АГАБЕКОВ Г.С.: РАЗЛОЖЕНИЕ БУХАРСКОЙ ЭМИГРАЦИИ В АФГАНИСТАНЕ

В Афганистане нашли убежище бывший эмир бухарский (проживавший неподалеку от Кабула в местечке Калаи-Фатуме ) и главари басмаческого движения Фузаил Максум и Курширмат . Оба главаря пользовались большой славой и влиянием как среди местных эмигрантов, так и среди населения советской Бухары. Эмир бухарский имел при себе около 300 человек; из их среды пополнялись руководители басмачества, и они же держали связь между эмиром и басмачами в советской Бухаре. Кроме того, в районе Северного Афганистана сосредоточились около тридцати тысяч эмигрантов, преимущественно туркмен. Москва очень интересовалась бухарской эмиграцией и в каждом письме торопила меня с развитием работы. Подступ к эмиграции я нашел случайно. Однажды, катаясь верхом в окрестностях Кабула, я познакомился с бухарцем, любезно пригласившим меня в гости. Бухарец принадлежал к свите эмира. Итак, я имел повод поехать в Калаи-Фатуме. В самый штаб басмачей, где проживал сам экс-эмир бухарский. При нем триста басмачей, его адъютанты, генералы и бывшие губернаторы провинций, потерявшие все благодаря большевикам. Я окажусь среди ярых врагов большевизма. Что я могу сделать, если они захотят меня уничтожить? Даже концов не найдут. Рискованная задача. Но я решился, другого выхода нет. Нужно срочно найти информаторов среди бухарцев. Нужно выполнить задание Москвы. В одну из ближайших пятниц с утра я оседлал своего серого, туркменской породы коня. Сунул в карман браунинг с парой запасных обойм и выехал из ворот посольства. Лошадь несла меня легкой рысью. Вон в стороне дворец Бабура , где помещается сейчас германская миссия. У меня там много знакомых и друзей. Я часто бывал у них и не уставал любоваться обширным роскошным садом дворца. Дальше впереди виднеется дворец Чиили-Сютюн. На вышке дворца развевается красный флаг. Это - личный флаг эмира афганского. Присутствие флага означает, что эмир находится здесь. А может быть, флаг висит для отвода глаз? Ведь у каждого правителя есть враги. Еще дальше пошли узкие полосы голых полей, с которых урожай уже снят. Наконец вдали показалась деревушка, расположенная у замка Калаи-Фатуме. Я въехал в деревню и рысью направился к воротам дворца.

- Стой! - закричал часовой у ворот, хватая за узду лошадь. - Куда едешь? - спросил он.

- Мне нужно повидать Али Мардан-бая , - ответил я.

- Что же ты едешь во дворец? Здесь живет эмир-саиб. Сверни налево, в третьем дворе спроси Али Мардана, - уже спокойно указал мне дорогу часовой. Я свернул налево и, доехав до третьих ворот, въехал во двор. Какой-то узбек вышел из дома и вопросительно смотрел на меня.

- Здесь живет Али Мардан-бай? - спросил я.

- Да, - вежливо ответил он, - только сейчас его нет дома, он еще не вернулся из мечети.

- Так я его подожду, - сказал я, спрыгнув с лошади. Выбежал мальчишка и, взяв лошадь, стал ее прогуливать. Я сел в тени навеса. Встретивший меня узбек вынес чаю и сел на корточках поодаль. Подошли еще несколько человек. Понемногу вокруг меня собралась толпа.

- Ты хорошо говоришь по-узбекски, но ты не узбек. Что ты делаешь в Кабуле? - спросили меня.

- О, я почти всю жизнь провел в Бухаре. Я имел там свою торговлю, но после революции разорился и вот теперь вынужден служить. Я служу переводчиком при советском посольстве, - ответил я. - Приехал я сюда прямо из Бухары и вот думаю накопить немного денег и опять вернуться в Бухару торговать, - продолжал я.

- Ты недавно из Бухары? - оживился узбек. - Расскажи, как там жизнь и кого ты там знаешь? Я пил чай, рассказывал о жизни в Бухаре. О новой советской власти, которая помогает всем трудящимся. Об амнистии, дарованной всем желающим возвратиться на родину узбекам. Толпа вокруг меня, выросшая до пятидесяти человек, слушала с напряженным вниманием. На лицах виднелось чувство тоски по родным местам. Пришел с молитвы и Али Мардан. Он встретил меня, как старого знакомого.

- Вот, слава Аллаху, живой человек из самой Бухары, - сказал он, обращаясь к слушателям. Мой престиж в глазах публики еще более поднялся. И когда, посидев еще некоторое время, я собрался ехать обратно, несколько человек из группы бросились к моей лошади и помогли мне усесться. Я дал мальчишке, прогуливавшему лошадь, пару рупий и, попрощавшись, уехал. Я возвращался в город довольный своей поездкой. Я чувствовал, что посеянные мною семена принялись хорошо, и радовался будущему урожаю.

- Саиб, - услышал я сдержанное обращение за собой, идя по крытому Сарыпуль, базару Кабула. Я обернулся и увидел двух бухарцев.

- Мы хотим с тобой поговорить. Не можешь ли ты пойти с нами в укромное место?

- Хорошо, - ответил я и свернул в узкий вонючий переулок.

- Мы вдвоем решили вернуться в Бухару и просим твоей помощи. Скажи послу, чтобы разрешил нам ехать домой, - сказал один из бухарцев, убедившись, что мы одни.

- Хорошо, я передам вашу просьбу послу. Приходите на это же место послезавтра, и я вам передам ответ посла, - ответил я, записывая их имена. В назначенный день мы снова встретились.

- Посол не верит, что вы искренно желаете вернуться на родину и заниматься мирным трудом, - начал я, - он боится, что вы опять будете заниматься басмачеством.

- Нет, саиб, мы уже пять лет как покинули наши дома и семьи. За это время мы испытали все. Нам все время обещали, что мы сможем скоро вернуться домой. Нас заставляли работать, как ослов, и держали впроголодь. Теперь довольно. Мы видим, что все это были пустые обещания. И не только мы вдвоем, но и все наши люди хотят вернуться к своим семьям, но боятся наказания большевиков.

- Ладно, а чем вы докажете, что действительно искренне решили порвать с эмиром? - спросил я.

- Чем хочешь, саиб, - ответили оба.

- Хорошо, я вам предложу следующее: в течение трех месяцев вы будете жить здесь и информировать меня о том, что делается у эмира. Кроме того, вы должны уговаривать и других вернуться на родину. Если вы честно исполните эти два условия, то я обещаю уговорить посла выдать вам паспорта. А чтобы вы могли здесь жить, я вам буду выдавать сто рупий в месяц на расходы, - предложил я.

- Мы сделаем все, что ты прикажешь, - без колебаний ответили они. И я им выдал по десять рублей аванса. Дальше уже дело пошло как по маслу. Теперь в окружении эмира бухарского у меня было больше чем нужно информаторов для дальнейшей работы. Недели через две желающих возвратиться на родину было около тридцати человек и среди них пять наших агентов. Я послал доклад в Москву, подробно развивавший идею реиммиграции бухарцев. Я настаивал главным образом на реиммиграции вождей бухарского движения, ибо думал, что вслед за вождями партиями двинутся и рядовые члены эмиграции. Москва приняла мое предложение, однако с той поправкой, что надо организовать возвращение рядовых эмигрантов и, лишив таким образом вождей опоры, уничтожить их влияние и значение. С целью содействия идее "возвращения на родину" ближайший съезд бухарских Советов постановил амнистировать всех эмигрантов, добровольно возвращавшихся в Туркестан, и наделить их землей и инвентарем, чтобы они вновь могли заняться хозяйством. Меры эти диктовались, кроме политических соображений, соображениями экономическими. Восточная Бухара после ликвидации басмачества в 1925 году почти опустела. Жители частью бежали в Афганистан и Персию, частью были вырезаны воюющими сторонами. Глинобитные дома развалились, поля были брошены и не обрабатывались. Некогда богатые селения представляли собой развалины среди пустыни. Еще больший ущерб причиняла стране эмиграция туркмен, которые увели с собой на афганскую территорию весь скот-каракуль, ценившийся наравне с валютой. Все это богатство теперь находилось в Афганистане. Весной 1925 года мною была отправлена первая партия эмигрантов в 20 человек, среди которых находились два агента ОГПУ для наблюдения. Остальные агенты были оставлены в Афганистане для развития идеи возвращения и для дальнейшего ведения информационной работы. Одним из ценных информаторов- бухарцев был Исак-хан , человек удивительно ловкий. Как-то встретив его в условленном месте в горах, я сказал ему:

- Исак-хан, мне нужно получить именной список всех эмигрантов-бухарцев в Кабуле. Сможешь ли ты его достать? Маленького роста, краснощекий, с хитрыми карими глазами, Исак-хан подумал несколько минут и ответил:

- Конечно, можно, только это будет стоить денег.

- Ладно, я и так тебе плачу много. Достань этот список, и я выдам тебе, кроме жалования, сто рупий награды, - предложил я.

- Сделаю, саиб, и принесу через неделю, - сказал он и ушел быстрой деловой походкой. Через неделю мы вновь встретились на том же месте.

- На, возьми, - сказал Исак-хан, вынимая из-за пазухи большой сверток бумаги. - Тут имена всех бухарцев в Кабуле. Я стал просматривать список и обратил внимание, что кроме имен и фамилий имелись и подробные биографии.

- Как ты достал это, Исак-хан? - спросил я, передавая ему мешок с рупиями.

- Саиб, мне долго пришлось работать. Я сказал всем своим, что хочу написать книгу истории Бухары, в которую хочу включить имена всех моих славных сподвижников. Я сказал, что эту книгу напечатаю, и вся Бухара, весь мир будут читать эту книгу и прославлять героев, воевавших во славу ислама. И вот каждый приходил записать свое имя и давал подробные сведения о себе, чтобы его не спутали с другими однофамильцами, - рассказывал он, улыбаясь.

- Молодец, спасибо, скоро поедешь домой, будешь большим человеком, - ответил я.

- Саиб, - вдруг умоляюще начал Исак-хан, - ты знаешь, когда я приеду в Бухару, я хочу жениться. Так вот, я прошу тебя написать в Москву, чтобы государство выдало мне медаль.

- Зачем тебе медаль? - спросил я.

- Когда я буду иметь медаль, все девушки будут меня любить и каждый бухарец согласится, чтобы я женился на его дочери. Пожалуйста, саиб, сделай это для меня, - просил он.

- Хорошо, вот кончишь работать, поедешь в Бухару, и мы дадим тебе большую медаль, - ответил я, смеясь в душе его наивности. Исак-хан обрадовался. Он верит мне, ибо я всегда выполнял обещания. Он будет усердно работать, чтобы заслужить медаль у советской власти. Я же обещал потому, что должен был выполнить один из параграфов полученного из ОГПУ письма. Впрочем, я выполнил свое обещание. Перед отъездом его в Бухару я ему подарил мой значок АВИАХИМа, очень красивый и смахивавший на медаль. Отправляя как-то очередную партию эмигрантов, я послал письмо Вельскому , председателю ОГПУ в Ташкенте, с просьбой обойтись с эмигрантами насколько возможно лучше и избежать арестов и неприятных формальностей, чтобы слухи об их приеме могли, дойдя до остальной эмиграции в Бухаре, благоприятно содействовать нашей пропаганде возвращения. Однако первая партия, а вслед за нею и вторая, придя на границу, подверглись тщательному обыску, на все пожитки эмигрантов были наложены большие пошлины, часть людей была арестована по подозрению в шпионаже, а часть, не получив обещанной земли и инвентаря, оказалась без средств к существованию и вынуждена была бежать обратно в Афганистан. Прибывшие в Кабул, конечно, быстро расхолодили пыл эмиграции, и приток "возвращенцев" прекратился. Но агентурная сеть, налаженная мной, действовала аккуратно, и сведения об эмире бухарском систематически поступали в наше распоряжение. Часть агентуры я отправил в Северный Афганистан для работы среди туркменской эмиграции. Сведения от этих агентов поступали в распоряжение советского консула в Мазари-Шерифе Постникова , являющегося одновременно представителем ОГПУ. Для работы мне удалось завербовать полковника Хассан-Эффенди , бывшего турецкого офицера, служившего в военном министерстве Афганистана. Хассан-бей во время энверовской операции состоял в его отряде, после смерти Энвер-паши эмигрировал в Афганистан и поступил на афганскую службу. Многие главари басмаческих отрядов его знали и, приезжая в Кабул, останавливались у него. В один из дней я сидел на квартире Хасан-бея. Кроме меня и хозяина в комнате находился и главарь каратегинских басмачей Фузаил Максум . Он стоял в дальнем углу на коврике и молился. Человек, поражавший своей жестокостью даже жителей Востока, он сейчас смиренно, как дитя, стоял на коленях и молился своему богу. Он также состоял у меня секретным агентом. Но, глядя на его молитвенную позу, я невольно про себя думал: "А черт знает, что у этого фанатика на душе?" Мы втроем ждали главу ферганских басмачей Курширмата . По агентурным сведениям, в период его борьбы против советской власти в Туркестане он заключил письменное соглашение с англичанами, в котором они обещали ему помочь оружием и деньгами в борьбе с большевиками. Получение такого документа в руки в 1925 году, после опубликования "письма Зиновьева", имело для нас колоссальное значение. Советское правительство смогло бы этим документом играть на общественном мнении Европы. Поэтому я имел инструкцию идти на все уступки, лишь бы заполучить документ. Я, признаться, с любопытством и нетерпением хотел видеть Курширмата, прославившегося своей жестокостью на всю Среднюю Азию. Именуя себя Джаанигром (Покорителем мира) и считая себя потомком Чингисхана, Курширмат уничтожал все и всех на своем пути. За период его деятельности в Туркестане он и его шайка уничтожили до десяти тысяч мирных жителей. Наконец пришел Курширмат в сопровождении своего брата. Среднего роста, худощавый, с забинтованным черным бинтом одним глазом. Черная чалма, которую он носил на голове, еще более оттеняла желтизну его лица. Кивнув нам головой, он уселся в конце длинного стола. Почва для переговоров между нами была уже подготовлена заранее Хасан-беем, и поэтому я сразу начал говорить о деле.

- Я говорю с вами, Шир-Ахмед, от имени советской власти. Мы предлагаем вам полную амнистию при условии, что вы подробно расскажете о ваших сношениях с англичанами, распустите имеющихся здесь ваших людей и объявите всем вашим сторонникам в Фергане, что прекращаете борьбу с нами и подчиняетесь советской власти, - перечислял я наши условия.

- Хоб, а что я буду делать, когда вернусь в Туркестан? - спросил он.

- Советское правительство вам назначит пенсию и, может быть, предложит приличествующую вам должность, - ответил я. Курширмат обдумывал мое предложение, насколько можно было судить по одному глазу.

- Хорошо, я подумаю над вашим предложением, - наконец ответил он.

- Правда ли, что вы вели переговоры с англичанами и заключили с ними договор? - спросил я.

- Да, я имел с ними беседу, будучи в Пешаваре. Они мне многое обещали, а на самом деле ничем не помогли, - неохотно ответил он.

- Что же, вы имели с ними письменное соглашение или как? - поставил я интересующий меня вопрос.

- Нет, у нас не было письменного соглашения. Я имел личную беседу с одним крупным английским чиновником, - ответил он. Итак, значит, письменного документа нет. Мои сведения не подтвердились. Компрометирующего англичан документа опять не оказалось. А жаль! Какой был удобный случай доказать всему миру миролюбие Советов и империалистические тенденции против пролетарского государства. Но ведь не может быть! Где-нибудь и что-нибудь англичане готовят против Советского Союза и, хотя они народ и хитрый, должны оставить хоть какие-нибудь следы. Нужно искать, и искать хорошенько. И я искал, долго искал. Целых шесть лет после этого случая я проникал в тайны английской политики. За это время было добыто много всяких секретных документов английской дипломатии. Но, увы! Компрометирующих англичан документов мы нигде не находили. Чем это объяснить? Хитрой работой англичан или честным выполнением взятых на себя обязательств? А Курширмат? С минуты, когда мне стало ясно, что у него нет документов, я потерял к нему острый интерес. Он после переговоров стал таким же рядовым секретным агентом, как и многие другие. В середине 1925 года ко мне поступили два предложения: первое - от представителя эмира бухарского, заявившего, что эмир готов примириться с нами при условии, если ему дадут небольшую компенсацию: пенсию и фиктивную власть над одной из провинций Бухары. Эмир бухарский получал от афганского правительства 14 тысяч рупий ежемесячно, и поэтому я начал вести с ним переговоры исключительно в плоскости субсидии, отвергая всякую мысль о предоставлении ему власти, хотя бы и фиктивной. Другое предложение поступило от Фузаила Максума : убить эмира бухарского или же похитить его и отправить в СССР. Оба предложения я немедленно передал в Москву и получил ответ, что ни на какие соглашения с бухарским эмиром советское правительство не идет.

Что же касается вопроса о ликвидации его, то Москва принципиальных возражений не имеет и предоставляет осуществление проекта на мое усмотрение при непременном, однако, согласовании моих действий с полпредом. Я обсудил вопрос со Старком; Старк тоже принципиальных возражений не имел, но посоветовал выждать более удобный момент для ликвидации эмира, когда будет меньше риска вызвать осложнения с афганским и другими правительствами. К этому времени, благодаря хорошо поставленной работе, мое положение в Москве укрепилось, и я счел возможным дать наконец отпор Старку, не перестававшему воевать со мной с начала моего приезда. Случай представился, когда я отправлял телеграмму в Москву о предложениях эмира бухарского. Старк потребовал показать ему текст телеграммы. Я категорически отказал, заявив, что мне надоело составлять для него фальшивые тексты. В ответ на это он, разразился бранью, закончившейся между нами рукопашной схваткой. После этого случая отношения наши совершенно прекратились. Старк стал бомбардировать Москву телеграммами о моем отзыве. Следует сказать несколько слов о расходах резидентуры ОГПУ . На работу в Афганистане было ассигновано 10 тысяч рупий, или 2 тысячи долларов в месяц. Я получал жалование наравне с полпредом, то есть 1000 рупий ежемесячно. Часть жалования, как сотрудник Наркоминдела, я получал в пол-предской кассе, а остальные из кассы резидентуры. Кроме того, конечно, все разъезды, угощения и прочие непредвиденные расходы относились на счет ОГПУ. Агентура оплачивалась в размерах от 8 до 20 фунтов стерлингов в месяц, смотря по работе. Несмотря на небольшую смету, мне удавалось экономить средства, ибо большую часть расходов оплачивал полпред из сумм Коминтерна. Так, например, Мулла-Баширу на ведение пропаганды и освещение настроений независимых племен Старк выплачивал 500 фунтов стерлингов каждые три месяца. Организации сикхов отпускалось 100 фунтов стерлингов в месяц. Эти деньги присылались за счет Коминтерна, и полпред выплачивал их через Мархова. Летом 1925 года в Кабул приехал представитель Наркомторга, Лежава-Мюрат , с заданием заключить с афганским правительством торговый договор. Афганцы приняли его очень любезно. Переговоры начались при активном содействии полпреда Старка, но затем затянулись, а одновременно начали портиться личные отношения, и Лежава, охладев к Старку, стал дружить со мной. Желая насолить Лежаве, Старк замедлял темп переговоров. Тем временем начало изменяться политическое положение в Афганистане, бывшее особенно благоприятным для нас после Хостинского восстания , подавленного при помощи советских аэропланов и бомб. Когда вспыхнуло Хостинское восстание, Старк предложил афганскому правительству советские аэропланы и летчиков, надеясь таким образом использовать удобный момент для внедрения советской авиации в Афганистане - важном, с точки зрения штаба Красной Армии, плацдарме для наступления на Индию. Предложение было принято, и из СССР прилетели в Афганистан десять аэропланов системы "Хавеланд" и "Юнкерc" с летчиками и механиками. В августе 1925 года Марков , по окончании годичной командировки, уехал в Москву. Его заменил Францевич , человек, заслуживший через месяц по приезде прочную репутацию подхалима и дурака, Францевич считал себя большим спецом по коминтерновской работе и неутомимо сочинял всяческие планы об организации революции в Индии . Старк их задерживал и не посылал в Москву, потому что вообще не верил в возможность революции где бы то ни было. В сентябре 1925 года шифровальщик Фридгут был срочно отослан в Москву за признание в любви машинистке Булановой и желание на ней жениться. Перед отъездом он пришел ко мне и, каясь во всех грехах, рассказал подробно, как он, по поручению Старка, старался травить меня. Я предложил ему изложить все это письменно и послать этот документ в Москву на заключение ОГПУ. Считая организованную в Афганистане работу удовлетворительной, я в октябре 1925 года поставил перед Москвой вопрос об организации агентурной сети в Северной Индии. Вместе с тем я просил разрешения выехать в Москву, ибо мои отношения со Старком настолько ухудшились, что уже не было ни одного случая, по которому у нас не происходило бы ожесточенной схватки. Получив разрешение Москвы выехать с докладом об организации работы в Индии, я в ноябре 1925 года покинул Кабул, сдав временно ведение дел ОГПУ Старку (таково правило), а тот затем поручил его Францевичу. Приехав в Москву, я явился с докладом к Трилиссеру. Он остался очень доволен работой, предложил мне месячный отдых и велел выдать мне 100 рублей наградных. Однако на следующий же день он снова вызвал меня и сказал, что зам- наркоминдела Карахан очень интересуется афганскими делами и просил меня сделать доклад в Наркоминделе. В тот же день я пошел в Наркоминдел к заведующему отделом Среднего Востока Цукерману и условился о дне доклада. В это время приехал в Москву из Кабула торгпред Лежава-Мюрат , которому Старк поручил от своего имени сделать доклад в Наркоминделе о политическом и экономическом положении Афганистана. В условленный день я пришел в Наркоминдел и застал среди собравшихся Лежаву-Мюрата. Мой доклад касался главным образом внутреннего положения Афганистана и возможностей, которые следует использовать в северо-западной полосе Индии, населенной независимыми племенами. Выступивший после моего доклада Лежава заявил, что, хотя у него имеются директивы Старка с другими установками, он, однако, всецело присоединяется ко мне и считает также, что вместе с экономическим завоеванием Северного Афганистана необходимо утвердить наше политическое влияние в Южном Афганистане. Выступление его вызвало впоследствии колоссальную склоку, в результате которой Лежава после рассмотрения дела в Политбюро ЦК был отставлен от торгпредства. После доклада Наркоминдел предложил мне вернуться в Афганистан, на что я уклончиво ответил, что мое возвращение зависит от моего начальника Трилиссера. Когда же на следующий день Трилиссер повторил предложение, я ему откровенно заявил, что считаю мое возвращение в Кабул нецелесообразным вследствие плохих отношений со Старком. Трилиссер сказал, что примет мое заявление к сведению и согласится на мое возвращение только при условии, что Наркоминдел гарантирует мне благоприятную обстановку для работы. Через несколько дней Трилиссер сообщил, что Наркоминдел настаивает на моем возвращении и гарантирует возможность работы. Сталин и Чичерин будто бы напишут письмо Старку о недопустимости его поведения, и письмо будет отправлено с первой почтой. Вместе с тем будет поднят вопрос о замене Старка другим лицом. Настояния Наркоминдела, в частности Карахана, объяснялись тем, что Старк был ставленником Литвинова, и Кара-хан хотел во что бы то ни стало спихнуть его или же, в крайнем случае, насолить ему и Литвинову. Настаивал он на моем юз-вращении исключительно из желания "удружить" Старку. Хотя я все это прекрасно понимал, мне ничего не оставалось, как подчиниться, и в декабре того же года, снабженный 10 тысячами долларов и инструкциями об организации информационной сети ОГПУ в Северной Индии, я вновь покинул Москву, направляясь в Кабул. В Ташкент я приехал как раз в тот момент, когда Красная Армия заняла остров Урта-Тугай на реке Амударье . Полномочный представитель ОГПУ Бельский , к которому я явился в Ташкент, смеясь, объяснил, что армия не вторгалась на афганскую территорию, что просто само население острова, недовольное афганской властью, устроило "социальную революцию", арестовало представителей власти и, как самостоятельная единица, присоединилось к СССР. Шутя, Бельский просил меня поддерживать эту версию, когда я буду проезжать по афганской территории. Когда я выразил неодобрение и опасение, что инцидент может вызвать неприятные последствия, он признался, что остров захвачен потому, что служил базой для басмаческих шаек, которые, скопляясь на острове, совершали регулярные налеты на советскую границу. Остров занят из стратегических соображений, а произошел захват просто. Ночью послали туда отряд переодетых красноармейцев из местного населения, отряд арестовал афганские власти и объявил остров присоединенным к СССР. Туркестан в этом вопросе действовал самостоятельно, не сговариваясь с Москвой, но полагая, что в Москве учтут совершившийся факт и поддержат захват. Для укрепления положения отряд переодетых красноармейцев предложил населению собраться и голосовать по вопросу о власти. Конечно, население "высказалось за присоединение к СССР". Вообще, говорил Бельский, неприятности с афганцами в последнее время участились. Недавно он поручил своим агентам украсть чемодан с дипломатической почтой у афганского дипкурьера, ехавшего из Ташкента в Кабул. Агенты украли чемодан, но выбросили его из вагона неудачно. Афганцы заметили кражу, открыли стрельбу, остановили поезд и захватили одного агента, который, испугавшись, признался, что действовал по поручению ОГПУ. О краже и допросе агента был составлен акт.

Распрощавшись с Вельским, я в январе 1926 года вновь прибыл в Кабул. Политическая обстановка за это время резко изменилась. В связи с захватом красными отрядами острова Урта-Тугая по улицам дефилировали афганские войска, по нескольку раз в день проходя перед зданием советского посольства в знак протеста против захвата. Полпредство было сильно испугано. Ни один из его членов не выходил в город. Связь с секретными информаторами, таким образом, оборвалась, и не имелось никаких сведений о намерениях афганского правительства. По приезде я немедленно явился к Старку, но он, осведомленный о моих московских переговорах, отказался меня принять. Между нами началась открытая война. Когда я пожелал принять дела и свою агентуру у представителя Коминтерна Францевича , последний заявил, что полпред велел не сдавать мне агентуры, так как агентура нужна им самим для комин-терновской работы. Я, конечно, не мог примириться с таким положением дел. Пользуясь тем, что испуганный Францевич не выходил из полпредства, я в течение двух дней, зная адреса своих агентов, связался с ними, переменил явки и время следующего свидания. Когда Францевич, после ликвидации конфликта, захотел с ними связаться, то уже не мог никого найти. Меня особенно занимали индийские дела. Москву, кроме пограничных племен, особенно интересовала так называемая секта ахмедийцев, состоявшая, по московским сведениям, в значительном числе из агентов английской разведки. По этому вопросу Москва прислала мне для ознакомления информационный материал, полученный из берлинской резидентуры и из Ташкентского ОГПУ, которое захватило двух членов секты ахмедийцев с грузом сектантской литературы; на допросах оба ахмедийца признались в своей работе для англичан. Помимо этих материалов, Москва вообще присылала мне для сведения свою информацию об Афганистане. Судя по точной и подробной осведомленности автора донесений, можно было полагать, что автор находится в самом Афганистане. В то время, однако, я еще не знал, откуда и как получаются эти документы Москвой. Они потом оказались - копиями донесений британского посланника в Кабуле. Отношения между мной и Старком приняли чрезвычайно острый характер. Посол отказывался визировать мои телеграммы и пересылать мою почту в Москву. Меня поэтому удивило, когда однажды он сам вдруг предложил отправить почту с ближайшим дипкурьером. Подозревая неладное в такой неожиданной любезности, я запаковал несколько газет в пакет и сдал их Старку, а настоящую почту сдал частным образом дипломатическому курьеру, бывшему чекисту, с обязательством доставить ее в собственные руки Трилиссеру. Впоследствии оказалось, что мои подозрения были правильны. Старк, отправляя мой пакет, одновременно написал консулу в Мазари-Шерифе Постникову , чтобы тот изъял этот пакет и вернул обратно Старку в Кабул. Постников, будучи одновременно резидентом ОГПУ, этого не сделал и переслал письмо Старка мне для сведения. После этого случая и многих подобных я, видя, что Москва не сдержала обещания, просил телеграфно Трилиссера отозвать меня. В марте 1926 года моя просьба была наконец удовлетворена. Законсервировав сеть, то есть дав агентам содержание за три месяца вперед, я сдал дела тайно от полпреда бывшему летчику в Кабуле Софронову и выехал обратно в Москву.

Ссылки: