Зигрид Ленц и Павел Иванов

Я не назвал пока еще одного человека, причастного к волейболу в Вустрау. Человек этот - фройляйн Зигрид Ленц , секретарь лагерфюрера. Необыкновенное счастье и одновременно горе пришли к ней после увиденной на лужайке игры. Немка по происхождению, член НСДАП по партийной принадлежности, она хорошо понимала всю неуместность чувств, переполнивших ее сердце. Русский военнопленный, любимец местных болельщиков, стал отныне и ее кумиром. Она уже чувствовала и понимала, что именно произошло, насколько все это серьезно и что ожидает ее в будущем. И если бы фройляйн могла знать все обстоятельства, то, может быть, и не произошло бы в ее жизни личной трагедии. Летом 1943 года Павел стал частенько ездить в Берлин по служебным делам. У него появились новые знакомые в кругах русской эмиграции. Он говорил, что бывает на пригородной даче у одного русского профессора, доктора медицины Руднева. Тот работал в Дрездене и лишь изредка наезжал в Берлин. Его дача в районе метро Krume Lanke пустовала и требовала присмотра. Нужен был свой человек. Кто-то из сочувствующих "остовцам" русских эмигрантов предложил Ольгу , молоденькую курносенькую украинку из Кировограда. В Берлине она работала на заводе, где изготавливали знаменитые красители. Ей тогда было не более восемнадцати. Трудная доля "остовки" заставила ее бежать из лагеря, как только появились надежные люди. Некоторое время она прожила у них, подвергая опасности и их, и себя, пока не попала в семью профессора, где было безопаснее. Рудневы были одиноки, очень хотели детей и поэтому с радостью взялись за устройство Ольги. Они взяли ее в качестве прислуги, выправив на ее имя все необходимые документы, а фактически удочерили, доверив виллу и все имущество. Она переселилась в профессорский дом и стала его единственной жилицей и хозяйкой. За короткое время она так изменилась, что от украинской девушки остался лишь курносый нос, роднивший ее с прежней Ольгой. Где и как пересеклись дороги Иванова и Руднева, я не знаю. Сам я был на той даче всего несколько раз и никого, кроме Ольги, там не заставал. Впервые я попал туда, когда мне понадобилась срочная медицинская помощь. Как-то, прибивая стропила, я ударил молотком по пальцу и не придал этому значения; обратил же внимание лишь тогда, когда палец распух, стал гноиться и болеть. Удар пришелся по кончику фаланги и вызвал воспалительный процесс. Потом боли стали настолько сильными, что я терял сознание, а когда пришел в себя, то и вспомнил про адрес, оставленный Ивановым. В доме была операционная с хирургическими инструментами и медикаментами. Ольга предложила мне помочь сама. И хозяйка виллы, и ее операционная настолько понравились мне, что я без раздумий и колебаний доверился молоденькой девочке разрезать себе палец и обрести долгожданный покой. Она прокипятила инструменты, вскрыла ампулу с хлороформом и направила струю на больной палец. Он после этого стал деревянным и заныл почему-то еще сильнее. Потом она взяла скальпель и стала резать палец. Но не тут-то было. Мне казалось, что режет она твердую кость. Увидев не слишком умелые попытки завершить операцию, я, "несолоно хлебавши", расстался с радушной хозяйкой. В тот же вечер я выехал в Вустрау, и Саша Филатов закончил неудачно начатую операцию, вернув пальцу его первоначальный размер и форму. Несколько недель я ходил на перевязку и, когда все пришло в норму, вернулся в Берлин. Знакомство с Олей не произвело особого впечатления. Простое, круглое, курносенькое лицо с копной вьющихся каштановых волос и озорными детскими глазами воспринималось буднично. Тогда ей было не более восемнадцати. Мне вначале казалось, что Павел относится к ней, как к родственнице, и в их союзе проглядывал долг русского человека к попавшей в беду соотечественнице, которой он обязан был помогать. Так оно, наверное, и было, особенно на первых порах, но со временем их стали связывать не один только долг, но и чувства. Вот об этом я и хотел сказать, когда на волейбольной площадке в лагере Вустрау Павла увидела фройляйн Ленц. Она ничего не знала о его связи с Ольгой .

Ссылки: