Письмо Федору Романовичу второе

"Вы спрашиваете, как меня принимали у К. Чудно , почти так любезно, как американские капиталисты принимали Микояна? Второй ваш вопрос был о ностальгии. Представьте себе никакой ностальгии до сих пор не чувствую. О! Конечно, я хотел бы повидать места, где протекла молодость, увидеть деревья, которые я посадил мальчиком в Подольской губернии, снова увидеть берега Днепра, Ирпеня, Роси, Десны, Крымское побережье, солнечную Абхазию, подняться к Храму Воздуха в Кисловодске, проехать из Теберды в Домбайскую поляну, но только, как турист.

Я не могу без отвращения думать о тех человеческих отношениях, которые характерны для тамошнего общества. Разве нет в нём хороших людей? Сколько угодно. Но общество это устроено так, что всегда эти хорошие люди являются страдающей стороной. Всегда торжествует несправедливость, наглое хамство насильника, донос, подхалимство. Ими отравлен воздух. Вы должны молчать, не можете возмущаться, когда на ваших глазах гибнут невинные люди.

Наконец, возьмите обыкновенный быт. Вы идёте на службу, встречаете ряд людей. Многие из них ваши сослуживцы, хорошие знакомые, друзья. От них ничего не зависит. Если завтра вы будете гибнуть на их глазах, они должны будут молчать, так же как и вы будете молчать, если их будут незаслуженно поносить или если они исчезнут так, как будто их никогда не было.

Кругом них движется особая порода людей, щупальца огромной, слепой и бессердечной машины, которая называется партией . Органы длинных конечностей этой машины не могут не выполнять определённых функций по поставке машине человеческих жертв, иначе они сами за это ответят.

Логика простая: на советской ниве должны быть плевелы. Их надо вырывать. Если вы их не вырываете, значит вы не бдительны. И низовые партийцы стараются доказать свою бдительность.

Рядовой человек ходит на работе, как олень в лесу. Нервы и мускулы его напряжены. Он оглядывается кругом, откуда ждать опасности, вылетит ли из чащи кабан или прыгнет с дерева рысь? С отвращением идёт он на работу, как гладиатор на арену.

Но и дома не лучше. За ним следят злые глаза дворника, состоящего секретным агентом, управдома, жаждущего продать комнату, которую вы освободите.

И вот ныне, в чужой стране, со скромным знанием языка, я еду на работу с удовольствием. Прежде всего я не боюсь, что меня предадут суду, если я опоздаю. На службе от меня требуют только одного - чтобы я приносил пользу делу. Это всё. Я не вижу никаких погонял. Я не чувствую тайных врагов. Наоборот, я постоянно встречаю доброжелательное отношение. На каждом заданном мною вопросе меня не стараются изловить, а наоборот стараются помочь мне. Когда после болезни врач запретил мне работать больше шести часов в день, для меня сделали исключение - позволили мне работать сокращённый день. Когда после болезни я не мог ездить на службу, мне позволили брать работу на дом. После моего жизненного опыта, доказавшего, что "человек человеку - волк", я просто не могу понять, почему люди взяли меня безъязычного, поставили на ноги и окружили простым человеческим отношением, вернули мне, отнятое ранее, чувство собственного достоинства.

Недавно я прочёл о случае с матросом, который не умел плавать. Огромная волна смыла его с палубы корабля. Он считал себя погибшим. Но другой вал подхватил его и выбросил на палубу.

Так и я смотрю на свою судьбу. Я болтался на поверхности бурного океана. Волна вынесла меня на американский берег. Солнце высушило одежду. Я вошёл в прибрежное селение и очутился в новом обществе людей, напоминавших своим добродушием и человечностью общество моей юности.

А вы спрашиваете меня о ностальгии. Нет, я не знаю, что такое ностальгия".

А.П. Беклемишев (Касьян Прошин)

* <?>Здесь кончается мой биографический очерк. Продолжать его дальше было бы непомерно трудно. Соблюдая последовательность, дальше пришлось бы говорить о годах, обстоятельствах, людях и судьбах, охваченных рамою революции. О мире ранее неведомых целей и стремлений, задач и подвигов, новой сдержанности, новой строгости и новых испытаний, которые ставил этот мир человеческой личности, чести и гордости, трудолюбию и выносливости человека. Вот он отступил в даль воспоминаний, этот единственный и подобия не имеющий мир, и высится на горизонте, как горы, видимые с поля, или как дымящийся в ночном зареве далекий большой город. Писать о нем надо так, чтобы замирало сердце и подымались дыбом волосы. Писать о нем затверженно и привычно, писать не ошеломляюще, писать бледнее, чем изображали Петербург Гоголь и Достоевский, - не только бессмысленно и бесцельно, писать так - низко и бессовестно. Мы далеки еще от этого идеала. Борис Пастернак. Люди и положения. Автобиографический очерк. Весна 1956, ноябрь 1957

Ссылки: