Астахов П.П.: этап на Воркуту

Теперь мне предстояли новые испытания - нужно было добраться в лагерь. Название города, упомянутого в постановлении, мне ничего не говорило. Что такое Воркута выяснилось через несколько недель трудного переезда в "столыпинском" вагоне. Кроме меня, постановления ОСО были вручены еще многим десяткам заключенных. К Бутырскому "вокзалу" подали несколько "воронков", чтобы перебросить осужденных к месту посадки. Как правило "столыпинские" вагоны находились вдали от вокзалов. Делали это по разным соображениям. Были возможны непредвиденные эксцессы, не исключалась возможность побега и применения оружия. Была необходимость скрывать от населения сами факты перебросок, численность и другие подробности. Но это не всегда удавалось, только в поздние часы ночи заключенные остаются вне поля зрения людей. В другое время народ все видел, слышал, понимал.

Этап сам по себе представлял картину неприятную. Конвой с автоматами, иногда с собаками, воспринимается по-разному. Одни в арестантах видят опасных преступников, другие сочувствуют им, считая их невинно пострадавшими. Сопровождающие этапников конвоиры наводили на грустные размышления. У меня сложилось мнение, что солдаты внутренних войск (их по цвету погон называли "краснопогонниками"), пройдя через особый отбор, получали соответствующую службе подготовку, после которой добрых чувств и человеческого отношения к осужденным оставалось совсем немного. Так требовал режим. Машина недолго плутала на путях. Вскоре она остановилась. Потом распахнулись двери, и стоявшие у выхода стали выпрыгивать на снег. Разгрузились быстро. По команде "на колени" группа опустилась на снег. Конвойные окружили сидящих для острастки предупредили: "Шаг вправо-влево - считается побег, конвой стреляет без предупреждения". Что-то задерживало посадку. Автоматчики в полушубках и валенках чувствовали себя хорошо. У меня однако мерзли ноги. Наконец началась посадка. Через цепочку конвоиров мы, зэки, поднимаемся в вагоны. Это было первое знакомство с вагон-заком . Когда в купе затолкали последнего человека, конвоир захлопнул дверь, и стало ясно, что мы в металлической клетке. По размерам и конструкциям она ничем не отличалась от обычного купе пассажирского вагона старого образца. В глухой стене напротив входа маленькое оконце, через которое в зимнее время ничего нельзя увидеть, оно покрыто толстой коркой льда. Внизу две лавки-визави для сидения, выше, как в обычном вагоне, две полки для лежащих, с третьей откидывающейся в середине, она позволяла сооружать на втором этаже что-то похожее на нары. И, наконец, под самым потолком, еще две узкие для багажа, но используемые для перевозки людей. В рассчитанное на четырех пассажиров купе натолкали семнадцать человек. Разместились все просто - десять человек сидя устроились на двух нижних (по пяти с каждой стороны), на второй развернутой полке-нарах лежачее положение заняли пять человек и последние двое на багажных, у самого потолка. Столько же, вероятно, было и в купе рядом. Коридор хорошо просматривается, в нем постоянно маячит фигура часового. Слышны разговоры в соседних купе. Досадно, что не осталось никаких дорожных записей, передающих достоверность пережитого. Кроме нескольких человек, которых я знал по своей камере, - Васи Смирнова ; старшего лейтенанта Жоры Чернышева , тихого, скромного человека, заболевшего в дороге; неряшливого, казалось, никогда не улыбавшегося, художника из Москвы Николая Николаевича Федоровского я, например, больше никого не могу вспомнить из остальных семнадцати. Мы с Васей оказались внизу у решеток, там светлее от горящей в коридоре свечки. Суматошный день, начатый еще в тюрьме, давно окончился. От волнений и усталости хотелось спать. Человеческое тепло в купе располагало к этому. Наступала первая этапная ночь, ожидание трудных и долгих лагерных будней. Нас везли на работу, о которой было самое смутное представление. Известно лишь то, что едем на Крайний Север, в Заполярный круг, на общие работы, что ожидают нас, тяжелые и не каждому по силам. Предстояла трудная адаптация в лагере. Вагон еще оставался на запасных путях. Каждый прожитый день отнимал силы, восстановить их будет трудно. Но, находясь в клетке, невозможно что-то изменить. Прошел первый, затем второй день Нового года, а мы продолжали ждать "попутного ветра". Емкое слово "начальник", вмещающее в себя все аспекты жизни заключенных, обеспечивало и харч, и воду, и туалет - он напоит, накормит, сводит на оправку. Хотя каждая просьба о туалете вызывает у конвоиров недовольство: "? пущу одного - захотят все!" А заключенные молят: "Начальник, выпусти, сил нет!" Но конвоир неумолим и огрызается: "Нет сил? В сапог, твою мать!" За время этапа на Воркуту нас охраняли все те же "краснопогонники" из внутренних войск. Сочувствия и доброжелательности к 58-й статье они не проявляли. Хамство и грубость - вот отличительные черты столыпинского конвоя тех лет. Нужно было постоянно помнить истинную разницу в правовых положениях часового и заключенного. Он официальное и доверенное лицо государства, ты - преступник, "фашист", "враг народа". Человеческое отношение к тебе как к личности уничтожено советским режимом раз и навсегда!

Ссылки: