Астахов П.П.: война, отъезд в армию

22 июня 1941 года 10 "а" класс собрался в школе для получения аттестатов зрелости. Настроение у всех было приподнятое. Наступали минуты расставания с друзьями, педагогами, школой. Кончались отрочество и юность, наступала новая пора, не менее счастливая, чем школьная жизнь.

Именно в этот день нам суждено было услышать впервые это слово - "война" - и написать заявления с просьбой призвать в действующую армию. Совершая этот шаг, мы совершенно не думали о том, чем он обернется в нашей жизни. Этот год обозначил наше совершеннолетие. Школу закончили молодые юноши семнадцати- восемнадцати лет, за плечами которых не было особых трудностей и жизненных невзгод. Они не имели представлений о службе в армии (уже не говоря, о фронте, войне) и поэтому будущее рисовалось им не в мрачных тонах. Война не могла продолжаться долго, и мы считали, что она закончится через несколько месяцев. Однако многим из тех, кто писал заявление пришлось столкнуться с нею не по абстрактным представлениям, а увидеть и испытать очень скоро. Фронтовые лишения, кровь, страдания и смерть изменили наивные представления бывших школьников. Первые полгода я ожидал призыва в армию, но не дождался. Думал: "Почему не отправляют на фронт?" Ответ напрашивался сам собой: иранское "происхождение" задерживает меня в Баку. Я припоминал, что еще до оформления на работу или учебу, различные комиссии отсеивали тех, кто имел родственников за границей (а у меня они были, в Иране). Думаю, что по этим причинам я не увидел войну в ее самые тяжелые месяцы. Первые военные месяцы обернулись для наших войск страшными и совершенно неожиданными потерями. С тяжелыми боями армии отступали на Восток. На местах сражений оставались трупы убитых, тяжело раненные. Попавшие в окружение старались выбраться к своим, но миллионы постигла трагичная доля - плен и невероятно тяжелые условия в лагерях. Когда же оставленные территории стали фактом невосполнимой утраты, а человеческие потери обострили до крайности положение с людскими резервами, - тогда-то, видимо, и докатилась мобилизационная волна и до меня. 17 февраля 1942 года в пасмурное утро, с повесткой Джапаридзевского райвоенкомата я вместе с мамой, сестрой, Асей и Мадиной пришли в санпропускник для обработки личных вещей. Вчера в парикмахерской, я снял под машинку волосы, - последнее, что связывало меня с "гражданкой". На мне были старые брюки и телогрейка, да еще ушанка на "рыбьем меху". Через несколько часов предстояла отправка мобилизованных на сборный пункт в Баладжары. Расставание щемило сердце. После санобработки, пешком через весь город, добрались до Сабунчинского вокзала, потом через пути, к станционному перрону, где стоял, готовый к отправке, поезд. Безрадостным было это прощание. На фронт уходили молодые и здоровые резервисты, чтобы остановить врага, оказать ему сопротивление. Это было непросто, - ведь немец добился больших успехов за полгода войны. В горле - тяжелый ком, с трудом сдерживаю слезы. Перед глазами в серой февральской мгле колышется шумящая толпа многолюдного перрона. На меня устремлены глаза провожающих. Рядом стоит Ася , и я чувствую ее трепетное волнение. Теперь все же нужно забыть все и настроиться на другую жизнь. Хотя сделать это так непросто! Наконец, послышалась команда: "По вагонам!" Поезд медленно отходит от платформы, а затем все скорее оставляет перрон. Опоздавшие бегут и вскакивают на ходу. Вот уже железнодорожное депо. Через несколько мгновений и оно скрылось за поворотом. Я продолжаю махать, пока не исчезли из глаз знакомые очертания провожающих.

Наступило утро отъезда и из Баладжар. Погрузили нас в вагоны "краснухи", посчитали не один раз, и громадный состав тронулся в сторону станции Насосная-Дивичи. В вагоне у полуоткрытой двери теплушки, чувствуется жар железной печки. Мимо бегут станционные постройки, семафоры, нефтеналивные цистерны, товарные платформы, люди. Вокруг пахнет сеном - оно лежит в тюках и разбросано на полу. Мысли о происходящем отъезде перемешались с мыслями о будущем, с тем что готовит нам смутное время. Какая судьба ждет наш "товарняк"? Ведь война - это объявленное убийство, уничтожение техники и людей. Такова ее суровая правда. 22 февраля наш поезд прибыл на станцию Гудермес в Чечено-Ингушской автономии, - там в годы войны находился запасной полк для подготовки резервистов. Но еще до Гудермеса, за несколько дней ожидания отправки на сборном пункте, я успел познакомиться с новыми товарищами. Вот Сережа Гурьянов - сосед. Он жил чуть выше нашего дома, за углом, на улице Мирза Фатали. Мы встречались в городе, но не были знакомы. Война познакомила нас. Он был со мной в Гудермесе, в запасном полку; вместе с маршевой ротой добирались на передовую. Уже на фронте нас определили в минометный батальон 13-й гвардейской дивизии. Вместе участвовали в первом бою. И в этот первый день он был ранен осколками разорвавшейся мины, получил тяжелое ранение в голову, и после этого я его больше не видел. Сергей попал в тыловой госпиталь и покончил счеты с войной. Ранение позволило ему еще в 1942 году уехать в Баку. Невысокого роста и щуплого вида, с типичным еврейским профилем, Изя Регельман занимался музыкой. Он закончил школу по классу скрипки, играл в эстрадном оркестре городского кинотеатра "Ветан". Задумчивый и немногословный, Изя нравился скромностью и добротой. Он был некрасив - большой, с горбинкой нос, пухлые губы, жесткая вьющаяся шевелюра. Но лицо выражало доверие к людям. Ему было особенно трудно здесь. Через несколько десятков лет, возвратившись в Баку, я узнал, что Изя, пройдя через войну, скончался от какого-то недуга. Так несправедливо поступила судьба. Вместе с Изей был и его близкий друг, а может и родственник, - Юзик. Фамилию запамятовал, хотя мне кажется, что были они однофамильцы. Он был крепко сложен и отличался завидным здоровьем, только что закончил школу и еще не успел поработать. О его судьбе я ничего не слышал, все сведения оборвались на Гудермесе.

Ссылки: