КАК КОММУНИСТ АГАБЕКОВ Г.С. ПОПАЛ В ЧК

"Товарищи! Класс помещиков и капиталистов у нас уничтожен. Вместо царской России - теперь РСФСР. Власть находится в руках трудящихся, в руках рабочих и крестьян. Мы победили на фронте военном. Авангард пролетариата, коммунистическая партия, призывает всех трудящихся на новый фронт - фронт трудовой: для восстановления страны, разрушенной годами империалистической и Гражданской войны." - монотонно, по складам читал политрук передовицу екатеринбургской газеты "Уральский рабочий" сидящим вокруг него на нарах красноармейцам. Это был урок политической грамоты - политчас в казармах 210-го батальона войск ВНУС (внутренней службы) . Стоял ледяной мороз. Казармы, несмотря на то что стояли холода, не отапливались. Не было дров. Красноармейцы ежились в своих рваных шинелях и слушали чтение политрука. Я, двадцатичетырехлетний военком батальона, расхаживал по помещению своего батальона, подходя то к одной, то к другой группе занимающихся, и следил за занятиями. Мне было холодно, как и всем остальным, и я шагал все чаще и чаще, чтобы отогреть окоченевшие ноги. Прохаживаясь, я с наслаждением думал о конце политчаса, когда я смогу пойти в канцелярию батальона, погреться у маленькой железной печурки и проглотить горячего кипятку, заменяющего чай. Мечты мои прервал голос батальонного писаря, прибежавшего в одной рубахе с разносной книгой в руке. - Вам срочный пакет из губкома, товарищ комиссар, распишитесь,- обратился он ко мне, передавая разносную книгу с пакетом. Расписавшись в книге, я вскрыл пакет. "Члену РКП (б) тов. А. С получением сего предлагается Вам немедленно явиться в губком партии РКП (б) к заведующему учраспредом тов...",- пробежал я письмо. "Зачем это я понадобился в губкоме? Наверно, опять поручат сделать какой-нибудь доклад, а то еще хуже - руководить субботником",- подумал я, пряча письмо в кармане. Губком помещался недалеко от казарм, и я решил сходить туда до конца занятий и узнать, в чем дело. Через десять минут я уже был в губкоме, дождавшись своей очереди, подошел к заведующему учраспредом и протянул ему письмо.

- А! Товарищ А! по постановлению губкома вы назначены в распоряжение губчека, где срочно требуются сотрудники-коммунисты. Списки на вас посланы еще вчера, потому советую вам завтра же с утра явиться в распоряжение губчека,- сказал заведующий и вслед за этим повернулся и начал говорить со следующим посетителем. Я медленно отошел от него и, выйдя из губкома, направился в казарму. Занятия шли к концу, но они меня уже перестали интересовать. Я даже забыл о предстоящем горячем кипятке. Я мог думать только о том, что с завтрашнего дня я буду сотрудником ЧК , о которой я так много слышал как о беспощадном органе диктатуры пролетариата, не знающем пощады к врагам революции, ЧК, о которой все население пело частушку:

Ой, яблочко, куда катишься,

В губчека попадешь, не воротишься! С завтрашнего дня я буду называться чекистом. Затем мелькнула мысль: "А что я там буду делать? Ведь я же, в сущности, только старый солдат и ничего, кроме войны, не знаю. Может быть, мне поручат расстреливать приговоренных? Ведь их там, говорят, расстреливают десятками каждую ночь. Нет, я на такое дело не пойду. Да и зачем им брать на такую работу военкома батальона? А впрочем, завтра увидим!" К 9 часам следующего утра я уже подходил к зданию губчека, которое помещалось на Пушкинской улице в доме *7. Это было небольшое двухэтажное деревянное здание, с большим подвалом для арестованных, со двором и с конюшней в конце двора, где производились расстрелы выводимых из подвала. Председателем Чека и одновременно председателем особого отдела 3-й армии , находившегося в Екатеринбурге , был Тунгусков , старый матрос. Об этом недалеком человеке, жестоком по природе и болезненно самолюбивом, рассказывали страшные вещи. Его товарищами были - начальник секретно-оперативной части Хромцов , человек очень хитрый, наиболее образованный из всей тройки, до революции мелкий служащий в Вятской губернии, и латышка Штальберг , настолько любившая свою работу, что, не довольствуясь вынесением смертных приговоров, она сама спускалась с верхнего этажа в конюшню и лично приводила приговоры в исполнение. Эта "тройка" наводила такой ужас на население Екатеринбурга, что жители не осмеливались проходить по Пушкинской улице. Это было десять лет тому назад. Сейчас, в 1930 году, Тунгусков сам расстрелян за бандитизм, Хромцов, исключенный из партии, ходит безработным по Москве, и только Штальберг работает следователем по партийным взысканиям заграничных работников при Центральной контрольной комиссии . Их садистские наклонности получили некоторое возмездие только много лет спустя, после того как они погубили тысячи безвинных людей, прикрываясь защитой революции и интересами пролетариата. У входа в здание губчека меня остановил часовой-красноармеец, вооруженный винтовкой, револьвером и шашкой. - Пропуск, товарищ!- спрашивает часовой у меня. - У меня еще нет пропуска, я только что назначен в Чека,- отвечаю я неуверенным голосом. - Третья парадная налево, в комендатуру. Там спроси пропуск,- указывает мне часовой. Подхожу к комендатуре. Дверь наверх и рядом ворота во двор. Снова часовые у двери и у ворот. Ниже слышны какие-то смутные голоса. Я посмотрел вниз и увидел узкие решетки подвальных окон, полузамерзших от мороза. В просветах видны людские головы. "Это, наверное, и есть тот самый подвал губчека",- думаю я и, отвернувшись, быстро вхожу в комендатуру. Длинная комната, разделенная деревянной перегородкой с маленькими оконцами. Я просунул свой мандат и партийный билет в одно из окошек. Через пару минут высунувшаяся рука возвратила мне бумагу и пропуск. - Второй этаж, комната восемь, к товарищу Корякову,- дал мне указание дежурный комендант. Я возвратился с пропуском к основному зданию. Часовой, осмотрев пропуск, пропустил меня, и я прямо по лестнице поднялся на второй этаж. Перед дверьми стоял второй часовой, уже только с одним револьвером. Он также проверил пропуск и пропустил меня за дверь. Я вошел в узкий коридор, освещенный электрической лампочкой. По бокам коридора двери с номерами. Налево я заметил *8 и подошел к нужной мне двери. "Уполномоченный по борьбе с контрреволюцией",- читаю я на двери. Значит, сюда. "Входи",- слышу голос на мой стук и, открыв дверь, вхожу. Маленькая, не более пяти квадратных метров, комната. У окна письменный стол, в одном углу небольшой несгораемый шкаф, какой-то деревянный шкаф с бумагами и несколько кожаных кресел. На стене висят портреты Ленина и Дзержинского; за письменным столом сидел парень лет двадцати шести с папахой на голове, из-под которой выбивались светлые волосы. Полушубок из оленьей кожи и кольт, висевший на ремне через плечо. Он что-то писал.

- В чем дело, товарищ?- спросил он, мельком взглянув на меня и продолжая писать. Я начал рассказывать о своем назначении в ЧК и одновременно разглядывал каракули, которые он старательно выводил на бумаге. Вдруг, не дав мне закончить, он внезапно оторвался от бумаги и подскочил к окну.

- Пойди сюда! Смотри!- подозвал он меня. Видишь того буржуя в черной шубе?- спросил он. Я посмотрел в указанном им направлении и увидел человека, одетого в черное, проходившего по противоположному тротуару.

- Вижу,- ответил я. -Беги за ним и проследи, что он будет делать сегодня до двенадцати часов ночи. Завтра придешь в это время и письменно доложишь о своих наблюдениях,- приказал он. -Да, но я командирован?- начал было я. -Засохни и брось свои комиссарские привычки заниматься демагогией. Делай, что приказываю, товарищ!- скомандовал он. Я подумал, что, пока я буду спорить, человек на улице уйдет и я его потом не найду. Взяв свой пропуск, я стремительно выбежал из комнаты и бросился вниз. - Стой, товарищ! Пропуск!- остановил меня часовой, загораживая дорогу штыком. Я подал ему пропуск. Он не спеша, внимательно осмотрел бумажку и насадил ее на штык. -Проходи! И я стремглав полетел за человеком в черном. Догнал его на углу и, обогнав, заглянул ему в лицо. Это был человек средних лет, с типичным русским лицом. Серые глаза, светлые усы и борода. Одет он был в черного меха шапку и в черную же поповскую шубу с енотовым воротником. Он шел спокойными шагами, не обращая на меня никакого внимания. Но я вдруг вспомнил кучу прочитанных мною детективных романов, где, как правило, сыщики следили за своими жертвами незаметно для них, и также, чтобы не быть замеченным своим объектом, несколько отстал от него, а затем даже перешел на противоположную сторону улицы. Так мы шли минут десять. Черное пальто, дойдя до здания коммунального хозяйства, вошло туда. Спустя минуту я зашел вслед за ним.

Я нашел мой объект в коридоре, разговаривающим с другими посетителями, которые, обращаясь к нему, называли его "товарищ заведующий". Итак, это был заведующий коммунальным хозяйством, который с утра шел к себе на службу, и, вероятно, он пробудет здесь до конца занятий. Так оно и оказалось. Он направился к себе в кабинет и больше не выходил. Мне ничего не оставалось, как ждать. Я бродил вокруг этого учреждения до 4 часов дня. В четыре заведующий вышел со службы и пошел к себе домой. Следя за ним, я также пришел к его дому и зашел к председателю домкома, где я узнал фамилию моего объекта, его семейное положение и прочие мелочи. Покончив с этим, я опять стал ждать, но так и не дождался выхода моего "буржуя". Он, видимо, был добрый семьянин и сидел в кругу своей семьи. Я же как проклятый ждал его до 12 часов ночи на морозе не евши. В полночь я, окоченевший, проклиная свою новую службу, вернулся к себе на квартиру. На следующий день я опять очутился в губчека в комнате *8. Там я застал, кроме вчерашнего субъекта, еще одного. Среднего роста, добродушного вида, с круглым, румяным лицом и опущенными по-крестьянски вниз усами, он сидел по другую сторону письменного стола, в пиджаке, надетом на русскую рубаху.

- А, здорово, товарищ! Ну, как дела?- обратился ко мне мой вчерашний знакомый. Вместо ответа я подал ему приготовленный рапорт о моих вчерашних наблюдениях. Взяв бумажку, он, не читая, бросил ее на стол и обратился к человеку в пиджаке:

- Вот, товарищ Коряков , губком прислал нам нового работника. Парень ничего, шустрый. Я поздоровался с Коряковым. Это и был уполномоченный по борьбе с контрреволюцией. Ознакомившись с моими бумагами, Коряков открыл ящик стола и извлек несколько листов бумаги.

-Вот, товарищ А. заполните эти две анкеты, напишите свою автобиографию и подпишите подписку. Вы будете моим помощником по секретной агентуре. Садитесь здесь к столу и пишите,- сказал Коряков, подавая мне бумаги. Я взял подписку и начал читать: "Я - сотрудник Екатеринбургской губчека, обязуюсь выполнять все распоряжения ВЧК и ее органов. Обязуюсь сообщать о всем слышанном и замеченном, могущем принести вред советской власти, своим ближайшим начальникам. Все мне известное по работе в органах ЧК обязуюсь хранить в строгой тайне. В противном случае я буду подвергнут высшей мере наказания - расстрелу". Я написал автобиографию, заполнил анкеты и подписку. Коряков, взяв бумаги, аккуратно вложил их в папку, на которой старательно вывел: "Личное дело сотрудника ВЧК Агабекова". И так же аккуратно, открыв несгораемый шкаф, положил эту папку на пачку других такого же рода. Так я был принят в ЧК. Отныне я должен быть чекистом. Должен смотреть, слушать и доносить. Сегодня коммунист, а завтра чекист. Какая разница! Ведь Ленин сказал, что каждый коммунист должен быть чекистом.

Ссылки: