особого типа, который надо было тянуть посередине реки против течения. С началом рыбной ловли процесс медленного умирания Беклемишевых прекратился. Хотя полуголодное существование и оставалось, но оно не угрожало прямо жизни.

Однажды к Беклемишевым приехала из деревни старшая дочь Александра Беклемишева Ксения . Она сначала была отправлена на работу в Харьков, а оттуда с другими девушками на работу в Германию. Девушки боялись Германии пуще огня. Многие выбрасывались на полотно через окна на ходу поезда. Некоторые при этом гибли, разбивали головы или лишались ног.

- Надо уметь, - говорила Ксения, - надо прыгать вперёд ногами. Вот я ведь тоже выскочила, только ушиблась.

Ссылки: