Астахов П.П.: в камере в Подольском СМЕРШЕ

Я был арестован 17 декабря 1945 года, в подмосковном Подольске, в следственном управлении контрразведки СМЕРШ, куда меня привезли для предъявления ордера на арест и производства следствия. С этого момента для меня наступил новый отсчет времени, произошли перемены в моем правовом положении: из временно задержанного репатрианта я стал заключенным, которому было предъявлено тяжелое обвинение в измене Родине .

Я хорошо помню и теперь этот вечер и хочу рассказать о нем. Рядом со станцией Подольск проходила укатанная санями и машинами дорога, по одну ее сторону бескрайний пустырь, по другую заборы, ограды, палисадники и сложенные из бревен дома. Несколько минут мы добирались до жилых строений, пока не подошли к высокому, сколоченному из досок, забору. За ним участок непонятной территории. Но вот и калитка - она оказалась незапертой. Вероятно, подольчане знали это "заведение" и обходили его стороной. Мы вошли в пустой темный двор и направились к большому одноэтажному бревенчатому дому. Наружная дверь была открыта настежь. Пустой коридор освещала единственная лампочка. Темнота скрывала подробности помещения. Из плохо закрытой двери в коридор пробивался луч света. Один из сопровождающих приоткрыл ее и попросил разрешения войти. Я с другим охранником остался в коридоре. Ждать пришлось недолго.

- Заходите, - услышал я чей-то голос. Я первым переступил порог и оказался в узкой, длинной комнате с одним окном, выходящим на дорогу. Яркий электрический свет слепил глаза. Нижняя часть окна завешена газетами, верхняя - открыта для дневного света. У окна железная армейская койка, тумбочка, две табуретки и обычный стол - такова вся скромная обстановка комнаты, в которой мне пришлось находиться в долгие следственные часы. За столом мужчина лет сорока пяти в суконной гимнастерке, с погонами капитана, и другой, лет тридцати, одетый не по форме, - в гражданском пиджаке, бриджах и хромовых сапогах. Он исполнял указания капитана. Я вошел. Поздоровался. Капитан ответил на приветствие и попросил подойти ближе к столу. В руках у него был лист бумаги. Я интуитивно почувствовал недоброе. Сознание в эту минуту не воспринимало того, что таила в себе протянутая бумага. В ней, вероятно, указывалось название ведомства, номер и дата, текст об аресте, чья- то подпись и печать. Всего этого я не видел и не смог ничего запомнить. Да и теперь, пытаясь вспомнить, по-прежнему чувствую бессилие, чтобы восстановить подлинность содержания. Все прыгало перед глазами. В сознании осталось лишь два ясно обозначенных слова: "ордер" и "арест" - все остальное заволокло туманом чего-то непоправимого. Где-то нужно было расписаться, говорили что-то об обыске. Прямо здесь, в присутствии этих незнакомых людей. Я плохо соображал, что нужно делать, и все команды выполнял бессознательно. Предложили раздеться донага. Подумал: "Зачем?" Это же стыдно и оскорбительно. Кто это придумал? Процедуры были кем-то хорошо продуманы. Нужно было унизить, растоптать, уничтожить все, что относится к человеческому достоинству, сделать достоянием присутствующих все скрытое и интимное, вызвать чувства стыда и позора, выявить какие-либо скрытые от посторонних глаз приметы - родимые пятна, рубцы, шрамы, татуировку. Пока меня осматривал и ощупывал один из охранников, двое других "потрошили" мешок и рассматривали каждую вещь. Висевший на шее медальон с распятием, подаренный при расставании в Бюлерее с Маргаритой Штокингер , тоже привлек внимание.

- Не положено! Снять, - скомандовал надзиратель. Снимая распятие, подумал: "Ну, вот и все. Теперь и талисман не поможет в тяжелую минуту". Среди вещей оказался альбом снимков о пребывании в Лихтенштейне. Его передали капитану. Это был наиболее ценный подарок Эдуарда Александровича Фальц-Файна. Из двух пачек трубочного табака капитан одну протянул мне, вторую бросил в мешок.

- Это НЗ. Когда кончится табак, возьмете эту. Закончив осмотр вещей, они побросали все обратно. Я уже оделся и ожидал дальнейших указаний.

- Отведите в первую. Впервые услышал команду надзирателя:

- Руки назад! Пошли! В конце коридора горела тусклая лампа. При слабом освещении плохо просматривались металлические прутья, отделявшие коридор от тамбура и камер. В маленьком тесном тамбуре было двое дверей в камеры, разделенные печной стеной или печью. Она отапливала две камеры.

Ссылки: