Астахов П.П.: первая любовь, война

Мы вернулись к началу учебного года и приступили к занятиям. Потянулись школьные будни в привычной обстановке, но теперь уже в новом классе, среди новых товарищей, к которым нужно было привыкать. За год учебы я стал "своим" - класс меня принял, а в десятом даже оказал "доверие", избрав комсоргом. Это не вскружило мне голову, хотя в шестнадцать лет и такое могло случиться. Я подсознательно ощущал ответственность и моральный груз новых обязанностей. Год учебы в десятом классе совпал с моим совершеннолетием. Наступило время, когда вдруг все переменилось, стало иным, и сама жизнь приобрела какой-то иной смысл. Весной 1940 года в бакинском кинотеатре "Художественный" шел новый американский фильм "Большой вальс". С рекламного щита смотрела улыбающаяся женщина в белой широкополой шляпе, удивительной красоты. "Большой вальс" стал вехой в моей жизни. В шестнадцать лет я почувствовал, что со мной что-то происходит, и я, подчиняясь восторженному порыву, стал ходить на фильм много раз, пока вся картина была выучена наизусть, до последней реплики. Целый год я общался с классом, где все было обычным, где я никого не выделил особо. Но в десятом классе я обратил внимание на девушку, которая стала мне нравиться больше всех, и я почувствовал, что мысли мои постоянно обращаются к ней. Настали дни трудных душевных испытаний. Из-за скромности я не мог объясниться с нею и признаться в том, что происходит. О смятении моем знало только сердце. Я понимал, что без посторонней помощи не обойтись. Кто же поможет мне, кому я смогу доверить свою тайну - на это мне тоже трудно было решиться. Утром я бежал в класс, чтобы увидеть ее, а при встрече уходил прочь, испытывая чувства стеснения и неловкости. Долго еще продолжались эти муки нерешительности и, поняв наконец, что объясниться сам не смогу, поведал тайну одному из товарищей. Добродушный и отзывчивый Фима Либерзон , бывший в хороших отношениях с Асей (так звали ее), отнесся с пониманием к просьбе и вызвался тут же передать записку. Я просил ее вместе, втроем, пойти на "Лебединое озеро" - на иной вариант не хватило духу, так как не представлял, чем смогу занять ее целый вечер. Ася согласилась, и я был несказанно рад. Имя ее - не редкое на Востоке, но фамилия Сидорина выдавала ее смешанное происхождение. Русская фамилия досталась ей от матери и носила она ее до шестнадцати лет. Когда Ася получала паспорт, фамилию свою она сменила на отцовскую, и после 24 апреля 1940 года стала Мамедбековой . Для меня же она всегда была тургеневской Асей, или Асюней, как ласково называла ее мама, Мария Павловна . Мать Аси - женщина еще молодая и не забывавшая об этом. Мария Павловна работала секретарем в республиканской прокуратуре. Жизнь начинала в районе Азербайджана, где познакомилась с молодым прокурором Аббасом Мамедбековым и вышла за него замуж. Но семейная жизнь не сложилась, супруги разошлись. Покинув район, [ 3 ] оба приехали в Баку. Отец Аси создал новую семью, а Мария Павловна предпочла остаться с Асей вдвоем и позволяла ухаживать за собой соседу по дому, молодящемуся холостяку Алеше. Мария Павловна была занята работой, уходила утром, возвращалась вечером. Хозяйство в доме лежало на Асе, и она очень хорошо справлялась со своими обязанностями. Со всем этим я познакомился позже, когда стал ежедневно бывать у них в доме и получил там, как говорят, "постоянную прописку". Мое поведение и порядочность снискали благосклонное отношение Марии Павловны - я почувствовал расположение к себе, сам еще долго уговаривал Асю познакомиться с моими родителями. Наконец, наступил и этот день, и Ася переступила порог нашего дома. Она очень понравилась родителям, и тогда у нас появились далеко идущие планы на будущее. В ту счастливую пору я не представлял себе жизни без любимой девушки, не допускал и мысли о том, что Ася будет любить кого-то еще, станет женой другого: абсурд, нонсенс! В моем сознании не укладывались мысли о том, что ее национальная принадлежность отрицательно скажется на нашей судьбе. Разве сегодня, в Советское время, можно ставить вопрос о национальном браке? Это же невежество, дикость! Все, что я испытывал тогда, было для меня впервые - поэтому я так остро и категорично выражал свои переживания. Я не верил, что восточные традиции все еще существуют, что искренность ее чувств и ее поступков были не главным. Я каждый день видел ее, ощущал ее тепло; ежедневно с утра и до поздней ночи пропадал у нее дома. Я испытывал восторг и радость от ее близости, просто от того, что она есть рядом. Когда однажды, читая "Хождение по мукам", я добрался до письма Телегина к Даше, где он выражал ей свою признательность за любовь и верность, он закончил его словами "твой до березки". Я понял, что в этих словах заключено и мое чувство, что в нем, кроме поэтики, была еще и верность сердца, передающая душевную близость и преданность. Мне казалось, что только смерть сможет развести наши дороги. Однако не смерть, а война стала на нашем пути, а логической закономерностью, разведшей наши дороги, - неумолимое выполнение святого воинского долга и участие во внезапно вспыхнувшей войне.

Ссылки: