 |
Астахов П.П.: этап с ворами
Как-то ночью, незадолго до наступления нового года, я был вызван из камеры "с вещами". Я провел здесь более года. И куда теперь? Этап освобождал меня из тюрьмы - сработал прокурорский вердикт, и предстоял новый прыжок в неизвестность. Опять тревоги о том, как сложится жизнь и не покинет ли надежда на адаптацию на новом месте. Все нужно начинать сначала. Было морозно. В Красноярске давно выпал снег. Этап в такую пору явно нежелателен. Морозы в этих краях суровы; лагерная одежонка "аховая", добираться пешком к дальнему пункту - испытание не из приятных. Часть заключенных высадили из "воронка" у знакомого, с решетками, вагона. Конвойный начальник сверил документы с теми, у кого он нас принимал, и отпустил машину. Тюремный вагон, как правило, у паровоза. Отапливается на всю железку. Когда в обычном купе едут просто пассажиры или командированные, тепло в вагоне доставляет чувство комфорта, располагает ко сну или разговору. Если же в купе едут полтора-два десятка заключенных, жара и духота вызывают сильную жажду и желание раздеться донага. Тут уж не до комфорта. В вагоне было жарко. После "воронка" стали согреваться ноги. Десятки глаз наблюдали за нами из-за решеток камер. Хотелось скорее попасть в купе. Но они были и так переполнены. Зэкам не хотелось уступать остатки пространства и воздуха. Нас затолкали в три камеры. Я оказался в предпоследней. Рядом ехали воры. Вагон следовал с Урала на Восток, по дороге одних ссаживали, других принимали: можно было только изумляться тому, сколько же на пути следования было лагерей и тюрем усиленного режима ( "закрытки" , как их называли заключенные, сюда посылали за самые тяжелые преступления в лагерях). Вспомнил о них не случайно, в вагоне с нами ехали воры, которых и везли в "закрытку". Их обычно не мешали с 58-й. Подсадить вора к "мужикам" конвой мог только на свой риск, чтобы "провернуть" какое-нибудь грязное "дельце". Воры оказались за перегородкой, их разговоры нам хорошо были слышны. Иногда они обращались к "мужикам" и настойчиво просили "подогреть". Жара в купе усиливалась. Мучила жажда, тянуло в туалет. Но конвоир невозмутимо ходит по коридору и не реагирует на просьбы начать оправку. Но, наконец, не выдержал. (Откликаются обычно редко - это те, у кого не до конца очерствела душа к арестованным.) После оправки солдат совершает еще шаг милосердия:
- Последнее купе свободно. Желающие могут перейти туда. Зэки молчат. Последнее купе воровское. Об этом знают все. Первый вопрос воров к соседям звучал нагло и бесцеремонно:
- Мужики, воры есть? Желающих перейти к ним не оказалось. Простые смертные не спешат в их компанию. Их наглые притязания, изощренный мат и рукоприкладство, открытый грабеж на глазах вызывают растерянность людей, сталкивающихся с ними впервые. Уж лучше изнывать в переполненном купе с 58-й, чем перейти в прохладную камеру блатного окружения. Как и другие, я тоже не имел желания перебраться к ворам. Однако потом во мне появилась странная и необъяснимая мысль: "а что, если?" К уркам я всегда относился неприязненно - меня отталкивала их гнилая суть. Если же мне не удавалось избежать общения с ними, то наводил "тень на плетень". Я не подделывался под блатного, а, скрывая свою антипатию, старался проявить показную независимость и не походить на "фраера". На этот раз во мне сработало это авантюрное начало. Время, прожитое в заключении, помогло мне пойти на опасный контакт. Независимость ставила простого человека при общении с уголовниками в равное положение.
- Начальник, переведи меня в соседнюю - обратился я к караульному. Солдат удивленно посмотрел, отодвинул дверь и выпустил в коридор. Затем открыл соседнее купе. Я прошел в темное пространство. Внизу были пустые полки, а голова уперлась в раскрытую крышку нар второго этажа. Дверь захлопнулась, и я остался внизу один. Кто-то стал спускаться сверху. Я увидел человека, темнота скрывала лицо.
- Здорово, мужик, откуда?
- Только из Красноярска.
- Срок "тянешь" давно?
- Уж восемь "оттянул". Я подумал, что большой срок охладит вора от агрессивных намерений. Узнав срок, он должен был определить кто я. Восемь лет в лагере, что-то значили - за эти годы можно было познать многое.
- Где сидел, в каких лагерях?
- Арестовали в Москве, срок "тянул" в Воркуте. Был на цементном, известковом. (Упоминание штрафных лагерей служило своеобразной "визиткой" - блатные и "суки" хорошо знали эти места; полуштрафной ОЛП цементного завода и известковый "штрафняк", он же "скала", были известны уголовникам далеко за пределами Воркуты). Усевшись на корточки напротив меня, он "нащупал" глазами мешок и спросил:
- Закурить есть? Я вытащил кисет с махоркой и газету. Блатной начал сворачивать цигарку. В проеме появилась еще чья-то рука и потянулась за кисетом. Через минуту кисет вернулся обратно. Мы разговаривали в купе, плохо видя друг друга. Мне показалось, что кроме нас троих здесь больше никого нет. Мой визави называл воровские клички, интересуясь, знал ли я названных воров в Воркуте. После жаркого разгоряченного купе, здесь было легко дышать. Рядом находился туалет и тамбур - от них тянуло свежестью морозной ночи. Получив нужные обо мне сведения, мой визави понял, что взять у меня нечего, но на всякий случай спросил:
- "Черняшки" у тебя нет?
- Хлеба нет, а махру возьми, оставь мне на пару цигарок. Могу оставить и пару белья. Я развязал тощий сидорок, вытащил лагерное белье и протянул вору. Он тут же снял верхнее и начал натягивать поверх белья мою пару. Не помню, чтобы в руках у воров я видел вещи. В воровской среде сидор или шмотки в руках - признак "дурного тона". Деньги, "гроши" - другое дело. При их наличии можно иметь остальное. Воры добывают жратву или шмотки, как звери добычу. Красть или забирать силой - таков их закон подонков. И все, что у вора есть, на нем. Не принята у воров и обычная благодарность - в этом тоже выражен "закон джунглей". Чтобы избежать насилия, я опередил его, и, хотя не получил за это благодарности, но обошелся без неприятного и унизительного осмотра мешка и шмоток. Мы едем в "закрытку", это не лагерь. Там все пойдет - отреагировал вор на мой жест "доброй" воли. Он опрокинул в свой карман содержимое кисета и почти пустой передал мне, а затем взобрался на раскрытые нары. Я завязал мешок, положил в угол под голову и один растянулся на лавке. Сверху доносился воровской жаргон, скрип деревянных перегородок старого вагона и стук колес. Меня свалил сон, и я не слышал, когда забрали блатных. Ночь прошла спокойно - пустое купе стало наградой за риск общения.
Ссылки: