 |
Беклемишев А.П. В Лагере для перемешенных лиц: Вена. Шретерсбург
Ночью поезд перешёл границу неподалеку от Ченстохова. Таможенные чиновники стали было осматривать вещи, но потом махнули рукой. Светало. Поезд шёл по Германии. У Глеба, который никогда не бывал за границей, сжималось сердце. Всё чужое: аккуратненькие домики, кирхи. Он смотрел на этот незнакомый вид, как тонущий глядел бы на морские водоросли и чудища, проносившиеся мимо него, по мере погружения его на дно.
Затем пошли мелкие клетки огородов с летними домиками. Приближались к Вене . Мост через Дунай . Вот он "Блю Денью" - "Голубой Дунай" Иоганна Штрауса. Сюда, в Вену ездили в прошлом столетии и в начале этого столетия русские туристы провести весело время и спустить деньги. В 1907 году здесь проезжал Владимир Викторович Вакар с женой и сыном. Ему угрожала царская тюрьма, и он бежал от неё, но как бежал? Бежал со всеми удобствами и получая деньги от родителей*.
Поезд остановился под навесом перрона. Станционное начальство произвело осмотр багажа, в частности просмотрело несколько технических справочников Глеба. Зайкина позвонила по телефону в общежитие, где жили прибывшие раньше киевляне. Обещали прислать автомобиль, но вряд ли сегодня.
Ночевать пришлось сидя на стульях в зале ожидания. Станционный чиновник потребовал сначала забрать все вещи, но, получив от Оли четверть литра водки, сменил гнев на милость. Вещи благополучно пролежали ночь у дверей камеры хранения, киевляне просидели ночь в другом зале.
Днём прибыл автомобиль. Погрузили вещи и сели сами. Оля сидела рядом с немцем-шофером. Он занимал её разговором.
- Что делать? - спросила она Глеба, - он всё говорит, а я ничего не понимаю.
- Скажи ему: "Их кан нихт ферштехен" [("Я не понимаю")].
Оля добросовестно повторила фразу, и шофер замолчал.
Киевляне жили в двух подвальных комнатах, в страшной тесноте. Поместить приехавших было негде. Тут была секретарша Ивана Фёдоровича - Яновская , Александр Иванович Берёзов с женой и другие. Все работали на физической работе, только Берёзов получил особый френденпасс** и готовился к отъезду в Братиславу, где получал должность по управлению пароходством в Словакии. Многих киевлян, уехавших в Вену, здесь уже не было. Их отправили в Киль.
Осевшие в Вене киевляне выхлопотали вновь прибывшим право переночевать в механических мастерских. Легли на полу между токарными и фрезерными станками. На следующий день им было приказано отправиться на окраину Вены в так называемый "французский лагерь" , через который пропускались все вновь прибывшие.
Здесь были и поляки и очень шумные греки, но больше всего молодых французов. По существу это был невольничий рынок, куда являлись немцы для набора рабочей силы для своих учреждений.
Спали на двухъярусных кроватях. Три раза в день получали похлёбку с нарезанной колбасой. Она была даже неплоха, но её было очень мало. Лагерфюрер и его помощник были одеты в белые халаты и поэтому выглядели как хирурги в операционном зале. Охрану контрольной будки несли хорваты, а раздачу похлёбки производили русские парни, которые сами съедали по пять порций и имели лоснящиеся физиономии. Выпускали из лагеря по особым пропускам и не раньше пяти часов вечера. Беклемишевы съездили к своим киевлянам, жившим в подвале, побывали на Мариненгильфештрассе [(Mariahilferstra?e)] и посетили племянницу инженера Сухенько.
Магазины в центре Вены, несмотря на военное время, поражали своими витринами. К центру Вены от лагеря надо было ехать долго. Незнакомые улицы при незнании языка пугали.
- Как бы нам не проехать остановки, - сказал Глеб Оле.
И тотчас же кондуктор спросил его по-русски:
- А какую остановку вам нужно?
Глеб ответил, и кондуктор объяснил ему, где вставать.
- Откуда вы так хорошо знаете русский язык?
- А я был в плену в России в войну 1914-18 годов.
Потом в трамвае произошёл инцидент. Немец требовал, чтобы сидевший русский парень уступил кому-то место. Парень отказался, и немец ударил его. Публика в трамвае разделилась - одни осуждали ударившего, другие оправдывали его. Беклемишевы сошли с трамвая и остановились в недоумении, куда идти. Они знали название проулка, но не знали в какой он стороне. Плана Вены у них не было. И опять, услышав русскую речь, остановился офицер в немецкой форме.
- Какой вам проулок? - спросил он по-русски. - Это близко, второй поворот направо.
На углу стоял газетчик. Глеб остановился купить газету, продолжая говорить с Олей. Газетчик был слепой. Он тотчас же вмешался в разговор на русском языке.
- Вы говорите по-русски. Вы вновь прибывшие? Я в Вене уже 22 года. Может я могу быть вам чем-нибудь полезен?
Племянница Сухенько была родом из Харькова. Муж её был немец, работавший в Советском Союзе, как специалист. Там он познакомился с племянницей инженера Сухенько и женился на ней. Вывезти жену в Германию он не мог. Сначала их разделила граница, а потом и военный фронт. Во время оккупации немцами Харькова он нашёл жену и увёз её в Вену. Он работал в организации "Тодт". Глеб производил это название от немецкого слова "смерть" [(Tod)], поэтому оно звучало для него угрозой. Потом он узнал, что "Тодт" была просто фамилия немца создавшего эту вспомогательную, по отношению к военному аппарату, техническую организацию.
Племянница Сухенько приняла большое участие в судьбе Беклемишевых. Она посетила их в лагере, познакомила их с венскими жительницами, молодой русской дамой и её матерью, предлагала, что муж её возьмёт Глеба из лагеря и устроит на службу в организацию "Тодт". Тогда Глебу надо будет поехать на работу в Италию, но одному, Оле надо будет жить отдельно в Австрии или в Германии. Глеб поблагодарил, но отказался: время военное и при всех обстоятельствах он не хочет расставаться с женой. Если придётся умереть, то они предпочитают умереть вместе.
У Беклемишевых получилось впечатление, что в Вене в это время было много русских. В самом лагере вместе с ними, Зориными и Зайкиными, находилось несколько интеллигентных семейств, приехавших из Симферополя. На улице они встретили русского ломового извозчика с площадкой и лошадью. Он долго жаловался на обстоятельства, а потом спросил, нет ли у них ценных вещей для продажи.
В воскресенье Беклемишевы встретили в трамвае двух украинских девушек. Они ехали на Пратер* . Пратер в воскресенье был местом встречи подневольных рабочих и работниц. Девушки работали у венской хозяйки, имевшей ресторанчик. Она давала девушкам выходной день в среду, но заставляла работать их в воскресенье. Для них же воскресный день был незаменим. В воскресенье на Пратере они могли встретиться со своими земляками и землячками. И теперь в воскресенье они приоделись и, самовольно покинув "гнедиге фрау" [("благосклонную сударыню")], торопились на Пратер.
Потом Беклемишевы встретили русского парня, работавшего у фермера под Веной.
- Мой хозяин картошку лопает, а я сало ем.
- Как же вы заставляете его так кормить вас?
- А иначе я и работать не буду. А если фермер плохой, я от него ухожу.
- И куда же вы идёте?
- Иду в Вену и прямо к первому полицейскому. Он меня спрашивает, кто я такой. Я ему объясняю, что я "остарбайтер" [("восточный рабочий")] и что я убежал от фермера. Полицейский отводит меня в тюрьму, и там я сижу неделю. Через неделю меня приводят к судье, а судья приговаривает меня к работе у фермера. Таким образом я попадаю к новому фермеру. Если он хороший человек и хорошо меня кормит, я у него остаюсь. Если нет, я опять убегаю.
- А сейчас вы у хорошего фермера?
- Да, этот фермер хорошо меня кормит и отпускает, вот как сейчас, в Вену погулять. А вообще эти фермеры несознательный народ.
- Почему же несознательный?
- Ну, как же? Делают винный погреб прямо в чистом поле и кроют его черепицей. А наш брат возьмёт, одну черепицу снимет и проволочным крючком выудит бутылку вина. Нет, несознательный народ.
Пошла уже вторая неделя пребывания Беклемишевых, Зориных и Зайкиных в лагере. Пока у них была ещё вывезенная из Варшавы провизия, голода они не испытывали, но было тоскливо. Ноябрьские дни и часы тянулись медленно. Покупатели рабочей силы, приходившие на лагерный "невольничий рынок", нуждались главным образом в рабочих физического труда. В качестве мускульной силы шестёрка киевлян не представляла большого интереса.
Наконец нашёлся какой-то железнодорожник, который решил забрать трёх инженеров и приспособить их в качестве чертёжников. Лагер-фюрера в этот момент не было в лагере, и его заместитель оформил передачу живого товара железнодорожнику. Взяв свой ручной багаж, все шестеро вышли из лагеря за своим новым хозяином и остановились у трамвайной остановки. В это время появился из города лагер-фюрер.
- Как? Куда?
Железнодорожник пустился в объяснения, но лагер-фюрер отобрал у него будущих железнодорожных чертёжников. На вопрос Глеба: в чём дело? лагер-фюрер ответил, что произошла ошибка. Как выяснилось в дальнейшем, лагер-фюрер уже запродал трёх инженеров с жёнами какой-то организации.
Через день они выехали через Словакию в обратном направлении на реку Вислу на верфь. Попрощались со всей компанией, остававшейся в Вене, и с Берёзовыми, уезжавшими в Братиславу, где им предстояло жить на положении свободных людей. У Александра Ивановича был уже френденпасс.
Верфь была расположена против польского города Плоцка , стоявшего на высоком берегу Вислы . Плоцк был переименован немцами в Шретерсбург [(Schr?ttersburg)] и находился в той части Польши, которую немцы присоединили к Восточной Пруссии.
Небольшая станция, окружённая пустым полем, производила мрачное впечатление. Позвонили по телефону на верфь и долго ждали, пока прислали лошадь за вещами. Прибывших сначала накормили в столовой, потом поместили на железной барже. Она стояла среди образовавшегося тонкого льда затона и соединялась доской с берегом. Хотя на ней поставили печки и даже затопили их, было ясно, что она будет промерзать насквозь и жить на ней будет невозможно. Обнаружилось ещё одно обстоятельство.
Оля Беклемишева, привыкшая лазить по горам Кавказа и Крыма, свободно проходила по доске на берег, а Зорина по доске идти не могла и оказалась на барже, как в тюрьме. На второй день немецкое начальство решило перевести киевлян в барак. В бараке они заняли большую комнату с двухэтажными кроватями. За стеной помещались рабочие-украинцы. По вечерам они пели такие печальные песни, что, как говорят, "всё нутро переворачивалось".
Выяснилось, что киевляне не включены в штат верфи, а должны ждать особого немецкого начальства. Начальство это не замедлило явиться. Главным начальником был штатский генерал в немецкой форме путей сообщения, по фамилии Блюмериус . Он был шведского происхождения, проработал тридцать лет в Сибири, строя пароходы, прекрасно говорил по- русски. Его помощником был молодой немецкий инженер, черноволосый и черноглазый, смахивавший на итальянца. Кроме того имелась ещё секретарша фрау Штраус, на которой лежала экономическая опека подчинённых господина Блюмериуса. Других обязанностей у неё по-видимому не было, а этими она была не очень обременена.
Блюмериус сказал, что скоро приедут ещё киевляне из Киля, и тогда его бюро начнёт действовать. Киевляне пока сидели без дела. Вечера были особенно томительны. Бараки были окружены топкой грязью, из которой невозможно было вытянуть ногу. Водопроводная колонка и удобства помещались среди этого болота, и ночью найти к ним дорогу без компаса было нелегко.
Затем приехали киевляне, попавшие сначала из Вены в Киль. Среди них была семья инженера Петренко , он сам, жена, мать и взрослый сын. Потом был инженер Дюк с женой. Он участвовал в молодости ещё в русско-японской войне, где и был контужен. Он отличался замечательными бакенбардами, за которые немцы прозвали его "Франц Иосиф". По-немецки он не понимал ни одного слова и на все вопросы отвечал "я, я" [("да, да")]. Зато жена его, маленькая колючая старушка на кривых ножках, прекрасно говорила по- немецки, одно время служила у немцев переводчицей, и при переводе передавала не только содержание, но и интонацию приказа. Дюки возили с собой свою прислугу Дуню под видом племянницы.
Была ещё чертёжница-вдова Чехонина с мальчиком Серёжей десяти лет. Были также чертёжник Косматов , техник Василий Михайлович и чертёжник Коржеев. Коржеев был поповичем, кое-как приспособившимся при советской власти. Женат он был на маленькой прыщеватой женщине, со вкусами и выражениями киевской торговки. Были ещё муж и жена Ясутовы, по образованию советские экономисты, и при них дочка. Ясутов забросил свою экономическую специальность и работал тоже чертежником. Эта пара была чистейшим продуктом советского воспитания, но охотно покидала мир их создавший.
Вся эта компания, состоявшая из десяти работников и десяти иждивенцев, была подчинена Блюмериусу . Надо сказать, что отношение его к его подчинённым было очень приличным. Он поместил своё бюро рядом с техническим бюро верфи, которое состояло из одних поляков, в числе которых был один польский инженер и 8-9 польских студентов. Позже к ним прибавили ещё одного русского эмигранта, родившегося в Германии.
Наконец выяснилось, чем должно было заниматься бюро Блюмериуса - оно должно было проектировать пароходы, которые будут плавать по Одеру и Висле... после победы Германии. Таким образом бюро работало не на войну, а на послевоенное время.
Вскоре привезли части барака и стали его собирать вне территории верфи. В этом бараке должны были получить комнаты работники бюро. Барак строился медленно и долго стоял без крыши. Снег и дождь разводили в нём сырость. Надзирать за ним был выделен инженер Дюк. Он сидел в облюбованной им для себя комнате, курил трубку и топил в комнате печку.
Время шло. Подошла весна. Построили и второй барак. В нём поместилось бюро. Работники бюро переехали в первый барак. Выписали газету, выходившую на русском языке в Берлине, "Русское Слово". Оля дала объявление в газете, что она разыскивает друзей и знакомых.
Получились отклики. Фёдор Иванович Коваленко откликнулся из Будапешта, Наталья Сергеевна Вакар из Лодзи, Наталья Захаровна из Цвикау, киевская портниха Оли, Фогель, из Регенсбурга[A1]?. Потом из газеты стали узнавать печальные вести: Иван Васильевич Солодовник , оставшийся в Киеве, был повешен большевиками. Потом - траурное объявление: киевлянин инженер Брацлавский с женой и двумя детьми убит бомбой в Мюнхене. И наконец новый удар - инженер Александр Иванович Берёзов убит при первом налёте на Братиславу. Он был в бомбоубежище, но дверь бомбоубежища не была закрыта. Этой тяжелой дверью, сорвавшейся с петель при взрыве, он и был убит.
А весна брала своё, как будто и не было войны. Зацвела верба на берегах Вислы, зазеленели луга, позже зацвели маки. Оказалось, что природа Польши очень похожа на природу Украины. По лугам важно расхаживали аисты. На отмелях Вислы можно купаться. На другом берегу Вислы, в Плоцке, зацвели фруктовые сады. Но в Плоцк можно пройти только через мост, предъявив немецкому полицейскому удостоверение с карточкой. Вдоль берега в Плоцке тянется сад с полосой цветущего шиповника. Стоят скамейки. На скамейках надписи: "Только для немцев".
Карточки для удостоверений заказывали в Плоцке в фотографии, где работают поляки, а управляет ею злющий немец. Фотографии чрезвычайно скверны, но все молчат. Только молодой русский, работавший в бюро верфи, выразил своё мнение о фотографии. Ему двадцать лет, он высокий блондин, спортсменского вида.
- А! Вам не нравится? - вскричал хозяин фотографии и ударил молодого человека по лицу.
Блондин развернулся и ответил ударом. Немец полетел через всю комнату, к большому удовольствию поляков. Блондина арестовали, но через три дня выпустили. Немец ударил первым, а блондин имел "френденпасс", и немцы надеялись уговорить блондина с братом поступить в германскую армию. Но не уговорили.
Число бараков продолжало расти. В них привозили беженцев из Пинска. Потом вокруг бараков появилась колючая проволока и контрольная будка. Так вырос лагерь. Затем приехал немец-фельдшер с дезинфекционной камерой. Фельдшер был плотный, с тупой физиономией, в зелёной шляпе с приклеенной к ней кисточкой баварского образца. В то время как вещи выпаривались в камере, обладатели должны были проходить осмотр в костюмах адамов и ев и затем попадали в руки парикмахера, который стриг мужчин наголо.
Инженер Дюк дал оголить себе череп, но наотрез отказался расстаться со своими франц-иосифовскими бакенбардами. Коржеев же вообще не хотел стричься и убежал. Месяц после этого он ходил в синем французского типа берете, который скрывал от посторонних глаз его спасённую шевелюру.
В один прекрасный летний день на дороге, переваливавшей через холм у Плоцка, показалась масса повозок. Это двигались украинские крестьяне, убегавшие с родной земли перед армией "освободителей". Двигались они на своих лошадях и телегах. Тут был конечный пункт, дальше следовала перегрузка в поезда. Около станции происходила импровизированная ярмарка. Крестьяне за бесценок ликвидировали своё имущество, которое нельзя было погрузить в вагоны.
Прошло ещё несколько дней. Кто-то в Берлине догадался, что бюро Блюмериуса, проектирующее пароходы, предназначенные плавать после победы Германии, никому не нужно, потому что и самой победы не будет. Помощник Блюмериуса, молодой инженер, зубрил русский язык по книжке для детей. Он обращался к Глебу с вопросами относительно произношения слов.
- Зачем вы учите русский язык? - спросил Глеб.
- На случай, если Сталин сюда придёт.
Деятельность в бюро прекратилась. Состав его временно передали в распоряжение верфи и бросили на физическую работу. Верфь переделывала железную баржу в речной теплоход. Поставили дизель, редуктор, положили на подшипники гребной вал и собрали гребные колёса. Глеб сначала заваривал электросваркой отверстия в корпусе, потом собирал гребное колесо. Вскоре он выбыл из строя. Когда он помогал тащить по сходням пятнадцатипудовый якорь, ему уронили якорь на руку. Палец был раздавлен до кости. Пароход закончили, и он вышел на испытание. Он весь вибрировал, как струна в рояле.
В эти дни издалека стали доноситься глухие взрывы. Никто не знал, в чём дело. Только спустя несколько дней дошли слухи о восстании в Варшаве . До Варшавы по прямой линии было около ста километров. Доносились разрывы бомб, которые немцы сбрасывали на восставших поляков. Советская армия стояла под Варшавой, безучастно наблюдая, как немцы уничтожают подпольную польскую армию. Киевлянам было предложено приготовиться к отправке.
Ссылки: