Наше житье-бытье в "доме на набережной"

Образ жизни у нас был, как мне кажется, вполне демократичным. В дом мог прийти любой человек, никаких пропусков не требовалось, охранников не было, в подъездах дежурили обычные вахтеры. Но они, увидев незнакомого человека, могли позвонить в квартиру и спросить у хозяев, можно ли пропустить к ним гостя. Исключением из этого правила был М.З.Сабуров .

Когда на XIX съезде КПСС его избрали членом Президиума ЦК КПСС, у дверей его квартиры стоял "личник", если хозяин был дома. Нередко мы с братом оставались одни, и тогда в доме собирались шумные компании. Наверное, мы сильно докучали этим Сабуровым. Но лишь когда мы совсем "выходили из берегов", к нам поднималась Агния Федоровна , жена Сабурова, и вежливо говорила: "Ребятки, Максим Захарович неважно себя чувствует, у него болит голова. Нельзя ли потише вести себя?". Я так полагаю, что при желании Сабуров мог найти возможность сделать нам неприятности, но все обходилось. Конечно, жизнь жильцов дома на набережной существенно отличалась от жизни обитателей примыкающего к нам густонаселенного рабочего района. В войну это чувствовалось еще острее, но никакой обособленности, антагонизма, между нами, сверстниками, не ощущалось.

В школе мы учились вместе, никакой специальной школы для детей "Дома правительства" не было. Воспитывали нас в строгости, на принципах равенства и скромности. Помню, мне как-то наш дворник сделал замечание, я обиделся и дома попробовал возмущаться, что "какой-то дворник" на меня накричал. Незамедлительно я получил нагоняй, мне было популярно объяснено, что мне сделал замечание "не какой-то дворник", а человек, который следит за порядком и чистотой. "Ты же, - заключила мать, - должен его слушаться и уважать его труд!"

Стремление к какой-то кастовости, исключительности не поощрялось и осуждалось. Светлана в своей книге "Двадцать писем к другу" вспоминает: "В Москву я приехала 28 октября - в тот самый день, когда бомбы попали в Большой театр, в университет на Моховой и в здание ЦК на Старой площади. Отец был в убежище, в Кремле, и я спустилась туда. Такие же комнаты, отделанные деревянными панелями, тот же большой стол с приборами, как и у него в Кунцеве, точно такая же мебель. Коменданты гордились тем, как они копировали Ближнюю дачу, считая, что угождают этим отцу. Пришли те же лица, что и всегда, только все теперь в военной форме. Все были возбуждены - только что сообщили, что разведчик, пролетев над Москвой, всюду набросал небольших бомб... Отец не замечал меня, я мешала ему. Кругом лежали и висели карты, ему докладывали обстановку на фронтах.

Наконец, он заметил меня, надо было что-то сказать... "Ну, как ты там, подружилась с кем-нибудь из куйбышевцев?" - спросил он, не очень думая о своем вопросе. "Нет, - ответила я, - там организовали специальную школу из эвакуированных детей, их много очень", - сказала я, не предполагая, какова будет на это реакция. Отец вдруг поднял на меня быстрые глаза, как он делал всегда, когда что-либо его задевало: "Как? Специальную школу? - Я видела, что он приходит постепенно в ярость. - Ах вы! - он искал слова поприличнее, - ах вы, каста проклятая! Ишь, правительство, москвичи приехали, школу им отдельную подавай! Власик - подлец, это его рук дело!.." Он был уже в гневе, и только неотложные дела и присутствие других отвлекли его от этой темы".

Что бы ни говорили и ни писали сейчас о том времени, но тогда действительно была идеология скромности, считалось неприличным жить лучше других, быть выскочкой. Поэтому людям, нечистым на руку, жившим не по доходам, приходилось утаивать свое богатство, прятать его от постороннего взгляда. Трудовая мораль главенствовала, как главенствовало уважение к людям труда. В нашей семье старшие Аллилуевы прививали младшим самое почтительное отношение к любому труду, и особенно к людям - мастерам своего дела. Я много раз наблюдал: если во двор нашего дома въезжала машина из Особого (кремлевского) гаража и во дворе в это время был Василий Сталин, он обязательно подходил к водителям, здоровался с ними, расспрашивал о житье-бытье. Многие водители знали Василия с детства, возили его отца либо деда с бабушкой (у них было право вызова машины из Особого гаража). А простые люди - народ наблюдательный, уважительное отношение детей к людям труда запоминалось, да и к родителям повышалось доброе отношение, равно как и к их детям. Я думаю, что именно это обстоятельство помогло нам, младшим Аллилуевым, когда в конце 1947 - начале 1948 года на нашу семью и Павла обрушились новые беды.

Ребята с "церковки" - рабочего района - нас всячески оберегали, не давали попасть в дурную компанию. Помню, был на "церковке" свой лидер по прозвищу Котовский, или Григорий Иванович, по имени легендарного героя гражданской войны, хотя звали его Женей. К нам Котовский относился покровительственно, с тактом. Мы платили ему той же монетой. Много лет спустя я случайно увидел его за рулем грузового "Москвича" у служебного входа магазина "Армения" на Пушкинской площади. Меня он узнал лишь тогда, когда я спросил у него: "Женя, а вы помните Володю из дома на набережной?" Не знаю, как других, но меня радуют встречи с людьми из детства.

Кроме дома на набережной, в Москве было еще несколько так называемых "правительственных" домов. Например, дом на улице Грановского , в котором жили Молотов , Жуков , Жданов , Василевский и другие руководители. Очевидно, их семьи живут там и по сей день. Рядом с этим старинным домом дореволюционной постройки находится кремлевская поликлиника. На улице Грановского размещалась в те времена столовая лечебного питания Лечебно- санитарного управления Кремля. Часть старых большевиков жила на территории Кремля, в корпусах, снесенных впоследствии в связи с возведением Дворца съездов. В так называемом "Кавалерийском" корпусе жила наша бабушка Ольга Евгеньевна Аллилуева , а рядом с ее квартирой соседствовала жена Дзержинского Софья Сигизмундовна . Недалеко от них, в другом корпусе, находилась квартира А.И. Микояна . В Кремле были квартиры И.В. Сталина и К.Е. Ворошилова . М.И. Калинин жил в небольшом особняке рядом с метро "Библиотека имени В. И. Ленина" (потом там был музей Калинина), а Л.П. Берия занимал особнячок на углу улиц Качалова и Садово-Кудринской.

В годы правления Н.С.Хрущева на Ленинских горах были построены внушительные особняки, куда вселились руководители партии и государства, в народе этот поселок иронически окрестили в "Заветы Ильича", но после снятия Никиты Сергеевича поселок опустел, было признано неприличным для руководства жить в обособленных, роскошных особняках, ибо это слишком дисгармонировало с идеологией скромности и коммунистическими идеями. Их обитатели разъехались по другим, построенным для них квартирам в тихих московских переулках.

Старые большевики , жившие в Кремле, пользовались квартирами бесплатно, квартиры были довольно большими, но неудобными, комнаты в них в основном были проходными, с низкими потолками. По крайней мере, так было в "Кавалерийском" корпусе. Там я впервые увидел новинку - электроплиты. В нашем доме действовал общий для Москвы порядок: каждый платил за квартиру сам. Старые большевики, персональные пенсионеры платили с 50- процентной скидкой. Бабушка получала персональную пенсию в размере 1500 рублей, после денежной реформы 1961 года она соответствовала бы 150 рублям. Бабушка была человеком гордым и не хотела ни от кого зависеть.

Еще когда в 1928 году она по болезни ушла на пенсию, ей приходилось туго, она еле сводила концы с концами и попросила об увеличении пенсии, которая была совсем небольшой. Но ей отказали, сославшись на то, что она родственница Сталина. В ответ она написала: "Каждому партийцу должен быть известен скромный образ жизни т. Сталина и вообще невозможность для него материально кому-либо помогать. Рассматривать меня как родственницу Сталина для большевика недостойно. Родственность - представление чисто мещанское".

Старые большевики были прикреплены к столовой лечебного питания, которая вначале располагалась на улице Грановского, а после войны была переведена в наш дом на набережной . Во времена Сталина круг лиц, прикрепленных к столовой, был строго ограничен и был сравнительно небольшим.

Это уже значительно позже число всяких прикрепленных, имевших спецпаек, расплодилось до аппаратных размеров. Ежемесячно лица, прикрепленные к столовой лечебного питания, получали так называемую "обеденную книжку". Книжка была чуть больше спичечного коробка и содержала ровно столько листов, сколько дней было в данном месяце. Каждый лист - он был белого цвета, разделенный по вертикали синей полосой - имел горизонтальную перфорацию, на верхней половине было написано "обед", на нижней - "ужин" и число. Владелец этой книжки мог обедать и ужинать прямо в столовой - на улице Грановского или брать их домой. Можно было и получать все "сухим пайком" - продуктами, соответствующими по стоимости готовому обеду. Сразу оговорюсь, что все продукты, которые мы получали по этой книжке, тогда можно было купить в любом магазине, в том числе и в магазине в нашем доме, и по качеству они совсем не отличались. Я это знаю хорошо, и читатель может мне поверить. Стоила такая книжка сравнительно дорого, 2100 - 2400 рублей в месяц, и не каждый ее владелец выкупал ее. Когда я, например, поинтересовался у Каманиных, почему они не берут обеды в Кремлевке, Мария Михайловна мне ответила: "Вовочка, нам невыгодно его получать. Он слишком дорого стоит, а на нашу семью его не хватает" (их было пятеро). Старые большевики имели льготы - платили за каждую книжку лишь десять процентов стоимости, а персональные пенсионеры выкупали ее за тридцать процентов. Это было большим подспорьем для их семей, так как на книжку можно было прокормить небольшую семью из 2-4 человек. Рядом с нашим домом находились две школы - под номером 19 на Софийской набережной, рядом с посольством Великобритании, и под номером 12 в Старомонетном переулке - недалеко от Третьяковки. В сентябре 1942 года я пошел учиться в школу N19 , но в 1943 году после введения раздельного обучения эта школа стала женской, и я перешел в двенадцатую школу, в ней учились мои двоюродные братья Сергей и Александр . Леонид учился в школе в Старопименовском переулке под номером 175 , в которой курс наук проходила и Светлана . Директором нашей школы был примечательный человек Лазарь Ефимович Гольман . Это был грозный мужчина с пышной шевелюрой и кривыми ногами, за что получил прозвище Колесы. Однажды на уроке ботаники учительницу спросили, почему у Лазаря Ефимовича такие кривые ноги. Ботаничка нашлась что ответить: "В молодости наш директор был кавалеристом". Гольман умел быстро наводить порядок, когда ученики "выходили из берегов". Выявив участников бузы, он строго говорил: "Пвошу забивать свои книжки и убиваться домой за водителями". Лазарь Ефимович не выговаривал букву "р". И его никогда не интересовало, кто родители детей - нарком или кондитер. Родители всегда появлялись в школе и "принимали меры" к своим чадам. Но несмотря на свой грозный вид и громовой голос, Лазарь Ефимович был добрым и порядочным человеком.

Расскажу одну историю. В 1943 году в квартиру семьи Павла Аллилуева подселили семью полковника Г.А. Угера , занимавшегося проблемами радиолокации . Его сын Володя прекрасно учился в нашей школе. В декабре 1947 года отец и мать Володи были арестованы и проходили по одному делу с Евгенией Александровной , вдовой Павла, арестованной в конце 1947 года. Надо сказать, что Георгий Александрович Угер , генерал- майор авиации, был двоюродным братом Юлии Исааковны Мельцер , жены Якова Джугашвили . Мать Угера Густа Абрамовна и мать Юлии Фанни Абрамовна были родными сестрами. После ареста родителей Володя остался с маленькой сестрой. Предложение отдать Лену в детский дом Володя решительно отверг, и тогда девочку взяла к себе жена умершего брата Георгия Александровича, а Володю забрала к себе бабушка - Густа Абрамовна. Несмотря на свалившиеся беды, Володя продолжал учиться блестяще. Весной 1949-го он заканчивал школу и шел на медаль. И тут случилось неожиданное. В сочинении Володя Угер сделал ошибку: слово "праобраз" написал через "о". Трудно сказать, кто этому больше огорчился, Володя или директор, который был этим совершенно убит.

"Я написал это слово так потому, что видел именно такое написание в литературе", - объяснил ему Володя. "Найди книгу, подтверждающую это", - попросил Гольман . Забросив подготовку к очередному экзамену, Володя кинулся на поиски. Когда на другой день ни свет ни заря он прибежал в школу с такой книгой, он увидел сияющего Лазаря Ефимовича с толковым словарем в руках. Он также нашел подтверждение Володиному варианту. Владимир Угер закончил школу с золотой медалью.

В те годы школьная программа значительно отличалась от той, что была введена в 1967 году. Начиная с четвертого класса, мы ежегодно сдавали кучу экзаменов. Если кто-то получал "плохо", он пересдавал этот экзамен осенью. При повторном "плохо" ученик оставался в том же классе на второй год. Но если он в конце второго года обучения вновь хватал плохие оценки, его исключали из школы. Это правило неукоснительно соблюдалось, и никаких исключений не было.

Мой двоюродный брат Александр, например, оставался на второй год. Детей на аттестат не вытягивали. Школьная программа давала разносторонние и достаточно фундаментальные знания по широкому спектру дисциплин, по крайней мере, выпускник школы, поступая в вуз, не ощущал себя неучем, и репетиторов нанимать не приходилось. Успехи образования были налицо. Что еще можно сказать о жизни обитателей нашего дома? У многих были персональные машины, дачи. Кто-то пользовался государственными дачами, кто-то вступал в дачно-строительные кооперативы и строил дачи на свои деньги. Н.П. Каманин был в числе последних. Он занялся строительством, чтобы отвлечь Марию Михайловну от мрачных дум в связи с потерей сына. Дачу Каманин очень любил, летом ездил туда на своей "Волге", а зимой на электричке. Утром рано вернется с дачи на электричке, переоденется в мундир генерал-полковника и на служебной машине уезжает на службу. Как- то я спросил его: "Николай Петрович, а зачем вы мучаетесь в электричках, добирались бы до дачи на служебной машине?"

- "Как на машине? - удивился искренно Николай Петрович.

- Машина-то служебная, и я езжу на ней только по рабочим делам. А дача, что ж, то дело личное". Я бывал на этой даче, Каманины одно время держали там корову, и я с удовольствием угощался молоком, творогом или сметаной. Сравнивая наши теперешние порядки с тем, что было тогда, я все больше прихожу к выводу, что никаких привилегий у обитателей нашего дома не было. Это была оплата по труду. Многие из них были крупными организаторами, менеджерами, как ныне модно говорить, а этот труд в любой стране оплачивается высоко. У нас в стране эти люди работали, не щадя себя, с утра до ночи, и за порученное дело отвечали не только партбилетом, но и собственной головой, они работали, как говорится, не только на износ, но и на вынос. Я думаю, что жесткая персональная ответственность, характерная для 30-х, 40-х, начала 50-х годов, была мера необходимая в такой огромной стране в условиях внутреннего и внешнего противоборства, когда каждый мирный вырванный у судьбы день нужно было использовать до дна. Эта жесткая персональная ответственность за порученное дело сильно отличает руководителей того времени от нынешней номенклатуры. Я знаю случай, когда в 1951 году первый заместитель министра, отвечающий за выпуск хлебопродуктов, поехал в Сибирь вместе со своим министром, чтобы проверить состояние дел с обеспечением хлебом этого региона. Вернулся в Москву расстроенным и даже опасался, что его могут арестовать, в чем не видел ничего противоестественного, так как выяснилось, что в Новосибирске ежедневно выпекалось "только девятнадцать сортов хлеба"!.. Главное, что отличало многих обитателей дома на набережной, - это глубокое уважение и глубокая вера в то дело, которому они отдали жизнь.