Астахов П.П. осознает преступность советской системы госбезопасности

Моя осведомленность о творящемся произволе в "недрах" Госбезопасности была очень ограничена. Она исходила из личного опыта. Начался он со времени знакомства с работниками репатриационной миссии, где под формой общевойсковых офицеров "трудились" работники аппарата Госбезопасности. Затем знакомство с лагерным уполномоченным ПФЛ СМЕРШа, следователями контрразведки, начальством в Воркуте и в Кировском УКГБ и, наконец, полковником с Лубянки. К наказанию я относился без особо острых проявлений - я не мог опровергать факт нарушения закона и соглашался с неотвратимостью расплаты за это. Ограниченность кругозора лишала возможности анализировать происходящее. Вокруг были люди, сами перенесшие произвол и знавшие таких же "бедолаг". Но все это не учило, чтобы почувствовать боль, нужно было самому "обжечься". Первые такие "ожоги" я почувствовал в УКГБ, затем на Лубянке, а потом они посыпались один за другим. Но и тогда я не задавался вопросом: "откуда исходят причины этого безумия и животной ненависти?" Я продолжал возмущаться, не понимая того, что аппарат и социалистическое государство - одно единое целое, а узаконенная демократическая "вольность" писать и жаловаться в любые государственные учреждения всего лишь ширма, за которой спрятаны равнодушие исполнителей, их слепая вера в справедливость и необходимость наказания и дальнейшая изоляция врагов Советской власти. Почему в этих ведомствах сложилась такая обстановка? Что породило их человеконенавистническое отношение к репрессированным? Отвечая, я понимал, что положение это связано с образованием нового государства, в котором власть бывшей империи оказалась в руках новых хозяев. Класс эксплуататоров объявили злейшим врагом общества - его нужно было изолировать и уничтожить. Страной стали управлять малограмотные, не знающие механизма государственного управления люди. Граждан разделили на "плохих" и "хороших" по социальному происхождению. С этого началось, а затем положение усугубилось, согласно известному: "чем дальше в лес, тем больше дров".

Политика классового антагонизма продолжалась не год и не два. Жернова жестокого террора перемалывали социально-враждебных граждан, интеллигенцию. Власть создала новые формы учетных документов, чтобы не допустить "чуждых" в государственный аппарат, на командные роли. Когда потом в руки попадали биографии видных государственных деятелей, партийных работников, высших военных чинов, советской элиты, невольно бросалось в глаза их социальное происхождение. Этот классовый подход проник во все клетки нового общественного организма. Родился особый, "советский" человек, который по своим характеристикам намного превосходил других граждан мира. Часто можно было слышать это определение, как аргумент особой гражданской доблести. Если же ты принадлежал к иным социальным группам или же (что еще хуже) подвергался репрессиям и изоляции, место твое в этом обществе становилось абсолютно бесперспективным. Нужно было ловчить, приспосабливаться или скрывать свое происхождение. Классовая принадлежность и борьба определяли безумие и произвол аппарата. А я, по наивности, молодости, простоте душевной продолжал надеяться, что придет другое время, когда приоритет человеческих ценностей возьмет верх, восторжествуют права человека, личности, воцарится справедливый порядок. Этого хотели я и мне подобные. Что же касается работников аппарата, то у них было иное мнение. Они должны были доказывать и утверждать свою принадлежность к высокой миссии. Власть развращала временщиков и они, чтобы сохранить привилегии, старались вовсю. А классовая борьба не только не утихала, она, по определению Иосифа Виссарионовича, все более ужесточалась. Поэтому значение аппарата приобретало все большую роль в государстве, а положение "врагов" - более усугублялось. "Мальчишка!.. Здесь не Воркута!.. Это Комитет государственной безопасности Союза ССР!!!..", - продолжали звенеть в ушах слова оскорбленного сановника, но я никак не мог смириться с "тяжестью" нанесенного оскорбления. Во мне уже начинали пробуждаться ростки человеческого самолюбия и гордости, и никакие высокие авторитеты не могли остановить начавшийся процесс: проснувшееся самосознание не хотело уже мириться с фактами беззакония и оскорблений. Работники ведомства своими действиями сами раскрывали глаза обвиняемым и тем самым помогали увидеть то, что не поддавалось определению при первом знакомстве. По этим же действиям угадывалось и формировалось представление о всей системе насилия, а также о сути политики высших эшелонов государственной власти, хотя старая гвардия большевиков-революционеров, занимающая самые высокие кресла партийного и государственного аппарата, все еще находилась вне подозрения и пользовалась доверием изгоев. Только десятки лет спустя, опубликование секретных документов, позволяло разглядеть истинные лица этих пресмыкающихся. "Соратники по оружию" дожили до такого "единодушия",что поддерживали все желания и прихоти "мудрого вождя", а особо близкие - Молотов и Калинин - покорно позволили разорить семейные гнезда и отправить в "места отдаленные" собственных жен. А разве лучше были Клим, Лазарь, Лаврентий, Анастас?! Недаром мудрость народная выражалась словами: "каков поп - таковы и прихожане". Можно и дальше продолжить начатый список. Время их расставило по местам, которые они заслужили!

Ссылки: