В неизвестность, репатрианты отстали от эшелона

На следующий день Иван Фёдорович собрал всех рабочих на заводском дворе. Положение в городе, по его словам, меняется. Теперь в городе имеют право оставаться только работающие на заводах. Они получают красные нарукавные повязки. Все остальные, в том числе и члены семей работающих, должны город покинуть. Те члены семей, которые хотят в городе остаться, должны сами стать на работу. Каждый рабочий может сделать выбор, или оставаться работать на указанных условиях, или уйти с семьёй из города. Кто хочет остаться, пусть станет направо, желающие уехать - налево.

Глеб и Зорин стали налево. Железнодорожный состав был подан прямо на завод. Теплушки оборудовали под длинный путь. Были построены нары и поставлены чугунные печки-времянки, трубы от которых выведены через крышу.

- Вы поедете без всяких сопровождающих немцев, - сказал Иван Фёдорович, - это представляет опасность в том отношении, что в любом пункте дороги, где ваши вагоны понадобятся для военных грузов, вас выкинут из состава. Мы примем против этого такие меры: в каждый вагон мы что-нибудь погрузим - трубы, свинец в чушках, цинк. Вас выбросили бы без разговоров, а материал, направляемый в Германию, не посмеют выкинуть.

Прошла последняя ночь под крышей разграбленного домика. По-прежнему одиноко стреляла пушка. Где-то в штабах обеих армий велась ночная работа. Намечались обходные движения, подвозились понтоны для переправы через Днепр, по разбитым дорогам во фланг неприятелю двигались танки. В тыл врагу залетали самолёты и сбрасывали связных в расположение "партизанских" отрядов, засевших в лесах.

Тысячи беженцев в то же время двигались с убогим скарбом на тележках, стараясь не быть раздавленными между двумя могучими и слепыми силами. Железнодорожный состав простоял почти весь день на заводе. Потом маневровый паровоз покатил его сначала на товарную станцию, затем опять в район пассажирского вокзала.

Оля побежала в больницу, к терявшей сознание матери, а у Глеба забирало сердце: путь Оли лежал через Еврейский базар, где падали советские снаряды, а состав мог отойти в любой момент, а мог стоять и сутки. Для него расписания не было. Люди сидели уже по вагонам, с узлами, некоторые с собаками. В одном вагоне ехала даже канарейка. Глеб в волнении бегал по шпалам. Показалась Оля в слезах. Наконец настал момент, когда поезд двинулся. Мимо мелькнула Шулявка, пробежали назад здания Политехнического Института, с которыми у Глеба было связано столько лет. Пост Волынский, где он с Дмитрием Евстафьевичем Белингом и доктором пересели в запасный состав бронепоезда в 1919 году. Как давно всё это было.

И вот сейчас он и Оля покидают не только родной город, но возможно и страну, отправляясь навстречу неизвестности, вероятнее всего - смерти. Вещи, которые они везли с собой, были выбраны по принципу, свойственному людям, выскакивающим из горящего дома. Они, правда, не взяли с собой мышеловку, но взяли мясорубку и французский гаечный ключ. Они оставили все, накопленные за много лет, фотографии, о чём будут потом жалеть. Но ведь ехали они не для жизни, а для смерти. Правда, Глеб считал, что человеку свойствен инстинкт жизни и он должен смерть отдалять и с обстоятельствами бороться, даже зная, что борьба безнадёжна.

Фото: Советская армия освободила Киев, 6 ноября 1943 г

Поезд набирал ходу. Под нарами поместилась семья техника. С ним ехала жена и двое детей.

- О! Я жил за границей, - говорил он, - у меня друзья в Париже. Я ведь эмигрировал в 1920 году, а потом через несколько лет нелегально высадился в Крыму и стал советским человеком. Видите, пустил корни здесь, женился, обзавёлся детьми. Да, я знаю Париж, как пять пальцев, меня этим не испугаешь.

Однако, техник с семьёй вылез на станции Казятин*. По дороге, всё чаще, попадались сброшенные партизанами под откос поезда, паровозы с задранными вверх колёсами, разбитые вагоны. Около станций были устроены палисады или блокгаузы, в которых сидели вооружённые мадьяры. Они несли охрану железной дороги.

Миновали Здолбуново и Ровно. Началась Польша. Ехали уже четыре дня. Пищу готовили на чугунной печке в очередь. Иногда поезд останавливался в пути, и тогда с убранного поля удавалось достать оставленную кочерыжку капусты. На больших станциях с открытых платформ брали картофель и уголь для печей.

Поезд шёл по неизвестному направлению. Показался большой город. Поезд огибал его. Это был Львов . Поезд стал между другими составами на запасных путях. Мужчины выскакивали на шпалы и шли на вокзал. За вокзалом кантина [(землянка, подвальчик)]. Немецкие девушки выдают солдатам хлеб, колбасу, масло.

- А где снабжают беженцев?

- В городе, на такой-то улице.

- В городе? это хуже. А сколько времени простоит здесь поезд?

Человек десять идут к дежурному по станции. Дежурный - немец, но он куда-то вышел. В помещении дежурного вертится поляк-переводчик.

- О! Вы можете ехать в город. Поезд простоит во Львове два часа. Я- то уж знаю. Без меня не отправят.

В поезде 250 человек, провизия у которых на исходе. Восемнадцать человек должны принести провизию для двухсот пятидесяти. Взяв мешки, они едут на трамвае по указанному адресу. Среди них Глеб и Зорин. Нашли большую столовую, но заведующий столовой сам провизию отпускать не может. Разрешение надо получить у немцев в другом месте.

Двое отказываются от дальнейшего путешествия и возвращаются на вокзал. Шестнадцать человек опять едут на трамвае, находят немецкую канцелярию и получают разрешение. Возвращаются в столовую.

- Сколько вас человек?

- В поезде 250 человек.

- Ведите их сюда.

- Мы не можем. Поезд на путях и вскоре отправляется. Мы пришли за сухим пайком.

- Мы сухих пайков не выдаём. У нас можно только обедать.

Шестнадцать человек возвращаются не солоно хлебавши на вокзал. Поезда нет. Вот он тут стоял недалеко от крана [для заправки паровоза водой] и его нет.

- Да, он стоял, - отвечает немец, - но десять минут назад ушёл.

Двое бегут к поляку-переводчику.

- Что же, панове, я мог сделать. Поезд отправляют немцы, не я.

- Куда же он ушёл?

- Да вы не беспокойтесь. Поезд ушёл на пересоставление, а потом вернётся сюда опять.

Но переводчику никто не верит. Всё-таки удаётся выяснить, что поезд ушёл на Перемышль. Удастся ли его догнать? На путях стоит поезд с двумя паровозами, отправляемый на Перемышль. Немецкая кондукторская бригада принимает участие в судьбе отставших и пускает их в свое помещение. До отправки поезда остаётся пять минут. Приходит немецкий офицер.

- Поезд военный, - заявляет он, - я не могу допустить в нём посторонних людей.

Всех выгоняют. Последняя надежда гибнет. Большие колёса паровозов приходят в движение. Все лезут на ходу на тендер второго паровоза. Сидеть неудобно. Можно сорваться. Но, слава Богу, никто не гонит. Поезд набирает ходу. С утра никто не ел. Голод усиливает мрачные мысли.

- Какой я идиот, - думает Глеб, - из-за какого то пайка отстал от поезда. Собственно, никаких шансов найти Олю. Она едет в неизвестность с вещами, но без документов. Он с документами сидит на тендере паровоза, который тоже идёт неизвестно куда. Кто будет разыскивать их эшелон? Идёт война, никому нет дела до группы голодных, отставших от поезда "ауслендеров" [(иностранцев)] .

Никогда не быв за границей, Глеб уже в эшелоне чувствовал себя, как путешественник, вылетевший в снаряде за пределы земной атмосферы. Но под ним был пол и колёса, над ним крыша и, главное, с ним была Оля, которую он должен был доставить в какую-то тихую пристань. Сейчас он потерял и этот угол сомнительной устойчивости. Он как бы выпал из пространственного снаряда в безвоздушное пространство и стал описывать неизвестную траекторию между небесными телами.

Пошёл мелкий дождь. Ехали уже больше трёх часов. Стало темнеть. Теперь не было уже никакой надежды. Проходя через большую станцию, можно даже не увидеть в темноте свой потерянный эшелон. Руки, которыми он держался за железный люк тендера, стали мёрзнуть. Одежда намокла. Стенки пустого желудка слипались. Последующие опасности, бомбардировки и превратности бегства, никогда не приводили его в такое отчаяние.

Поезд приближался к большой станции. Колёса застучали на стыках рельс и на стрелках. Стало уже темно, и на станции горели фонари. Вдруг кто-то закричал: наши, наши! На одном из путей стоял состав, над крышами которого торчали трубы от печей. Люди стали прыгать с тендера на ходу. Через минуту они уже обнимали своих, тоже перепуганных их отсутствием. Казалось, случилось чудо. Киевский состав дождался отставших в Перемышле. Ночью он пошёл дальше.

Серое утро открыло незнакомую страну. К зданиям заводов тянутся серые вереницы людей. Опять большая станция - Пильцовизна*. Оказывается, это предместье Варшавы. Глеб выходит на разведку, зашёл в железнодорожные мастерские. Разговорился с рабочим: можно ли здесь остановиться? Отчего же, он может свести "пана" к одной учительнице. У неё пока можно устроиться. Глеб возвращается в вагон. Совещание с Зориным и Зайкиным. Зорины согласны остановиться. Зайкины боятся оставить эшелон, но не хотят отставать от Беклемишевых и Зориных. Глеб считает, что ехать с эшелоном в Брест-Литовск нет смысла.

Война докатится скоро и до Брест-Литовска. Чем дальше на запад, тем лучше. Вынесли вещи из вагона и перебросили их через железнодорожный забор, затем перелезли сами. Школа недалеко. Учительница оказалась интеллигентной полькой. Брат её, при самостоятельной Польше, был послом в одной из стран Запада. Учительница предложила занять кухню. Все шесть человек легли спать на полу. На другой день Беклемишевы поехали в Варшаву. Нашли банк и обменяли украинские оккупационные деньги на польские. Затем нашли адресный стол и получили адрес Маши, двоюродной сестры Глеба . Потом попали на базар. На базаре было всё, что угодно, масло и сало, но цены были очень высокие.

По данному адресным столом адресу нашли Машу. Муж её голландец был представителем большой голландской фирмы. Теперь его не было в Варшаве, он поехал в Голландию. Глеб видел его, когда он приезжал при немцах в Киев, но мог говорить с ним только через переводчика. Он владел голландским, немецким, английским и польским языками, но Глеб ими не владел.

Маше было 36 лет, и у нее имелся славный восьмилетний мальчик. При ней жила и её мать, Анна Ивановна , которую Глеб помнил по своему детству. Маша занимала большую квартиру, которая показалась Беклемишевым, после советских условий и после теплушки, совсем барской. Оля, осмотрев ванную комнату, сказала: я бы согласилась жить в такой ванной комнате.

За обедом, кроме Беклемишевых и хозяйки, были инженер Сухенько и Анатолий Петрович Тельман , который в своё время чудом избежал ареста в Киеве по делу Центра Действия .

Маша смотрела на положение таким образом, что Варшава войдёт в зону военных действий, и поэтому Беклемишевым не следует здесь задерживаться. Инженер Сухенько передал Глебу немецкую продовольственную карточку для находящихся в пути и обещал написать письмо своей племяннице в Вене и просил Глеба передать ей небольшую посылку. Условились, что на следующий день Маша пригласит своего брата с женой. И его, и Машу Глеб не видел более 25 лет.

На обратном пути успели немного осмотреть Варшаву . Она была ещё почти совсем цела, но производила очень мрачное впечатление. На тумбах для объявлений висели красные листы с фамилиями расстрелянных поляков. Листы эти постоянно обновлялись, и на них бывало по 250 фамилий. Немцы проводили жестокий террор . Поляки отвечали на террор террором. Вечером на улицах часто стреляли в немецких офицеров. Стреляли и в иностранцев, работавших в учреждениях при немцах. Так, в это время беженец из Киева, инженер Тумасов, теплотехник, устроился в Кракове на электрической станции. Вечером к нему позвонили. У порога стоял польский почтальон, одной рукой он протягивал почту, а другой убил Тумасова наповал из револьвера.

- Маша права, - говорил Глеб Оле, - задерживаться в Варшаве нельзя.

Зайкина тем временем побывала в русском комитете города Варшавы, говорила с его председателем господином Войцеховским и совсем настроилась оставаться в Варшаве. На следующий день Беклемишевы опять были у Маши.

Брат её, которого Глеб помнил только мальчиком, оказался профессором, небольшого роста и с каким-то неуловимым дефектом речи. Жена его, которую он отбил у своего племянника, разведя её с ним, произвела на Беклемишевых неприятное впечатление. Помимо всего она была коммунисткой. Маша рассказывала о даче, которую имел её муж в тридцати километраж от Варшавы. Она поехала летом на эту дачу, но потом отказалась от мысли там оставаться. Дачу всё время посещали разные партизаны. Сначала пришли еврейские партизаны и забрали много вещей. Вслед за ними пришли польские партизаны, встретили еврейских и заставили их большую часть вещей вернуть, хотя Маша этого и не требовала.

Вечером в кухне у учительницы было совещание. Зайкина хотела оставаться в Варшаве, Беклемишевы хотели ехать дальше. Зорины присоединились к Беклемишевым. Тогда и Зайкины решили ехать. Часть польских денег обменяли по повышенному курсу на немецкие марки. Закупив хлеба и сала пустились дальше в неизвестность.

Ссылки: