Астахов П.П.: перелет Цюрих-Москва

В полдень 12 ноября мы приехали с вещами в Цюрих. В этот день было тепло и солнечно, а трава на поле выглядела такой зеленой, что казалось сегодня не ноябрь, а май. Нас ожидал "Дуглас" - военно-транспортный самолет воздушных сил Советского Союза, с опознавательными знаками на крыльях. В самолете не было кресел. С правой и левой стороны - укрепленные в корпусе брезентовые лавки, а середина предназначалась для багажа. Нас было десять человек. Два офицера миссии - подполковник Хоминский, майор Смиренин, я, Павел и еще "шестерка" из Liechtenstein'a, которую, как я догадывался, офицеры должны были доставить в соответствующее ведомство Госбезопасности. Настроение у всех было приподнятое. Офицеры после длительной заграничной командировки возвращались с солидным багажом, везли домой много "заморских" подарков - порадовать близких, вызвать зависть у знакомых. У меня было два чемодана и прекрасная, швейцарского производства, туристическая сумка-рюкзак со множеством кармашков и отделений. У Павла - такие же чемоданы и еще большой, специальный, с вещами, подобранными для Ольги, и целое приданое детских вещей для будущего ребенка. Это был мой первый в жизни полет. Я ожидал начала "крещения". Все оказалось будничным - самолет оторвался от зеленого поля и взял курс на Москву. Но очень скоро, не знаю уж по каким причинам, было предложено посадить самолет в Праге .

Во второй половине следующего дня мы продолжили полет. На глазах происходили перемены. Светлая зелень цюрихского аэродрома сменилась темными массивами увядших лесов, поблекших полей и оголенной земли. Кое-где угадывались извилистые нити больших и малых рек. Иногда все это безмолвие застилали низко плывущие облака. Оставалось уже немного до места назначения, и это чувствовалось по температуре в самолете - ноги, одетые в лыжные добротные ботинки и шерстяные носки стали мерзнуть, а в иллюминаторах появились плохо различимые снежные лысины. А вот и что-то похожее на аэродром и службы. Самолет совершает круг и идет на посадку, все ближе становятся земля и люди. Мы прильнули к иллюминаторам, стараясь угадать место посадки. Вот, наконец, и она - долгожданная Москва!

"Москва, Москва, как много в этом звуке

Для сердца русского сплелось, как много

в нем отозвалось!.." И вместе с этими словами в своем сознании, слышу крик ребят с противоположного борта:

- Ребята, смотрите, нас встречают! Вон, видите, "воронок"? Это за нами. Что-то сжимает сердце. А самолет действительно подруливает к "черному ворону" и останавливается. Собираемся к выходу, забираем вещи и ждем, когда откроется дверь самолета. Наконец! Дверь открылась. Вплотную к двери примкнут трап, а второй конец его упирается в раскрытую дверь "черного ворона". Внизу у трапа офицер госбезопасности с бумагами.

- Выходить будете, как записаны в списке. Отвечайте каждый свое - Фамилию, Имя, Отчество, год рождения, - обратился офицер к стоящим у трапа.

- Анкудинов, - назвал он первую фамилию. Все шесть человек сошли по трапу в машину. Произошла маленькая заминка о чем- то переговорили с офицером Хоминский и Смиренин, а потом я услышал фамилию Иванова и свою. Павел сел в этот же "воронок". Затем и моя очередь. Когда я вошел в машину, мне было трудно сориентироваться, куда я попал. Мы прилетели в Москву в шестом часу вечера, - уже темнело, - и в машине было трудно разглядеть ее содержимое. Это я понял позднее. С двух сторон были встроены боксы, - по четыре с каждой стороны. Затем из коридора в общее отделение, примыкающее к шоферской кабине, шла дверь, в которую арестантов заталкивали по необходимости - человек 20-25. Наш багаж попал в эту общую кабину, в нее же сели Хоминский и Смиренин, а мы оказались запертыми в боксах. Меня запихнули в бокс в неудобном положении - спиной к двери, и, чтобы мне было удобнее, я должен был развернуться на 180*, чтобы согнуть колени и принять сидячее положение. В боксе была лавка, и она позволяла ехать в этом ящике сидя. Самое же гнетущее впечатление на меня произвела обивка. Неизвестному садисту, создавшему этот "собачий ящик-конуру" пришла в голову идея продуманного издевательства и психического воздействия с первых же минут пребывания в боксе на состояние арестанта. Все стороны ящика были обиты оцинкованной жестью, отчего создавалось впечатление, что тебя поместили в цинковый гроб, а в зимних условиях от жести исходил еще и леденящий холод. А мысли с тревогой и страхом дорисовывали уже картины следующего акта возмездия, наговаривая растерянному сознанию, - "все это по собственной воле и желанию", "каким же нужно было быть дураком, чтобы поверить в эту бессовестную ложь и проглотить хорошо сработанную "наживку""?

О несанкционированных расправах чекистов я был уже наслышан, неудивительно, что в сознании складывался именно такого рода исход теперешнего положения. Где же находится это место приведения приговора в исполнение? И никто ничего не узнает о том, что не был убит, прошел через войну и плен, вернулся в Союз. "Какой идиот! Дурак безмозглый! Осел патентованный!" Тем временем, после долгого перетаскивания вещей и разговоров, показавшимися для меня вечностью, заработала машина, в щели пробрался запах бензина. Кто-то, тихо переговариваясь, прошел через узкий коридорчик и затих в общем отделении. Машина тронулась, раскачиваясь на кочках и ухабах; мы выезжали, вероятно, на шоссе и скоро почувствовали ровную дорогу. Поехали быстрее. Кругом стояла тишина, нарушаемая ритмом работы мотора, было похоже, что в машине в эту минуту нет ни единой человеческой души. Ехали мы долго. Я не представлял, где именно мы совершили посадку, как далеко от аэродрома Москва. Но вот и первые признаки московских улиц - трамвайный скрип и лязг, сигналы машин, разговоры людей, знакомые звуки городской жизни, а вокруг кромешная мгла ящика. Куда нас везут, где находимся мы сейчас? По усилившемуся шуму было похоже, что мы где- то в центре. Да, кажется, я не ошибся. Машина вскоре остановилась, а затем, после коротких разговоров, куда-то заехала, и вскоре по голосам стало ясно, что из машины выводят людей. Снова все стихло. Через несколько минут открылась дверь и моего бокса, мне предложили перейти в общее отделение. Там уже находились Павел, Владимир Иванович и Смиренин. Кроме наших чемоданов здесь были вещи подполковника и майора. По всей вероятности, для них это была удобная возможность перевезти в "воронке" свой багаж и самим добраться домой.

- Ну, теперь поехали, - сказал Хоминский офицеру, и мы повернули назад к воротам. Мне показалось, что мы заезжали на Лубянку, чтобы оставить там Анкудинова и его группу. Ехать стало свободнее и настроение изменилось. Из зарешеченных окошечек машины были видны уличные фонари, свет от них то освещал, то прятал во тьму по-зимнему одетых прохожих, следы снега на улице, по дыханию прохожих угадывалась ранняя для этой поры года холодная ночь. Водитель, похоже, торопился к месту следования - в сторону Курского вокзала, где рядом Астаховым Мостом находился лагерь для интернированных граждан . Это сказал Владимир Иванович на вопрос: "Куда мы едем и как долго будем здесь находиться?" Тяжелый камень, придавивший непомерным грузом при встрече в аэропорту, как будто, полегчал. Во тьме слабо угадывалась плохо освещенная территория лагеря. Только у ворот свет, пробивающийся через окна проходной, освещал ближние постройки.

- Вот и приехали! А нам еще добираться до дома. Ты, Петр Петрович, не беспокойся, все будет в порядке. Вряд ли вас задержат здесь. Думаю, к Новому году будете уже дома. Всего доброго, до свидания. Мы вышли из "воронка", забрали вещи и с дежурным пошли в лагерь. Владимир Иванович и Смиренин, успешно завершив операцию по доставке изменников Родины в Союз, с полным удовлетворением выполненной задачи, навсегда исчезли из нашей жизни.

Ссылки: